Очевидно, он был доволен редкостным посещением свежего, интеллигентного человека и рад был провести с ним время.
Не прошло и полчаса, как на столе кипел уже огромный самовар, окруженный выпивками и обильной закуской домашнего, незатейливого характера.
Владимир Иванович немедленно же, хотя и с достаточной осторожностью, начал осведомляться как о самом селе Мало-Каменском, так и о личностях наиболее выдающихся из его обитателей.
Но все, что сообщил в этом направлении на первых порах Егор Гаврилович, являлось очень ограниченным и не представляло для Красавкина ничего знаменательного.
Егор Гаврилович сам поселился в сельце Мало-Каменском тому назад не более пяти месяцев, перейдя сюда из городской лечебницы на место фельдшера при больнице, содержимой на средства помещицы Юлии Павловны Юрасовой. Он знал только, что Юлия Павловна овдовела приблизительно за полгода до его приезда сюда. Муж ее умер где-то заграницей, и тело его было привезено оттуда в свинцовом гробу и погребено на сельском погосте за церковью, в особом склепе, где теперь и горит неугасимая лампа. Юлия Павловна после смерти мужа безвыездно живет здесь, в своей усадьбе, с своей матерью, больной старушкой. Жизнь они ведут очень замкнутую. Вдова Юрасова — молодая еще и очень красивая женщина, по-видимому, продолжает сильно тосковать по мужу: ходит она в неизменном трауре, всегда печальная и очень часто, несмотря ни на какую погоду, посещает могилу мужа. Кроме помещицы, вся интеллигенция села состоит только из старика-священника да сельской учительницы, горбатой, пожилой девушки.
После двух-трех рюмок водки Владимир Иванович, с благосклонного разрешения хозяина, обратился к собственной запасной корзинке и, вслед за этим, на скромном столе фельдшера вспыхнул изысканный огонек жженки, шумно захлопали пробки редерера.
Красавкин любил иногда выпить и, нужно отдать ему справедливость, был в состоянии пить много, обладая и в этом случае счастливой, богатырской натурой.
Отведавши драгоценной шипучки, Егор Гаврилович расчувствовался еще более и стал откровеннее.
— А знаете, Владимир Иванович, — говорил он, — но только пускай это останется между нами, — за нашей вдовушкой-помещицей водится одна странность, и странность, можно сказать, очень загадочная и даже этак таинственная.
— Что же это такое? — насторожился Красавкин.
— Да видите ли, я вам уже говорил, что Юлия Павловна часто ходит на могилу мужа, ну-с, и знаете, в какое время она больше туда ходит?
— В какое же?
— По ночам-с.
— Гм… с кем же это она ходит туда? — ухмыльнулся Красавкин.
— То-то и есть что — одна-одинешенька, в глухую полночь, и просиживает там но несколько часов. А вы не видали здешнего погоста? Место это совершенно пустынное, позади церкви.
— Однако, что же она там делает по стольку времени?
— Да, во первых, ну этак поплачет немного, как водится, а потом, изволите ли видеть, разговаривает. Да-с, именно, разговаривает.
— Но ведь вы сами же говорили, что она туда ходит одна. Так, следовательно, что же, она сама с собой разговаривает, что ли?
— Ну, нет-с, по способу ее разговора, на это совсем не похоже.
— Тогда я ровно ничего тут не понимаю! — пожал плечами Красавкин и тут же спохватился: — А! впрочем, кажется, догадываюсь: значит, туда является еще некто — другой дорожкой, на свидание с ней?..
Егор Гаврилович выразительно замотал головой.
— Могу вас уверить, что ничего подобного!..
— Так, попросту, она психопатка?
— На это я вам опять-таки возражу: я почти каждое утро бываю у нее — ну, как бы сказать, с докладом, что ли, о состоянии больных — и с полной уверенностью могу утверждать вам, что более нормальной и здравомыслящей женщины не может и быть.
Владимир Иванович с скептической усмешкой опять пожал плечами.
— В таком случае повторяю, что все это совершенно непонятно. С кем же это она, по-вашему, ведет там разговоры?
— А вот тут-то и загадка! — таинственно подчеркнул Егор Гаврилович.
И затем он рассказал, что не далее, как с неделю тому назад, он сам собственными ушами слышал у ограды погоста в первом часу ночи этот странный разговор Юрасовой; причем вполне убедился, что Юлия Павловна была тогда на могиле мужа одна.
На вопрос Красавкина, почему способ ее разговора Егор Гаврилович нашел не похожим на то, чтобы она разговаривала сама с собой, — фельдшер объяснил:
— Да, видите ли, ее разговор тут был точь-в-точь такой же, как говорят в телефон: она так же, например, громко произносила вопросы, на которые не иначе, что получала чьи-то ответы, слышные только ей, так как речь ее была все-таки последовательной, и она в свою очередь отвечала на чьи-то вопросы.
— А не припомните ли вы даже что-нибудь из ее слов, что она тогда говорила? Это было бы еще интереснее! — с явной уже иронией подтрунил Красавкин.
