.
Индианка тянется к ней и медленно гладит ее по голове.
– Я ведь тебя люблю, – шепчет она.
Фраза, предназначенная для того, чтоб все узаконить. Когда она говорит «я тебя люблю», то хочет сказать: «люби меня». Да, надо было раньше поставить точку.
– Любишь – отпусти на свободу.
– Здесь ты не на свободе?
– Я признательна тебе за всю эту науку: медитация, пост, индуизм, йога, буддизм, тантризм, чакры, под конец – индуистская вегетарианская гастрономия, но… мне пора уходить.
– Ты хоть меня любила?
– То, что мы какое-то время любили друг друга, не означает, что мы обязательно должны провести вместе всю жизнь. Иначе это не любовь, а обладание. Разве не в этом один из уроков буддизма – в умении отпускать?
Шанти пристально на нее смотрит.
– Ты эгоистка. Никогда не видела людей, для которых другие значили бы так же мало. Ты же видишь, что я страдаю. Неужели ты совсем лишена эмпатии?
– По-моему, понятие, которое ты употребляешь, принадлежит больше к иудео-христианской культуре. Наверное, общение с тобой разлучило меня с этой культурой и ее ценностями и сблизило с твоими. Не ты ли учила меня: «Мы не несем ответственности за чужую карму»?
Лицо Шанти еще больше суровеет.
– Ты бессердечная.
– Что есть, то есть. Или ты предпочла бы, чтобы я соврала и сделала тебе приятно?
– Я бы предпочла, чтобы ты любила меня и осталась здесь со мной, заниматься вдвоем ашрамом.
Она начинает меня раздражать.
Шанти прижимается к Монике и трется грудью о ее грудь. Моника чувствует, как у нее самой твердеют соски.
– Нет, после всего, что между нами было, ты не можешь меня бросить. Не я ли по твоему собственному желанию открыла для тебя сексуальность?
– Я признательна тебе за это, но это ни к чему меня не обязывает.
– Ты должна остаться.
Тем хуже для тебя. Это как с омаром: лучше сразу бросить его в кипяток, чем медленно варить на маленьком огне.
Моника поднимается в свою комнату, собирает вещи и, подойдя к двери, лаконично произносит:
– Намасте. Благодарю. До свидания.
Она выходит за порог и быстро удаляется. Оглянувшись, она видит, что Шанти смотрит на нее в окно.
Черт, она правда меня любит… даже слишком. Пусть немного погорюет. Незаменимых людей не бывает. Появится новая гостья, которая не устоит перед ее чарами.
Она ускоряет шаг и, свернув на первую перпендикулярную улице авеню, с облегчением переводит дух.
Неужели так трудно это понять? Я создана для одиночества.
Через час она доходит до своего дома. Длительная ходьба позволяет ей оторваться душой от ашрама Шанти.
Она выходит из лифта, входит в свою квартиру, включает свет, раздвигает шторы.
Вдвоем хорошо, а одной еще лучше.
Она заваривает себе жасминовый чай.
До чего же здорово быть одной у себя дома!
Она поудобнее устраивается с горячей чашкой, включает телевизор и опять с удовольствием подключается к внешнему миру, от которого слишком долго была отрезана.
Одной у себя дома, перед телевизором попивать жасминовый чай – это мне тоже подходит.
Но не успевает она расслабиться перед экраном, как раздается звонок в дверь. Она смотрит в глазок и видит Шанти.
О нет!
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она, не отпирая дверь.
– Я не могу без тебя жить, – отвечает индианка.
В конце концов Моника открывает дверь, и Шанти сразу набрасывается на нее с поцелуями. Моника еле-еле отстраняется.
– Как ты меня нашла?
– Твой адрес есть в телефонном справочнике.
Мне не приходило в голову прятаться, потому что я не могла себе представить подобную ситуацию.
Шанти опять пытается стиснуть ее в объятиях, и теперь уже Монике приходится ее оттолкнуть.
– Я благодарна тебе за путь, который мы проделали вместе, но теперь нам надо расстаться, – говорит она.
– У нас кармическая связь. Мы были вместе много жизней. Ты – моя близкородственная душа. И единственный человек, с которым я должна жить.
– Ты в этом уверена, а я нет. Сожалею.
Моника жестко выставляет ее за дверь и запирается.
Тут же принимается звонить звонок.
Моника отключает электрический звонок от сети, тогда Шанти начинает колотить в дверь и кричать:
– Учти, я никуда отсюда не уйду!
Если это любовь, то меня она, кажется, ничуть не интересует.
Моника включает на всю мощь классическую музыку, Седьмую симфонию Бетховена, чтобы заглушить удары в дверь. Но, посмотрев еще раз в глазок, чтобы проверить, ушла ли Шанти, она видит соседей сверху: они сжалились над женщиной, сидящей на половике, и вступили с ней в разговор, чтобы утешить.
Этак она поссорит меня с соседями… Я недооценила проблему. Ничего, рано или поздно она утомится и уйдет домой.
Но проходит день за днем, а Шанти все никак не покинет свой бивак[2] за дверью Моники.
