Эллинор поставила чашку на кухонный стол.
– Хочешь сока? – спросила она Астрид, которая встала из-за стола и пыталась обнять мать за талию.
– Да, сэнсэй! – закричала девочка и отвесила японский поклон.
Эллинор рассмеялась. Этих звуков Рубен не слышал больше десяти лет и только сейчас понял, как тосковал по ним.
– До сих пор я тебе этого не говорила, – продолжала она, наливая ему кофе, – но спасибо за все, что ты делаешь для Астрид. Я ожидала более настороженного отношения к тебе с ее стороны, она ведь тебя совсем не знает. Но все оказалось иначе. Не понимаю, как тебе это удалось, но я рада.
– Просто с Астрид весело, – ответил Рубен. – И ей нравится то же, что и мне.
Эллинор долго смотрела на него. Потом кивнула.
– Может, ты совершенно бесполезен как муж, – тихо сказала она, взглянув на дочь, занятую размешиванием сока в огромной чашке, – но ты хороший отец. Я хочу, чтобы ты знал это.
Рубен кивнул, не решившись ответить.
– У меня есть кое-что для тебя, – продолжала Эллинор, протягивая ему толстый фотоальбом. – Это Астрид, с рождения и до сих пор. Я подумала, что тебе может быть интересно знать, чем она занималась все это время.
Рубен снова кивнул. Если он не решился ответить на ее предыдущую реплику, то на эту – тем более. Словно боялся все испортить.
В горле стоял комок, к глазам подступали слезы. Рубен снова подумал о Педере. А потом почему-то о Саре. Как теплели ее глаза, когда речь заходила о детях… Только теперь Рубен понял ее по-настоящему. Он чувствовал то же тепло каждый раз, когда смотрел на Астрид. И мог поспорить, что Сара была хорошей матерью. Не хуже Эллинор.
Астрид села рядом со стаканом сока, выпила и громко рыгнула.
– Астрид! – рассмеялась Эллинор.
– Поужинаешь с нами, Рубен? – обратилась к нему Астрид и тут же поправилась: – То есть папа, я хотела сказать…
Рубен осторожно взглянул на Эллинор. Он все еще не решался заговорить.
Тишина в конференц-зале пугала. Никто не знал, что говорить. И ни у кого не хватало духа взглянуть на пустующее кресло Педера. Не считая Боссе, который, смерив его несчастным взглядом, положил голову на колени Кристеру.
Это кресло стояло, как эшафот посреди площади. Пока наконец Кристер не швырнул его в угол. Все вздрогнули. Безусловно, это был жест отчаяния, а не гнева. Мина прекрасно понимала Кристера. Ей тоже хотелось что-нибудь сломать.
Все-таки как это несправедливо… И никто ничего не может изменить.
Боссе потерся об ноги хозяина. Кристер успокаивающе потрепал его за ухо.
Мина смотрела на карту Стокгольма на стене. Ту самую, которую Винсент разметил под шахматную доску, а потом прочертил на ней дорогу, приведшую к стольким смертям.
Юлия подошла к доске, на которой все было как обычно – слова, диаграммы, фотографии.
– Мы будем его оплакивать, – тихо сказала она, – друга и лучшего человека из тех, кто когда-либо переступал порог этой комнаты. У нас еще будет время на это. Но сейчас нам нужно сделать то, чего так хотел от нас Педер. Убедиться, что мы ничего не пропустили. Что все действительно закончилось.
Голос сорвался, и Юлия прочистила горло.
Отчаяние душило. Мина не знала, как с этим справиться. И что теперь будет с группой, которую Педер скреплял воедино – своим счастливым настроением, дружелюбием, энергетическими напитками… Сейчас Мина отдала бы все, чтобы еще раз увидеть ролик с поющими тройняшками.
И еще Винсент… Боже мой, Мина до сих пор не могла его простить.
Она покосилась на менталиста. Тот сидел рядом, положив костыли на пол.
– Но для начала, может, Винсент расскажет нам, как так вышло, что Мина приняла его за мертвого? – резко сказала Юлия.
Винсент выглядел удрученным. Что ж, он получил по заслугам.
– Ну… я могу ненадолго остановить кровоток в руке, – начал он. – Этот трюк я использовал во время выступлений, чтобы создать впечатление, будто у меня нет пульса. Так я заставил Нову поверить, что выпил яд. Я надеялся, что она оставит Натали в покое, если решит, что я мертв. Но это очень опасно, никому не советую за мной повторять.
– Ненадолго, говорите? – недоверчиво отозвался Адам. – Но у вас не было пульса, когда подошла Мина. Кто же вы такой? Лазарь, что ли?
Винсент разволновался еще больше. Повернулся к Мине, встретил ее взгляд и быстро посмотрел в сторону.
– Я услышал шаги в коридоре и подумал, что Нова возвращается, – сказал он. – Мне было трудно навести ясность в мыслях, слишком болела нога. Поэтому я снова остановил пульс – точнее, кровоток. На всякий случай.
– Чертов идиот, – выругалась Мина. – Ты заслужил сломанную ногу. Кстати, кто-нибудь что-нибудь слышал о том, что можно сломать ногу, свалившись со стула?