— Да вот, если хотите, я хорошо помню, — задумчиво произнес Егор Гаврилович, — она тогда несколько раз упоминала «28 декабря»… и, далее, как я понял, она ждала в это число кого-то увидеть… Кстати, как раз это сегодняшнее число…
Слова эти точно обожгли Владимира Ивановича: он вздрогнул и отшатнулся. Пред глазами его с особенной ясностью на мгновение появилась призрачная доска с надписью и с тем же числом внизу: «28 декабря»…
— Да, это… это слишком странно! — вырвался из уст его чрезвычайно изумленный возглас.
Фельдшер взглянул на гостя с не меньшим удивлением:
— Что это вас так поразило?
— Да это я… тут мне показ… я хотел… — растерянно забормотал Красавкин и, чтобы замаскировать дальнейшее смущение, он порывисто налил полный стакан рома, залпом выпил его и вслед за тем, налив снова уже два стакана, настойчиво стал угощать Егора Гавриловича последовать его примеру.
Как ни отбарахтывался от такой солидной порции хозяин, но, в конце концов, уступил-таки желанию гостя и осушил весь стакан до дна.
Через полчаса Егор Гаврилович захрапел на диване мертвецки-пьяным сном.
Красавкин же продолжал оставаться твердым на ногах. У него только в голове шумело. Но зато он чувствовал большую бодрость и беспечность духа.
— Вдумываться и доискиваться знаменования какого- то химерического бреда… этого только недоставало! — брезгливо соображал он, накидывая на плечи легкую, дорогую шубу. — Нет-с, уж это мы предоставим женщинам и слабым натурам, а сами воспользуемся лучше прохладой и свежестью ночной…
И Красавкин вышел на улицу.
Время было уже около полуночи.
Морозный лунный блеск алмазными искрами переливался кругом по беззвучным снеговым равнинам.
Владимир Иванович вздохнул полной грудью и остановился в самодовольно-созерцательной позе.
— «И ночь, и луна!» Недостает только любви! — ухмыльнулся он, подвигаясь но пустынной дороге. — А впрочем, и в этом отношении, тут где-то недалеко обретается жаждущая любви вдова неутешная… Не послан ли я и в самом деле роком неисповедимым утешить ее… хе, хе, хе!.. Итак, сегодня 28 декабря… Ведь это что-нибудь, черт возьми, да значит же… да-с!.. Ну что же, в таком случае я, пожалуй, не прочь из сострадания этак оказать ей услугу… разумеется, если только она по своей наружности достойна этого… А интересно бы знать, где она сейчас пребывать изволит?.. Не там ли уж, над прахом милого супруга, практикуется в спиритическо-психопатической беседе… Не мешает, пожалуй, полюбопытствовать… Но где тут к тому месту злачному дорога?..
И Красавкин остановился и стал вглядываться.
При свете луны он вскоре же различил узкую тропинку по снегу, которая, сворачивая от дороги, извивалась вверх на пригорок, — как раз к церкви.
Владимир Иванович направился о этой тропинке, продолжая свои размышления все в том же игривом тоне.
Подойдя к церкви, он начал обходить ее кругом и тут же, встретив кладбищенскую изгородь, — остановился и стал прислушиваться.
С первых же моментов в беззвучной тишине ночи он ясно различил какой-то голос, который доносился откуда- то недалеко, но довольно глухо, как бы из дверей какого-либо здания.
Красавкин с возрастающим интересом добрался до обвалившейся калитки в изгороди и вошел на сам погост.
Среди немногочисленных покривившихся могильных крестов и столбиков, в местности ближе к церкви возвышалась серая, квадратная постройка склепа в виде часовни с куполообразной крышей под блестящим металлическим крестом. Дверь этого склепа была открыта и оттуда, в контраст алмазному блеску лунной ночи, пробивался красноватый полусвет, в котором виднелась темная человеческая фигура.
Подойдя ближе, Владимир Иванович хорошо различил, что фигура эта была женская и стояла к нему спиной. Но затем он сейчас же осторожно отошел немного в сторону, чтобы не быть заметным самому, и с напряженным вниманием начал прислушиваться.
До ушей его теперь совершенно ясно доносился из склепа мягкий грудной голос, который, именно как бы в телефон, говорил с перерывами:
— Если бы ты только знал, с каким нетерпением я ждала сегодняшнего числа… что?.. ну да, да, часы… а теперь уж и минут не могу дождаться… а?., да ты уж про это мне говорил… хорошо, хорошо, будь покоен, ни слова не буду про это поминать… Но неужели это правда, что я опять увижу тебя: ты сам придешь сюда?.. А мне все не верится…
Наступила некоторая пауза.
Владимир Иванович как-то невольно приблизился на несколько шагов к дверям склепа.
Голос же оттуда продолжал:
— Ты говоришь, осталось только несколько минут?.. О, Боже мой, дождусь ли я их!.. Приди же, приди ко мне поскорее!..
В этот момент Красавкин почувствовал в себе какое-то необыкновенное возбуждение, с настойчивой мыслью: «Надо подшутить над ней!» — и вслед за этим из уст его вырвался громкий возглас:
— Я уже здесь!
Из дверей склепа порывисто выскочила темная фигура, оглянулась и с распростертыми объятиями кинулась прямо к Владимиру Ивановичу.
— Володя, милый!.. Неужели это правда!..
Красавкин отшатнулся.
— Сударыня, вы ошибаетесь… я ведь только пошутил! — хотел проговорить он, но слова эти замерли на его устах: язык точно не повиновался ему…