Я убила свою любовь. И собственноручно обезглавила ИРА.
Да еще эта женщина с шиньоном, которая все снимала.
Не иначе, все было подстроено агентами МИ-5.
А довела ловушку до совершенства Моника. Однажды она уже обвела меня вокруг пальца, не пожалев своих коней на доске. И снова я потерпела поражение из-за всадников.
Она сворачивается в клубок, упорно прокручивая в памяти последовательность событий, и не слышит скрип в нижней части двери.
– Я хочу выйти, мне нужен адвокат… – бормочет она.
Вместо ответа в нижней половине двери открывается дверца, на полу комнаты появляется поднос со стаканом воды и с белой пластмассовой тарелкой, на тарелке белое пюре и кусок бескоркового хлеба, тоже белый, с белым сыром.
Пластмассовые вилка и нож – того же цвета. Есть и десерт – белая баночка йогурта.
Она пробует пюре и не различает вкуса. Остается надеяться, что это картошка. Хлеб и сыр такие же безвкусные. Йогурт не сладкий и не кислый. Все четыре продукта различаются только консистенцией – разной степенью мягкости.
Она выпивает воду – безвкусную жижу.
Не иначе, дистиллированная.
– ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ! У ВАС НЕТ ПРАВА ДЕРЖАТЬ МЕНЯ В ТЮРЬМЕ БЕЗ СУДА!
Судя по горящему красному диоду, камера все время включена.
Я под постоянным наблюдением.
Она швыряет в камеру йогурт, но камера слишком высоко, не добросишь.
Она еще раз ударяет кулаком в стену и оседает на пол. В голове всплывает страшный вопрос:
Какое сегодня число?
Проклятье, по дороге я уснула и потеряла ориентацию во времени.
Который сейчас час? Не исключено, что ночь.
Почему здесь не гаснет свет? Вот бы они погасили эту чертову лампу!
Она описывает круги по камере, понимая, что за ней следит объектив с красным диодом.
Сенсорная изоляция, изощренная психологическая пытка. Органы чувств лишены любой информации: ни красок, ни звуков, ни каких-либо предметов.
Оказывается, это правда: англичане прибегают к сенсорной изоляции, особенно по отношению к нам, членам ИРА, попадающим к ним в лапы.
Она стискивает зубы.
Возможна ли более болезненная пытка, чем та, при которой мозг лишен малейшей информации? Всякого контакта с другими людьми? Под запретом запахи, вкус.
Она со всей силы бьет кулаком в дверь.
– ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ!
Она колотит кулаками по стенам, надрывает глотку в крике, лишь бы слышать какой-то звук – хотя бы собственный голос. Вдыхает собственный запах.
В динамике под потолком снова раздается треск.
– Сотрудничайте, и все прекратится.
– МНЕ НУЖЕН АДВОКАТ.
– Сотрудничайте, и вас выпустят.
– У вас нет права задерживать меня без суда. Я хочу адвоката. Я – гражданка Австралии. Я хочу поговорить с кем-нибудь из моего посольства.
– Сотрудничайте, и ваши просьбы будут удовлетворены.
У нее подкашиваются ноги.
– МЕРЗКИЕ АНГЛИЙСКИЕ СВИНЬИ! ЧЕРТОВЫ УБЛЮДКИ! ЧТОБ ВЫ СДОХЛИ!
Новый удар в дверь.
И снова тишина.
Она растягивается на полу и рыдает.
Все это из-за мерзавки Моники. Выйду – от души над ней поиздеваюсь. Это уже не просто шахматная партия, я заставлю тебя мучиться, грязная потаскуха. Клянусь, я заставлю тебя заплатить.
Моника Макинтайр поселилась в гостинице в ближайшей деревне к тюрьме Мейз, называемой ирландцами «Лонг Кеш», где уже четыре дня держат ее смертельного врага.
Чтобы не скучать, она пишет следующую свою книгу «Ярость победы». Тема книги – малоизвестные сверходаренные люди, бившиеся за торжество своих взглядов, противоречивших глупым коллективным заблуждениям.
У книги будет подзаголовок: «Поторопившиеся с правдой».
В первой главе она рассказывает о Гипатии Александрийской, преподававшей в IV веке астрономию, геометрию, химию и биологию в Александрийской библиотеке. В конце концов Гипатия насторожила епископа Александрии Кирилла, который в ответ на ее отказ принять крещение велел своим монахам похитить ее и изрубить на куски.
Во второй главе книги речь идет об Артемизии Ломи Джентилески, проявившей в 1650-е гг. художественное дарование, превзошедшее талант ее современника Караваджо, но по причине своего пола не имевшей возможности профессионально заниматься живописью. Отец приставил к ней наставника, Агостино Тасси, но тот, завидуя ее таланту, изнасиловал ее, похитил ее полотна и выдал их за свои. На суде над Тасси мучениям подвергли саму Артемизию: к ней применили пытку sibili – дробление пальцев с целью проверки справедливости ее обвинений…
Третью главу Моника посвящает шевалье де Ламарку, первым догадавшемуся о том, что среда может модифицировать генетический код, и приведшему в пример жирафа, вытягивающего шею, чтобы добраться до верхних листочков на дереве. Жан-Батист де Ламарк умер слепым, в нищете, его тело под хохот современников было сброшено в общую могилу.
