– Мне это важно. Результаты истекшего года позволяют мне все подытожить. Я записываю то, что считаю важным.
Не спрашивая мнение других посетителей, Моника берет пульт и усиливает звук. Она фиксирует события каждого месяца, которые считает определяющими.
Январь: война Ирана и Ирака. Правящие в Иране муллы прибегают к тактике людских волн. Они отправляют на минные поля детей, ставя на количественный фактор как на способ одолеть иракцев и одновременно избавляясь от детей враждебных национальностей и от семей неверующих.
Март: Михаил Горбачев сменяет Черненко во главе СССР. Он объявляет о прекращении гонки вооружений между своей страной и США.
Июнь: появление на рынке первых компакт-дисков.
Июль: вытесненный акционерами из его компании Apple Стив Джобс создает фирму по производству компьютеров нового поколения NeXT.
Август: в докладе Уитакера для комитета ООН по правам человека массовые убийства армян турками впервые названы геноцидом.
Сентябрь: франко-американская экспедиция Роберта Балларда обнаруживает обломки «Титаника».
Октябрь: возвращение горы Улуру, священного для австралийских аборигенов места, двум жившим там племенам, которые решают превратить ее в охраняемый природный парк.
Далее ведущий упоминает волнения в Северной Ирландии, где сторонники ИРА проводят демонстрации с требованием освобождения объявивших голодовку заключенных тюрьмы Лонг Кеш, к которым не допускают сотрудников Amnesty International[14].
– Не пойму, чем вам так важна эта ретроспектива, – не выдерживает Софи.
– При каждодневном наблюдении ничего не разглядишь, при помесячном разглядишь немного. Озираясь на целый год, имеешь глобальную перспективу.
Моника закрывает свою записную книжку и пристально смотрит на важную сотрудницу МИ-5.
– Сколько еще она, по-вашему, протянет?
– Некоторые заключенные сидят в секторе усиленной безопасности тюрьмы Мейз уже шесть лет. Они молчат, у них пустой взгляд, но они живы. Вы сами назвали таких мухами под анестезией, запутавшимися в паутине.
Моника кивает, но, похоже, не вполне удовлетворена.
Странно чувствовать, что твоя месть удалась. Кажется, я была готова к длительной борьбе, поэтому от такого исхода у меня какое-то непонятное чувство. Отсюда и мой сон прошлой ночью.
– Все в порядке? Можно подумать, что вы встревожены участью вашей конкурентки, – говорит ей Софи.
– Порой победа оставляет горькое чувство.
– Вы получили то, чего хотели, но почему-то недовольны…
Моника качает головой и выдавливает улыбку.
– Все в порядке, спасибо. Благодаря вам я отомстила за гибель моей матери.
Софи Веллингтон наклоняется над столом.
– Сколько еще ты будешь меня благодарить? – переходя с Моникой на «ты», она берет ее руку.
Она ко мне пристает?
– Я сапио-сексуалка, – сообщает решительным тоном Моника.
– Это еще что такое?
– Меня привлекают умные люди. Неважно, кто человек – мужчина или женщина, молодой или старый. Имеет значение только блеск его мысли.
Софи Веллингтон принимает это объяснение за поощрение, пересаживается так, чтобы оказаться прямо напротив Моники, и целует ее. Та не сопротивляется.
Звучат двенадцать ударов часов, оповещающие о конце 1985 года.
Николь будит какой-то звук, непохожий на другие звуки, проникавшие в ее камеру. Пока что все звуки исчерпывались скрипом дверцы, в которую просовывали поднос с едой. Она даже его полюбила.
Какой-никакой, а звук.
Но сейчас слышен не скрип, а нечто посложнее. Она прислушивается и понимает, что кто-то отпирает замок ее камеры.
Дальше происходит нечто неожиданное: дверь распахивается.
Сначала она чувствует волшебный запах – свежего воздуха. От жизни в непроветриваемой камере ее обоняние десятикратно обострилось. В воздухе, хлынувшем в камеру из коридора, она улавливает сосновую нотку – это запах моющего средства, совершенно волшебный.
После обоняния включается зрение: она видит в двери мужчину. На нем красочная одежда, ее яркость бьет в глаза в сравнении с белизной камеры. Она отдает должное цвету морской волны – такова его форма – и начищенным медным бляхам. Лицо у него приятного розового цвета, усы каштановые, в тон карим глазам.
Наконец-то кто-то, отличный от меня.
Она принюхивается и улавливает волнующий запах мужского пота.
– Живо за мной! – командует он.
Николь показывает на камеру на потолке.
– Не волнуйтесь, я ее отключил.
Вдруг это ловушка? Вдруг он обманывает меня обещанием свободы, чтобы сделать заключение еще невыносимее?
– Вы кто?
– Тот, кто вас отсюда выведет.
– Вы надзиратель. Зачем вам это?
– Позже объясню, пока надо делать ноги. – И он протягивает ей руку.
– Почему я должна вам доверять?
– Потому что у вас нет выбора.
Наслаждаясь пестротой и запахами коридора, надеясь на встречу с другими людьми и понимая, что при всей странности ситуация может сулить лучшее, она решается на риск, хватает надзирателя за руку и доверяется ему.
