Веховые столбы были благополучно пройдены в очередной раз. Бронзовые изваяния дельфинов, ныряющих в бассейн, и скатывающиеся с постамента яйца, установленные на «спине» Циркуса, отмеряли полных пять кругов. Последний заезд не оставлял равнодушным ни одного зрителя. Уже и женщины бились об заклад на свои украшения. На ставки годилось все – от домашней утвари до рабов.
– Так держать, грек! – вырвалось из глотки Антонина. Торжествующий император видел, как «синий» рванул вперед по прямой, оставляя «зеленых» уже больше, чем на корпус, позади.
«Похоже, эта гонка будет за нами!» Каракалла оглянулся и встретившись глазами с начальником личной охраны, стоящим за его спиной, широко улыбнулся. Он распорядился подать себе воды с медом и на мгновение повернулся спиной к полю, протянув руку за кубком. В этот момент трибуны взорвались дикими воплями, и все повскакивали со своих мест. Мчавшиеся впереди всех лошади «синих» взвились на дыбы от боли, когда, предельно сократив расстояние до меты, колесница «синих» правым колесом угодила в образовавшийся провал, который не успели выровнять служащие Циркуса после пройденного круга. Колесницу выбросило чуть вправо, подрезая «зеленых». Резкий, неожиданный толчок опрокинул колесницу «синих». Возничий, путаясь в вожжах, волочился по песку. Его острый нож никак не мог перерезать натянутые вожжи. Перемалывая лошадей «синей» квадриги, возничий «зеленых», пытаясь избежать «кораблекрушения», не без поломок ушел вправо к трибунам, пропуская мчавшихся за ним «белых». В этот миг отстающая ото всех колесница «красных», следующая за «синими» плотно вдоль стены, то ли случайно, то ли умышленно со всей мощи налетела на несчастного грека по кличке Помпей, разбивая его тело на куски, затаптывая и перемалывая его кости копытами лошадей и колесами квадриги. Не получив повреждений в этом столкновении, «красные» удачно обогнули мету и сразу оказались впереди, опередив на голову «белых». Усиливая беспорядок, «зеленые» с оборванной сбруей и сломанным дышлом продолжали нестись вперед, пытаясь догнать неповрежденную колесницу «белых». Но в этой пыли «зеленый» ничего не мог разглядеть. Он потерял из виду потные крупы лошадей противника. «Красный» первым достиг меловой черты, опережая квадригу «белых» на целые две головы.
Праздник закончился. Ликовали «красные». Их фракция была не так многочисленна, как другие, но их тоже было немало. Женщины визжали, пританцовывая от радости, многие мужчины плакали, утирая слезы счастья лоскутами красной материи. Победитель получил пальмовую ветвь и призовой кошелек с деньгами. Но главный приз со щедрой добавкой от императоров все равно достался «зеленым», поскольку по совокупности они одержали больше побед. Состязания закончились очередным большим успехом фракции «зеленых». В Риме в отличие от Греции, где уважали мастерство возничих и скорость лошадей, ценили больше всего успех своей партии. Зеленый цвет накрыл весь город. Император Гета, его близкие друзья, фанаты фракции, ликовали – это был их праздник.
Удрученный Каракалла, покидая Циркус в одиночестве, окруженный усиленной охраной, тем не менее тоже получил радостную весть: по счастливой случайности левый пристяжной жеребец квадриги Помпея по кличке Тускус, обошедшийся партии «синих» в добрый десяток миллионов сестерций, в этом кровавом «кораблекрушении» почти не пострадал, сохранив драгоценные ноги. Тускус был лучшим «principium» на гонках на протяжении последних трех лет, обеспечивая партии громкую славу. Значимость этой лошади было невозможно переоценить. Он, левый пристяжной лучшей квадриги «синих», в каждой гонке галопом описывал предельно короткую дугу, оказывая сопротивление центробежной силе всех остальных лошадей квадриги, и первым после выполнения поворота переходил в быстрейший аллюр, проделывая огромный объем работы. По устоявшейся традиции на афишах цирка наряду с возничим упоминалось только имя «principium».
Постепенно новость о том, что Тускус остался невредим и не поломал ноги, распространилась по всему Большому Цирку. Болельщики всех партий принялись единым хором скандировать его имя. Кличку грека Помпея не выкрикивал никто, оно звучало только в пересказах свидетелей драмы тем, кто не смог попасть в Циркус в тот день. Рим не любит проигравших, Рим превозносит только победителей. Изуродованное тело Помпея быстро убрали с глаз зрителей. Его захоронили с почестями, следуя закону «Двенадцати таблиц» на обочине Аппиевой дороги, а его мраморная вилла на берегу моря так и осталась недостроенной.
Каракалла сам удивился той выдержке, которую он демонстрировал в тот вечер по отношению к брату – предводителю победившей партии «зеленых». Он заставил себя присутствовать, хотя и недолго, на ритуальном празднике по случаю закрытия лудий. Юлия Домна в очередной раз увидела в этом знак искренних намерений Антонина искать с братом мира не только на словах. И вот теперь ему оставалось только дождаться от матери письма с согласием на встречу.