В четвертой главе Моника намечает рассказать об Игнаце Земмельвейсе, австрийском медике, требовавшем, чтобы его коллеги мыли руки перед хирургическими операциями и перед родовспоможением. Ему запретили заниматься медициной, потому что все это, по мнению его коллег, было суеверием. За настойчивость его заперли в сумасшедший дом, где санитары подвергали его побоям. Из-за их грязных рук у него началась гангрена, и он скончался в страшных мучениях.
Отдавая в своем труде долг памяти страдальцам интеллекта, Моника как будто мстит за всех этих одиночек, выходивших на бой с коллективной глупостью своих современников.
Не забывает она и о понятии полиматии, универсальности. Это слово греческого происхождения: «поли» значит «много», «матес» – «знания». Универсалами называют тех, кто интересуется всеми областями знаний: искусствами, науками, историей, политикой. Это всесторонняя гениальность. О ней говорится не во всех словарях. Моника составляет список всех известных универсалов. За сотни лет до нашей эры: Пифагор, Демокрит; в Средние века: Исидор Севильский, Авиценна, Аверроэс; в эпоху Возрождения: Пико делла Мирандола, Рабле, Микеланджело, Фрэнсис Бэкон, Рене Декарт, Бенджамин Франклин, Жан-Анри Фабр; в XX веке: Уильям Джеймс Сайдис, Рабиндранат Тагор, Джон фон Нейман, Борис Виан…
Она прерывается. Ей не дает покоя одна мысль.
Николь…
Я не испытываю ни малейшей жалости к убийце моей матери.
Никакой жалости к той, кто без всяких угрызений совести устроил давку на стадионе «Эйзель», приведшую к десяткам смертей, чтобы замаскировать смерть одного-единственного человека.
Моника грызет яблоко, чтобы напитаться энергией.
Никакого сострадания палачам.
Я поступила по справедливости. Моим долгом было отомстить за маму.
Лишая этого свирепого зверя способности причинять вред другим, я не даю продолжать убивать.
Она смотрит на телефон и решает позвонить Софи Веллингтон. Она обходится без «алло».
– Николь заговорила?
– Она крепкий орешек. Ничего, расколется. Рано или поздно все раскалываются.
– Я бы хотела, чтобы вы разрешили мне с ней поговорить.
Софи удивлена этой просьбе, но не видит причины отказать.
Уже через час Моника и Софи подъезжают к тюрьме Мейз. Они минуют высокую решетку с колючей проволокой над воротами, потом вторую решетку, за которой сереют прямоугольные бараки. Их проверяют на нескольких сторожевых постах, потом ведут в центр контроля – просторное помещение, увешанное экранами.
На экране номер 113 Моника узнает в лежащей на полу женщине свою соперницу. Софи дает ей микрофон и показывает жестом, что можно говорить.
– Мисс O’Коннор, вы узнаете мой голос?
Женщина со стоном приподнимает голову.
– Я Моника Макинтайр, та, что играла против вас в шахматы в Рейкьявике и в Лондоне, а недавно обыграла в гостинице в Кингсберри.
Австралийка начинает шевелиться. Медленно приняв сидячее положение, она смотрит в камеру на потолке. На ее лице странная, почти безумная улыбка. Потом она показывает камере средний палец.
– Похоже, мы друг дружку недолюбливаем. Это нормально после такого неудачного начала. Хорошо вас понимаю.
Заключенная плюет в сторону объектива.
– Ведь это вы устроили давку в Лондоне, не так ли, мисс О’Коннор?
Николь ничего не отвечает.
– В той давке погибла моя мать. Вы причинили мне страдание. Теперь ваша очередь пострадать.
Николь с вызовом смотрит в камеру.
– Проблема в том, – продолжает Моника, – что отныне ты у меня в руках. Я тебя переиграла и заставлю заплатить за смерть моей матери. Ты как муха в паутине, медленно расчленяемая после анестезирующего укуса. В конце концов тебя не станет, о тебе все забудут, как будто тебя вовсе не бывало.
Из глотки Николь вырывается крик. Софи Веллингтон выключает звук.
– Я понимаю ваше желание отомстить, Моника, – говорит она.
– Это далеко не только месть: у нас противоположные взгляды на жизнь. Она верит, что будущее за коллективом, а я – что оно за индивидуумом.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: Виктор Корчной
После финала чемпионата мира по шахматам Фишер – Спасский в Рейкьявике в 1972 г. на Филиппинах, в Багио, началось 18 октября 1978 г. второе крупное столкновение великих гроссмейстеров, Виктора Корчного и Анатолия Карпова, сыгравшее определяющую роль в холодной войне.
Виктор Корчной, чьи родители, украинские евреи, едва не погибли во Вторую мировую войну, научился играть в шахматы в 6 лет у своего отца. В этом раннем возрасте он записался в шахматную школу в Ленинграде, где проявил себя сверходаренным игроком. В 25 лет он удостоился титула международного гроссмейстера. Затем он превзошел всех шахматистов в истории, одержав победы в 220 турнирах.
Начиная с 1960 г. он четыре раза становился чемпионом СССР. Тем не менее его критика в адрес советской Федерации шахмат и симпатия к американцу Бобби Фишеру насторожили власти, посчитавшие его излишне независимым. Против Виктора Корчного, лучшего советского игрока, ополчилась вся советская система. Власти открыто предпочитали ему Анатолия Карпова, сына рабочего, служившего в Советской армии, члена КПСС.