рагу. Север, став императором, своею волею установил статуи Ганнибала не только во всех городах империи, но даже в самом Риме, перепугав всех блюстителей древней славы Вечного города. То, что в сенатском сословии сейчас совсем перевелись представители славных патрицианских фамилий, совсем нет вины Севера, их изничтожила сама императорская власть за сто последних лет. Те же, что все же сбереглись волею богов, растеряли свое богатство и влияние настолько, что не в состоянии быть услышанными теми, кто знает и понимает разницу между Спиционом и Ганнибалом. Да простят и не покарают меня Боги, если я окажусь не права, но в истории остались только два героя, на которых сейчас хотят быть похожими наши юноши – это Александр Македонский и Ганнибал. Север в беседах со мной сокрушался и не понимал, что подвигло Тертуллиана, уже сложившегося и успешного адвоката-стоика, принять христианство. Примеры мучеников, демонстрирующих по выражению Марка Аврелия так театрально свою готовность умереть ради веры, вряд ли были первопричиной. К женщинам Тертуллиан охладел, но это полбеды. Он вздумал поучать всех нас. Сейчас Тертуллиан полагает, что наша цивилизация извратила человека, и единственный выход из создавшегося положения он видит в возращении к естественному состоянию. Выходит, во всем виновата наша цивилизация!
– Значит, не все так однозначно в нашем с тобой совместном понимании состояния вещей в государстве.
Домна всегда искусно умела управлять своими эмоциями, держа себя в рамках, подобающих ее статусу, лишь пальцы ее рук, впившиеся в край кушетки, говорили о ее непростом отношении к получившему в империи известность софисту Квинту Септимию Флоренсу Тертуллиану. Ее глубокий вздох говорил о многом.
– Кстати, – обратилась Августа к сестре, – было время, тебя волновал юридический статус женщины в империи, особенно когда ты оформляла документы, отчуждая в свою пользу те две огромные государственные виллы, построенные в предместьях Антиохии, которые были вовремя выкуплены за бесценок твоим мужем. Ты не хотела упускать свою выгоду и выиграла спор с проконсулом, используя свой правовой статус по закону, даже не прибегая к помощи двора. Роскошь этих вилл по мнению наместника Сирии могла сравниться только с любимой виллой Севера, что находится в Кампании. Ты тогда консультировалась у Папиниана и должно помнишь, что заботило нашего прославленного юриста.
Юлия Меза вынуждена была подтвердить слова сестры, не вполне понимая, зачем, собственно, это понадобилось Домне, и сказала слегка сдавленным голосом:
– Да, помню. Я помню даже главное юридическое определение, легшее на папирус Папиниана, и готова тебе передать его смысл почти дословно: «По общему правилу нашего законодательства положение женщин в империи хуже, нежели мужчин».
Юлия Домна привстала с кушетки и ткнула сестру пальцем в грудь, задрапированную цветастым шёлком и украшенную зелеными камнями в золотой оправе.
– Вот что тебя тогда тревожило – твои права! Ты сейчас стала богатейшей матроной, и твои права собственности защищены нашим законом. Вот о чем умалчивает Тертуллиан! Давай вспомним, что он смел говорить о римской женщине. Готова признать, что прочла его книги не без пользы для себя. Для меня стало очевидным, что Тертуллиан – серьезный враг целостности нашего государства, но сначала хочу сказать не о нем, а о римской женщине. Творческое созерцание любого творца-философа всегда подмечало в женской красоте две бездны: божественную и, говоря терминами самого Тертуллиана – дьявольскую. Тертуллиан подмечает только дьявольскую, а потому так однобок! Я согласна, что основным свойством красоты женщины является способность ранить душу человека, оставить в ней след неизгладимый. Для Тертуллиана же это означает начало непочтения и бунта. Поэтому женщина для него – это служительница дьявола и порока. Отсюда все его последующие сентенции касательно ограничения прав женщины. Для меня вся многовековая история Рима – это история достижения женщиной прав в нашем обществе. Величие Рима в том, что он предоставил женщине то, чего она была достойна, пусть даже и не в полной мере. Папиниан прав, что положение женщины в нашем обществе хуже, нежели мужчины хотя бы потому, что по римским законам женщина до сих пор не обладает полнотой гражданских прав, поскольку лишена избирательного права. Но со времен Октавиана Августа по законам Рима женщина обрела свободу быть уважаемой личностью в обществе, наследовать имущество – и в этом завоевание нашей цивилизации. Теперь Тертуллиан призывает нас вернуться к временам закона «Против роскоши», который запрещал женщинам носить на себе больше пол-унции золота, окрашенную в разные цвета одежду, ездить в повозках… дальше даже не хочу перечислять. Ну, когда такое было в Риме? Закон Оппия, внесенный в комиции четыреста лет назад в разгар войны римлян с Ганнибалом, был тогда продиктован необходимостью экономить средства для ведения военных действий. Через двадцать лет Катон Старший отменил этот закон под напором толп женщин, обступивших консулов и преторов с требованием возвращения своих прав. Римская матрона приобрела вес в обществе. Нас слушают мужчины, с нами считаются сенаторы, к нам прислушиваются императоры. Тертуллиан смеет утверждать, что рот женщине нужен, чтобы держать его закрытым. Нам надлежит слушаться и подчиняться только мужу, не пить вина, не красить ногти, не мазать губы, не подводить глаза. Ткани нужны только белые, чтобы закрывать тело и не соблазнять мужчин. «Украшай глаза скромностью, рот молчанием», – так, кажется, звучит его изречение.
