– Ну тогда… похоже, она убедила полицейских, что они имеют дело с сектой. Во всяком случае, с организацией, устроенной по образцу секты.
До сих пор Винсент не замечал, но даже раскрашенные фигурки персонажей «Уорхаммер» были убраны с подвесной полки. Их место заняли фолианты с непонятными юридическими названиями.
– С чего она так решила? – спросил Беньямин. – Звучит захватывающе.
Винсент пожал плечами:
– Что еще можно здесь решить? Группа людей совершает экстремальные действия. Поневоле начинаешь думать, что в нормальном состоянии они бы этого не сделали. Кроме того, сам способ совершения убийств наводит на мысль о ритуальной компоненте. По словам Новы…
– Убийств? – переспросил Беньямин, бледнея.
– Боюсь, что так. В худшем случае мы имеем дело с тремя убийствами. Троих человек похитили, а потом убили.
– И что думаешь ты? Согласен с Новой?
Винсент задумался. Затем покачал головой.
– Это неоправданно сложное объяснение, – сказал он. – Не ты ли все уши мне прожужжал о бритве Оккама? Думаю ли я, что за этим стоит один и тот же человек? Да. Но совсем не обязательно лидер секты. Все, что здесь нужно, – заставить людей совершать на первый взгляд невинные, а на самом деле ужасные вещи. Дать им другое восприятие реальности, в соответствии с которым они будут себя вести. Не так уж это и сложно. Возможно, похитители не подозревали, что эти люди умрут.
– То есть он их попросту разыгрывал?
Винсент кивнул и пожал плечами:
– Самое страшное в культовом мышлении, что оно открывает сразу множество дверей. Когда Сёко Асахара, лидер секты «Аум Синрикё», распылил зарин в токийском метро и убил двенадцать человек – тринадцать, включая того, кто умер в больнице, – он был уверен, что берет на себя карму жертв, тем самым освобождая их и помогая достичь нирваны. При таком восприятии действительности он не делал ничего плохого.
– То есть членов секты можно убедить, что они делают доброе дело, убивая людей? – подытожил Беньямин и в недоумении уставился на отца.
– Именно. И в Швеции довольно много деструктивных сект. Но я не слышал, чтобы они когда-нибудь причинили вред кому-нибудь вне секты. Поэтому, прежде чем прыгать в эту яму, неплохо бы выяснить, кто, помимо безумного религиозного фанатика, мог организовать эти похищения.
Беньямин кивнул и повернулся к компьютеру.
– Ну и что же это за шаблон? – спросил он, открывая эксельный документ, с которым работал перед этим.
– В том-то и дело, – отвечал Винсент, стараясь поудобнее устроиться на скомканной постели под покрывалом, – что помимо того, что жертвы, перед тем как их убили, три дня находились неизвестно где, есть всего два общих момента. Во-первых, вода. Все три тела обнаружены в непосредственной близости от воды. Что, с другой стороны, не так уж удивительно в городе, фактически построенном на воде. Тем не менее Нова считает, что вода имеет символическое значение. Возможно, она права. Но я, мягко говоря, сильно сомневаюсь. Не без моего участия был замечен еще один общий момент – лошади. Так или иначе, они присутствуют возле каждого трупа.
Винсент ожидал, что Беньямин поднимет его на смех, но он, не выказывая никаких эмоций, с самым серьезным видом ввел информацию в поисковую строку. Винсент невольно почувствовал гордость за сына.
– Итак, три дня, вода… – повторил Беньямин. – Лошади, говоришь? Настоящие или… шахматные фигуры?
– Ни то, ни другое… В смысле, шахматная фигура?
– Да, шахматная фигура. Знаешь такую? На самом деле это символическое обозначение рыцарей, которые охраняют королевский замок. В шведском, датском, норвежском, немецком и еще нескольких языках эта фигура называется по способу перемещения по доске, а не по животному, которое изображает. Но на многих других языках она называется именно «лошадью». Или «конем». По-испански, насколько мне известно, по-итальянски и… как будто по-русски.
Винсент удивленно смотрел на сына.
– Одна моя знакомая называет меня «ходячей Википедией», – сказал он. – До сих пор я не понимал, что она имеет в виду. С чего тебе в голову взбрело этим заинтересоваться?
– Потому что это интересно, – ответил Беньямин. – Ты ведь знаешь, как это бывает.
Винсент кивнул. Он знал это очень хорошо. Гордость за сына вспыхнула с новой силой. Но что-то было в том, что Беньямин говорил о шахматных фигурах. О черт…
– Ты прав, – нетерпеливо выпалил Винсент. – Насчет шахматных фигур, я имею в виду. Я уже вижу связь с экстремистскими движениями… независимо от сект.
Беньямин оторвался от монитора и посмотрел на отца:
– Да, теперь ты меня понял.
– Ты знаешь, кто такой Роберт Джей Лифтон?
Беньямин нахмурился:
– Да, как будто… Психиатр, который изучал промывание мозгов в тоталитарных обществах?
Какого еще ответа он мог ожидать от сына? Винсент кивнул. Не стал уточнять, что, как менталист, позаимствовал несколько методик из наблюдений Лифтона за приемами манипуляции сознанием в коммунистическом Китае.