Недаром Наполеон говорил: «В любви единственная победа – это бегство».
Моника достает из шкафа рюкзак, поспешно набивает его одеждой, кидает туда туалетный набор, гасит весь свет, выворачивает пробки и осторожно открывает дверь.
Шанти открывает один глаз.
– Любовь моя!
Она вскакивает и пытается обнять Монику, но та ее отталкивает, быстро сбегает вниз по лестнице и выскакивает на улицу. Там она останавливает такси, юркает внутрь и захлопывает дверцу.
– Куда ехать? – спрашивает водитель.
– В магазин альпинистских принадлежностей. Мне надо совершить восхождение.
Николь О’Коннор садится в свою машину и долго едет, пока вдали не появляется отблеск костра. Чем дальше, чем громче становится стук тамтамов.
Она подъезжает к большому костру. Вокруг него собралось человек сто.
Она приехала на Янду, праздник Времени сна.
Так это начиналось, так и должно завершиться.
Она оголяется до пояса, раскрашивает лицо, как другие женщины, ест и пьет галлюциногенное, самозабвенно пляшет, переходя из рук в руки.
Она знает, что, впитывая силу от огня, от земли, от грибов, наполняясь мужской энергией, обретает новую жизнь.
После полутора часов в автобусе Моника Макинтайр выходит на остановке у горы Кэмелбэк, в 150 км западнее Нью-Йорка, в Пенсильвании, в горах Поконо.
В это время года, когда нет школьных каникул, здесь довольно пусто. Несмотря на холод, снега нет, на лыжах не покатаешься.
Моника разворачивает карту, чтобы проложить маршрут до высокогорного пристанища для туристов.
Одна среди дикой природы, вдали от соплеменников, она наконец-то чувствует себя в ладу с собой.
В нью-йоркском ашраме было немого народу, но я все равно чувствовала, что вокруг здания кишат люди, ездят шумные машины. А здесь только деревья, трава, ветер и белки.
Она вспоминает Шанти.
Казалось бы, ей полагается быть мудрой, пропитанной индуистской философией, учением об отстраненности, а кем она оказалась на самом деле? Ребенком-собственником, зацикленным на своей игрушке!
Она вспоминает, чему учила Рен, ее бабушка, свою дочь.
Как она говорила? «Если твое счастье зависит от выбора, который делает другой человек, то приготовься быть несчастной». Все верно, Шанти несчастна, потому что решила, что ее жизнь зависит от другого человека. От меня.
Как можно настолько плотно пребывать в плену своих иллюзий?
Другие – это зависимость.
Шанти смахивает на наркоманку. Можно подумать, что у нее галлюцинация, что ей необходима доза.
Она вспоминает свою первую ночь с индианкой, о ласках, которые получала и отдавала.
Ее любовь постепенно удушила бы нас, я правильно сделала, что сбежала.
Согласна, я груба, но зато не занимаюсь самообманом.
Мне есть за что себя уважать.
По-моему, все те, кто упивается словом «любовь», всего лишь скрывают свой страх одиночества.
Они сознательно изображают любовь, чтобы управлять другими, подобно тому, как управляют машиной или собакой.
Она смотрит на небо, там собираются облака.
Я буду подниматься без остановок, чтобы добраться до вершины этой горы.
Небо все больше хмурится. Внезапно разносится раскат грома, потом сверкает молния, озаряющая крутую тропу, по которой карабкается Моника.
Природа напоминает мне, что я всего лишь маленький зверек, затерявшийся на поверхности Земли.
Начинается мелкий дождик. Карта, которую она с трудом развернула, чтобы найти ближайшее пристанище для туристов, быстро намокает.
Дождь усиливается, грозя превратиться в ливень.
Моника не останавливается, невзирая на грозу, путь ей освещает маленький электрический фонарик на лбу, прикрепленный к бандане.
Надо как можно быстрее добраться до места.
Тропа становится все круче, вода хлещет по ней вниз. Моника скользит, падает на колени, продвигается дальше на четвереньках, но не помышляет о том, чтобы сдаться.
Справа от тропы, ставшей из-за дождя почти непроходимой, вздымается скала, слева – глубокая, кажущаяся бездонной пропасть, впереди не видно ни зги.
От порыва ветра и от сильного дождя она теряет равновесие, пытается выпрямиться, но ветер не дает. Она шатается, скользит влево, к краю пропасти, падает, но в последний момент успевает схватиться за выступ.
Моника висит на руках, вцепившись в мокрый камень и болтая в воздухе ногами. От ледяного дождя у нее сводит пальцы.
Не хочу погибнуть сейчас, вот так.
Она пытается подтянуться, но от каждого движения ее пальцы все больше разжимаются, края камня режут ей руки. Но она не оставляет попыток, извивается, силится снова заползти на тропу. Ей удается чуть-чуть приподняться, но не переместить центр тяжести.
Одна попытка следует за другой, и все безрезультатно.
И тогда от отчаяния она решается на то, что ни за что не пришло бы ей в голову, если бы не страх смерти.