Она обменялась с сестрой понимающими взглядами, и Юлия Домна продолжила:
– Он отказывает нам в праве разводиться с мужем и призывает всегда держать перед ним голову склоненной и вообще не выходить из дома. И все это ты, моя родная сестра, тоже готова называть возвращением к естественному состоянию? Ты что же считаешь, что он прав, утверждая, что наша цивилизация извратила человека? Он заявляет, что своими прическами мы, матроны, напоминаем ему проституток. Впрочем, досталось от Тертуллиана и мужчинам. Он считает, что второй брак это прелюбодеяние и равен двоеженству, но это мелочь по сравнению с его нападками на женщин. Его ненависть к женщине и к театру имеет под собой одну основу. Понимаю, почему он так агрессивен в своей нетерпимости к литературным творениям Апулея! В книгах Луция мужчины восторгаются красотой женщины, пленяющей их силой стройного тела и гибкого ума. Изида у него – главный образец преклонения. Никому ещё не удавалось сравниться с ним в мастерстве воспевания на латыни ее достоинств. Ты, дорогая моя, в великие праздники свои седые волосы тоже нередко красишь в рыжий цвет, как римские христианки, что понаехали в Рим в том числе и из Африки и компактно заселили земли между холмами Целия и Авентина. Им тоже досталось от Тертуллиана. Якобы, они стыдятся своего происхождения и темных волос и потому уподобляются матронам, стремящимся в свою очередь быть похожими на женщин, что приехали в Рим из Германии и Галлии. По всему видно, что Тертуллиан напрочь забыл «Искусство любви» Овидия, отрывки из поэмы которого мы зубрили в школе. Вспомни: «Платье украсит вас, а без украшений самое прекрасное лицо, будь оно похоже хоть на лицо прекрасной Венеры, теряет свою прелесть».
Юлия Меза, задетая откровениями младшей сестры, интуитивно подняла руки к голове, чтобы поправить прическу, и провела холеными пальцами, давно отвыкшими от тяжелого женского труда, по своим седым волосам, с детства упорно не желавшим укладываться в аккуратный пучок. Но носить модные в Риме парики Меза продолжала отказываться, хотя и признавалась сама себе в том, что готова последовать советам сестры. Часто прибегавшая к помощи париков при частой смене царского облачения, Домна экономила время и делала это с изяществом, достойным подражания. Многочисленные каменные бюсты с изображением её сестры в длинном девятиреберном парике восхищали римских женщин, мечтавших быть похожими на свою императрицу.
Меза продолжала молча слушать сестру.
– Трактат свой «Апологетик» Тертуллиан обратил не к своим единоверцам, а к сторонникам традиционных верований в империи. Значит, он, защищаясь, нас поучал. То же самое пытался совершить и Климент Александрийский во время нашего с мужем второго посещения столицы Египта. Его трактат «Увещевание к эллинам», а также сочинение «Какой богач спасется» произвели на мужа моего Севера пагубное впечатление, поэтому-то и Тит Флавий Климент подвергся гонениям, правда, он сумел избежать жестокой кары, вовремя покинув Александрию, укрывшись, как говорят, в Каппадокии. Призыв Климента к гражданам империи отказаться от традиционных обычаев веры не вызвал у Севера такого сильного возмущения, как нападки Климента на Бога Сераписа как хранителя культа Александра Македонского. Видимо, Клименту было неведомо, что наш император являл собой поборника славы Александра и всех Антонинов, а мавзолей Адриана будет местом покоя праха самого Севера, иначе, зачем так оскорблять Клименту Адриана, который, по его словам, не смог воспротивиться желаниям похоти своей и сделал своим любовником мальчика-красавца Антиноя. Мало того, Климент не понял, зачем Адриану понадобилось причислять Антиноя после смерти того к сонму Богов и удостаивать его почестей за блуд. Мавзолей Адриана Климент посмел неосмотрительно назвать «Храмом мертвецов». Дорогая моя, – глубоко вздохнула императрица, слегка хлопнув себя в сердцах по обнаженному колену ладонью, – и Тертуллиан пишет, что не понимает, за что Климент претерпевает гонения! Пусть продолжает молить своего Бога, чтобы свершилось чудо, и Климента Александрийского минула кара императорского эдикта, не потерявшего до сих пор свою силу.
Едва Юлия Домна умолкла, Меза сказала:
– По письмам моих осведомителей, что получала я в последнее время, я поняла, что катехическое училище в Александрии после бегства Климента, принял к руководству некто Ориген, еще совсем юноша. Сейчас он возмужал, и его имя часто на устах у известных философов Востока. Говорят, что он лелеет мечту сочинить трактат против «Правдивого слова» Цельса, но на написание такой книги нужны деньги!