– Он писал, что большинство членов фундаменталистских движений рано или поздно начинают понимать, что движение на самом деле совсем не то, каким они его себе представляли. Но выйти из него уже невозможно, по разным причинам. Люди вообще крайне неохотно признают свои ошибки, особенно публично. Большинство предпочитает подстраиваться под обстоятельства, жертвуя свободной волей. Если такой человек идет до конца в своем приспособленчестве, для него не остается буквально ничего святого. Предательство, манипулирование людьми, насилие над чужой волей – нет ничего, через что он не был бы способен переступить.
– Не понимаю, какое это имеет отношение к лошадям и шахматным фигурам. Или, если уж на то пошло, к этим убийствам.
Беньямин открыл «Спотифай» и начал искать плейлист. Время аудиенции, очевидно, истекало.
– У Лифтона есть специальное название для этой стратегии, – продолжал Винсент. – «Психология пешки». Пешка – шахматная фигура, которой можно жертвовать. Но в шахматах, как ты правильно заметил, есть еще и кони.
Винсент пытался удержать ассоциации, хлынувшие потоком. Бесполезно. Видимо, придется уединиться в кабинете и лечь на ковер. Как он часто делал, чтобы разобраться со своими мыслями. Если повезет, разгадка сама всплывет из подсознания.
Беньямин уже загуглил «психологию пешки» и погрузился в чтение.
– Знаешь, – сказал он, щурясь на монитор, – Лифтон ведь полагает, что такой человек – не просто пешка на шахматной доске. Он становится игроком, причем иногда высокого класса. Может, убитые просто не соответствовали требованиям секты? Недостаточно хорошо играли или не проявляли к игре должного интереса? И тогда эти убийства и лошади – предупреждение остальным фигурам, то есть сектантам, чтобы не расслаблялись?
Винсент прикрыл глаза и прислонился головой к стене.
– Интересная теория, но, к сожалению, малоправдоподобная, – ответил он. – По двум причинам. Во-первых, как я уже сказал, лошади, обнаруженные рядом с трупами, не были шахматными фигурами. И во‑вторых… Беньямин… убитые не могли быть членами секты.
– Откуда ты знаешь?
Это было так близко… Но кусочки пазла никак не хотели собираться в более-менее осмысленную картинку. Они никуда так и не продвинулись. И те, кто был способен совершить самую ужасную вещь на свете, все еще разгуливали на свободе. У Винсента перехватило дыхание.
– Потому что им было по пять лет, – ответил он.
У двери с табличкой «Родовое отделение» Мина помедлила. Смутные тени далекого прошлого… Если что и делало их реальными, так это запах. В голове, одно за другим, вспыхивали воспоминания. Адская боль и головокружительное, ни с чем не сравнимое счастье. Никакое другое событие в жизни не разверзает такой бездны эмоций.
– Ты слышишь крики? – спросил Рубен, дрожа от волнения. – Их как будто двое, кто кого перекричит. Звукоизоляция оставляет желать лучшего, что недопустимо для такого места. Как в комнате ужасов.
Мина проигнорировала его замечание и подошла к окошку. После недолгих препирательств полицейский значок возымел обычное действие, и их впустили. И тут Мине пришлось признать правоту Рубена. Не то комната ужасов, не то пыточная камера. Кровь стыла в жилах от воплей за закрытыми дверями по обе стороны коридора.
– Где они? – спросил Рубен.
– В пятой комнате.
– Здесь. – Он нажал на ручку двери комнаты с пятеркой на табличке.
Внутри никого не было.
– Они ведь не могли уехать домой? Даже если ребенок родился, это не делается так быстро?
– Нет, конечно, – усмехнулась Мина. – Просто так их отсюда никто не выпустит. Посмотрим в кофейной комнате.
– Кофейной комнате? Разве здесь есть такие?
– Конечно. В каждом родильном отделении свой «Старбакс». Они специализируются прежде всего на больницах и аэропортах.
– Серьезно? – Глаза Рубена стали еще круглее.
– Господи, неужели ты никогда не бывал в современном родильном доме, с классической гостиной, кофе, бутербродами и тому подобным? Ты столько лет в полиции, приходилось ведь посещать подобные заведения по службе?
– Никогда.
Мине почудилось мелькнувшее в глазах коллеги печальное выражение.
– Вот здесь. – Она показала на комнату несколько большего размера, с кухонным уголком, диванами и телевизором.
Мауро и Сесилия сидели на одном из диванов, рядом с коляской, больше напоминавшей пластмассовый ящик на колесах.
– Добрый день, – сказала Мина, переступая порог.
Ей стало не по себе. Изможденные, но счастливые, Мауро и Сесилия только что приветствовали новую жизнь в этом мире, а они с Рубеном так бесцеремонно вламываются в их уединение… Мина покосилась на пластмассовый ящик, где, завернутый в одеяло, спал младенец неопределенного пола. Рядом с серым плюшевым слоником.
– Добрый день, – удивленно отвечал Мауро. – Это вы?
Похоже, визит полиции – последнее, чего он ожидал в этом месте. Лицо Мауро потемнело, он встал.