Тягостные дни ожидания Каракалла коротал в компании с вернейшим другом Матернианом. Умелый организатор развлечений принцепса на любой вкус, Матерниан единственным был посвящен в его коварный план достижения единоличной власти в империи. Не доверяя никому, кроме себя, видя во всем своем окружении только заговорщиков в пользу Геты, Каракалла метался по комнатам, бесконечно меняя состав личной охраны и беспрестанно вопрошая оракула о предзнаменованиях. Матерниан посылал за предсказателями и халдеями, магами и звездочетами, даже за гадателями по внутренностям животных, но Антонин не доверял даже им и сомневался в правдивости их вещаний, подозревая в угодничестве. Получить же истинные вещания пророчицы небесной Богини из Карфагена, которой он доверял больше всего, не было времени.
На второй день ближе к ночи он наконец получил долгожданное письмо от мачехи с подтверждением явиться в ее пределы дворцовых сооружений на следующий день под вечер, без оружия и охраны. Этим письмом она гарантировала готовность брата следовать тем же правилам.
– Она поверила! – Антонин торжественно произнес эти слова и, хлопнув в ладоши, оглянулся по сторонам. – Она поверила, – повторил он те же слова уже тихо, встретившись с Матернианом, который сразу принялся писать письмо к военному трибуну Оклатинию Адвенту, служба которого размещалась на Виминале в преторианском лагере. Письмо содержало дружескую просьбу при составлении графика смены караульно-постовой службы во дворце на Палатине на предстоящий день предусмотреть определенный состав преторианцев личной охраны вдовствующей императрицы, а именно: Луция Фуска, Элия Респекта и Валерия Валента.
Как только Матерниан запечатал письмо, Антонин подошел к другу совсем близко и, глядя ему прямо в глаза, тихо произнес:
– Пусть письмо это на Виминал к Адвенту отнесет прокуратор моих личных имений Опилий Макрин. Согласись, приход в преторианский лагерь опытного юриста, далекого от военных дел, который к тому же ведет в настоящий момент ряд судебных гражданских дел, не вызовет ни у кого подозрения. Пусть вручит лично в руки, а устно, оставшись один на один, передаст ему мою настоятельную просьбу неукоснительно выполнить это поручение.
Матерниан знал, что эти преторианцы, много раз проверенные на деле в клятвенной преданности Антонину, готовы исполнить любое задание, а если понадобится, положить свою жизнь за него. Время для них наступило.
– Они должны быть готовы к тому, – продолжал Каракалла, – что во дворце в покоях матери их обязательно обезоружат и мечи отберут. Поэтому их кинжалы должны быть ловко спрятаны под плащами. Марциалий, центурион моей личной охраны, проведет с ними завтра утром перед заступлением на службу последний инструктаж. Что еще, – Антонин ненадолго призадумался и продолжал: – Что бы ни случилось завтра, германцев из моей личной охраны из этого дела исключить, никаких воинов второго Парфянского легиона в этом деле тоже не должно быть. Обойдемся пока без них. Для прикрытия используй фрументариев из лагеря перегринов, что на Целии. Во дворце должны быть только преторианцы из иллирийских племен, и только те воины, имена которых я тебе уже назвал. Остальные должны быть в полном неведении, исключить даже полунамеки. Еще раз для тебя, – Каракалла был деловит и собран до предела, – план прост. Завтра к вечеру я явлюсь к матери первым, заведу разговор в ожидании Геты. Приход брата в покои матери и будет знаком к началу. Как только двери за ним закроет последний из стражи, сразу без промедления и слюнтяйства двое первых должны вонзить свои кинжалы в тело Геты. Третий должен остаться за дверью. Как только брат будет мертв, я подниму крик, что меня убивают, а дальше, – Каракалла опять сделал паузу и задумчиво произнес: – Дальше будет видно. Главное, брат должен быть мертвым. Это все.
Повернувшись спиной к другу, Каракалла умолк и ушел в себя, скрестив руки на груди.
Матерниан не проронил ни слова в ответ. Он встал, отвесил поклон и удалился, держа в руках свиток с письмом.
На другой день все произошло так, как хотел Антонин. Как только захлопнулась дверь в комнату приемов императрицы, Гета сразу догадался обо всем и бросился в объятия сидящей матери со словами: «Мма-мма, сспа-сси меня»! От страха он не справлялся с врожденным заиканием, и слова разбивались на протяжные слоги.
…Первый удар пришелся ему в спину, под левую лопатку. Когда Гета откинулся назад, второй удар в грудь окончательно его успокоил. Юлия Домна была тоже ранена в руку, когда попыталась защитить его. Кровь ее и сына слились в одно багровое пятно на ее праздничной светлой столе, расшитой золотой нитью и сплошь украшенной камнями. При виде крови и слыша истошные крики матери, обуреваемый яростью и гневом Каракалла в какой-то момент был готов сам присоединиться к бойне и нанести ей удар в висок, лишь бы она наконец замолчала. Медленно сползающее с рук Домны безжизненное тело Геты застежкой плаща зацепилось за ее столу, и чтобы удержать тело сына от падения, императрица попыталась встать, но ворот, обшитый широкой каймой и вышитый жемчугом с золотыми блестками, лопнул. Тело Геты рухнуло под ноги матери, увлекая за собой столу, которая удерживалась на теле Юлии Домны только широким поясом. Белоснежная туника была настолько тонка и прозрачна, что не скрывала достоинств тела императрицы. Строфион из тонкой светлой кожи, которую она носила поверх туники как предмет интимного туалета, придавал ее и без того пышной груди еще больший объем.