Она жутко перепугалась, увидев его посреди комнаты. Но еще больше – когда Винсент открыл глаза и заговорил. С тех пор они с Миной не обменялись ни единым словом. Инсценированная смерть менталиста, паника по поводу Натали, а затем еще гибель Педера – всего этого оказалось слишком. Единственное, чего хотелось Мине, – добраться до своей квартиры и залечь на кровати в позе эмбриона, отключившись от внешнего мира.
– Прости, – тихо сказал он. – Я делал это ради Натали. Кстати, кем оказались те трое мужчин на парковке?
Мина почувствовала его руку на своей и заглянула в голубые глаза менталиста. Она знала, что простит его. Он, по крайней мере, был жив. И Натали…
– Те, в белых куртках, которых ты принял за людей Новы? – переспросила Мина. – Японскими туристами.
– До сих пор не могу понять, зачем она это делала, – заговорил Кристер. – Мотив, я имею в виду… И какого черта притворялась, что помогает нам? Она шла на огромный риск, сотрудничая с полицией.
Он тяжело сглотнул, словно хотел сдержать слезы.
– Можно? – Винсент вопросительно посмотрел на Юлию и кивнул на доску. Юлия кивнула в ответ и села на место.
Винсент встал перед группой.
– Я разговаривал с некоторыми из выживших членов секты, – начал он. – Они стали словоохотливей после гибели Новы. Объяснения, которые они дали, не исчерпывают всей сложности ситуации, но кое-что, думаю, проясняют. Как вы знаете, в детстве Нова стала жертвой несчастного случая… Я имею в виду автокатастрофу, в которой все-таки погиб ее отец, как ни старались нас уверить в обратном. Сама Нова получила неизлечимую физическую травму и оказалась у своего деда Бальцара Веннхагена, воспитавшего ее в духе эпикурейства. Хотя, думаю, многое в своем понимании этой жизненной философии Нова взяла от отца. Обе версии, отца и деда, образовали в ее голове взрывоопасную смесь. Чрезвычайно искаженную версию эпикурейства, где на первый план вышла физическая боль, с которой Нове приходилось жить постоянно. Она стала искать смысл боли, что позволило привлечь на свою сторону товарищей по несчастью – людей, страдающих схожим образом и тоже ищущих в этом смысл. Что-то, что могло бы облегчить страдания. Не следует забывать, что боль Новы была не только физической, но и душевной – фатально разрушительная комбинация. В результате рациональность и логика настоящего эпикурейства оказались вытеснены фанатизмом и отчаянием.
На мгновение эти слова помогли осознать ужас ситуации. Обычно Винсент выстраивал свои выступления как лекции, включая у слушателей рациональное видение проблемы.
Мина отметила про себя, как пристально менталист смотрит на каждого, и поняла, что он намеренно дистанцируется от недавних трагических событий и помогает сделать это другим. Увидеть все с безопасного в эмоциональном плане расстояния. Менталист старался облегчить горе единственным доступным ему способом.
– Но почему она вмешалась в расследование? – недоумевал Кристер. – Ей не было от этого никакой выгоды, не так ли?
– Возможно, это создавало иллюзию контроля ситуации, – ответил Винсент. – Нова могла узнать больше о том, что известно нам, и, по мере возможности, управлять ходом расследования. Сбивать нас с толку, что она и делала. Но прежде всего нужно помнить об одной из самых сильных черт ее личности. Нарциссизм. Преступники такого типа склонны вмешиваться в расследования их же злодеяний. По крайней мере в этом Нова не уникальна.
– Все в «Эпикуре» знали, что она делает с детьми? – спросила Юлия.
– Не думаю. – Винсент скрестил на груди руки. – Обычно у членов сект разная степень информированности о том, что происходит. Это как слои луковой шелухи. По мере продвижения вперед вы получаете доступ к новой информации. Примерно так работает сайентология. Но там люди покупают курсы, чтобы подняться на новый уровень знаний. В «Эпикуре» же речь шла о том, чтобы доказать, что вы достойны Новы. Нести достаточное количество боли, если можно так выразиться.
– А Инес? – спросила Мина. – Она знала об этом?
Она ступила на тонкий лед, напоминая лишний раз о своей связи с «Эпикурой» через Натали и Инес. И теперь ждала первого комментария на эту тему.
– Нет, судя по тому, что я от них слышал. – Винсент покачал головой.
Мина кивнула, хотя аргумент и не показался ей достаточно убедительным. На самом деле она понятия не имела ни о том, кем была ее мать, ни о ее роли во всем этом. Но перед смертью Инес сама призналась, что до последнего момента не догадывалась о коварных планах Новы. И Мина из последних сил цеплялась за эти слова.
– Нова утверждала, что дети – это путь к новой жизни без боли, – продолжал Винсент. – Вообще дети всегда оставались высшим символом невинности и в религиозном контексте часто рассматривались как наставники. Как пример для подражания, по крайней мере. В ближнем кругу Новы считалось, что смерть освобождает детей от боли, позволяя переродиться в новом, «чистом» теле. Так они намеревались вступить в новую эпоху тысячелетнего царства «Эпикуры».
– Что за бред? – пробормотал Рубен.
– Не знаю, можно ли считать меньшим бредом веру миллионов людей в смерть на кресте Сына Божия и последующее его воскрешение на третий день, – отозвался Адам. – В каждой религии и секте свои мифы.