От прикосновения к чужой коже ее бьет током, и она блаженно жмурится.
Они торопятся по безлюдным коридорам. Внезапно провожатый замирает и толкает ее в угол.
Он смотрит на часы. Проходят минуты, Николь таращится на разноцветные былинки в лучах света, вдыхает молекулы волшебных тюремных ароматов, наслаждается тем, что прижимается спиной к кирпичной стене. Даже волосатая рука надзирателя – настоящий дар свыше.
Усач не отрывает взгляд от своих часов. Оба не двигаются. Гремит один взрыв, другой, третий, начинает завывать сирена.
Даже этот душераздирающий звук кажется Николь божественной музыкой после долгих дней, проведенных в полном безмолвии.
Ее спаситель делает знак: мол, теперь уже недолго ждать. До ее слуха доносятся новые звуки: радостные крики, удары, треск.
– Я подорвал систему, управляющую дверями пяти корпусов строгой изоляции, – шепотом сообщает надзиратель. – Теперь все заключенные свободны.
Какое счастье слышать эти слова!
К восторженным крикам заключенных примешиваются топот и свистки. Прибыли полицейские из особого отряда для подавления беспорядков.
Слышен шум боя полицейских с заключенными, крики озлобления и боли.
– Путь свободен. – С этими словами надзиратель тянет Николь за руку.
Они подбегают к решетке, он отпирает ее своим ключом. Перед ними коридор, новая запертая дверь, но и от нее у него есть ключ.
Они бегут дальше.
Сменяются коридоры, он отпирает одну за другой все двери.
Теперь звуки несутся отовсюду. Взбунтовавшиеся заключенные поджигают свои бараки. Ноздри Николь щекочет приятный запах горящей пластмассы.
Она не сопротивляется охраннику, хорошо ориентирующемуся в тюремных лабиринтах.
Вокруг них нарастает хаос. Она видит издали сцены боя. Обе стороны полны неистовства. Свирепость схватки значительно превышает то, что она наблюдала на демонстрации аборигенов, которую видела когда-то в Сиднее. Дерущиеся вооружены дубинками, палками, железной арматурой.
Восхитительное мгновение.
Она с наслаждением дышит пожаром, к пьянящему запаху гари примешиваются дразнящие запахи пота и крови.
Надзиратель показывает жестом, что здесь нельзя оставаться ни одной лишней секунды. Еще одним ключом он отпирает окно.
Они уже под открытым небом, бегут по бетонным коридорам, между решетками трехметровой высоты.
Тем временем тюрьма Лонг Кеш превратилась в поле боя. Всюду, куда ни глянь, вырвавшиеся на волю узники нападают на охрану.
Мой спаситель устроил бунт, чтобы отвлечь охрану, но полицейские смогут расправиться с заключенными.
Главное не медлить.
Надзиратель забирает из тайника здоровенный рюкзак и подводит Николь к сторожевой вышке внешней стены. Отдав ей рюкзак, он первым лезет на вышку, оглушает дежурящего там охранника и манит наверх Николь.
Сверху вся тюрьма видна как на ладони. Это большой прямоугольник, внутри которого расположены буквой Н большие постройки.
Наверное, это блоки усиленного режима.
Почти всюду пылает пожар, устроенный, без сомнения, бунтовщиками.
Надзиратель достает из рюкзака длинную веревку, привязывает ее к дверной ручке, разбивает стекло и выбрасывает другой конец веревки наружу с внешней стороны.
– Слезайте!
Николь смотрит вниз и испытывает головокружение, но быстро приходит в себя и хватается за веревку. У нее дрожат руки, держаться за веревку трудно.
– А вы?
– Не волнуйтесь, я смешаюсь с охранниками, дерущимися с заключенными.
– Спасибо… – бормочет она.
– Когда спуститесь, бегите к стоянке для охраны. Вас будут ждать в одной из машин.
– Как я узнаю, в которой?
– Разберетесь, – успокаивает он ее и делает знак слезать.
Она взбирается на подоконник, держась за веревку. В теле нет никакой энергии, она чудом не выпадает из разбитого окна.
Скорее прочь из этого ада.
Она делает глубокий вдох и, вся дрожа, начинает медленный спуск.
Веревка коротковата, внизу ей приходится спрыгнуть, при прыжке она подворачивает щиколотку, но все равно, даже хромая, бежит к стоянке.
Она боялась не зря: на стоянке сотня машин. Она ковыляет вдоль них, ища глазами того, кто ей поможет. Внезапно крайняя машина начинает мигать фарами. Она торопится на свет, надеясь, что сигналы адресованы ей, и узнает красный отцовский «Роллс-Ройс».
Опускается заднее стекло, из него ползет дымок, она немедленно узнает запах гаванской сигары.
Дверца распахивается, огромный мужчина раскрывает ей объятия. Николь хочется визжать от радости, но она способна лишь пролепетать слово, кажущееся сейчас красивейшим из всех слов:
– Папа!
Она крепко обнимает отца и не может сдержать слез.
Они без промедления трогаются с места.
Николь смотрит на отца, еще не веря всему случившемуся, и говорит дрожащим голосом: