Николь берет из соседней клетки толстую ящерицу и опускает ее прямо в скопище муравьев.
– Смотри.
Появление ящерицы вызывает у муравьев панику, для них она – чудовище, страшный тираннозавр. Все как один торопятся к выходу А, но выбраться через него могут одновременно только три-четыре муравья, возникает затор, и ящерица без труда пожирает скопившихся бедняг. Когда в живых остаются считаные счастливчики, Николь вынимает ящерицу из коробки, включает видеозапись эксперимента и объясняет:
– От центра коробки до выходов А и В одинаковое расстояние. Почему, по-твоему, все ломанулись в А? – не дав Виктору ответить, она продолжает: – Потому что первый муравей, увидевший ящерицу, выпустил запах тревоги и побежал к выходу А. Остальные не задавали себе вопросов. Феромон тревоги отшиб у них разум и способность к индивидуальному анализу, и все как один поспешили за первым беглецом. Им было не до анализа ситуации, иначе они нашли бы выход В и получили бы больше шансов на спасение. Ты, конечно, возразишь, что мы, люди, так легко не попались бы. Но ты ошибаешься, мы точно такие же. Страх отшибает нам ум. Леность ума заставляет нас следовать за теми, кто проявляет инициативу, пускай самую дурацкую.
Виктора эксперимент позабавил.
– Только что я смотрел американские новости. Кажется, в Нью-Йорке сейчас происходит то же самое. Не хочешь посмотреть на продолжение твоего эксперимента в человеческом исполнении?
– Знаю, там все получилось, – отвечает она, не спуская глаз с обезумевших муравьев, заражающих страхом своих недоверчивых соплеменников и отчаянно шевелящих усиками.
– Не пойму я тебя, Николь. Четыре года ты готовишь небывалую операцию, а когда она в самом разгаре, теряешь к ней интерес?
Она подмигивает ему и шлет воздушный поцелуй.
– Все уже совершилось, остальное – всего лишь следствие моего плана, – горделиво произносит она. – Но если тебе хочется, я могу прокомментировать тебе телевизионную картинку.
Она идет за ним к нему в кабинет. Там десяток экранов по кругу, показывающих программы иностранных каналов. Сейчас все до одного ведут прямой репортаж из Нью-Йорка.
– Честно говоря, я не верил, что все получится, – признается Виктор.
Николь О’Коннор закуривает сигару и с довольным видом выпускает колечки сизого дыма.
– Кроме всего прочего, это покушение создаст новую конфликтную зону. Мы больше не главные враги США и можем делать, что захотим, а они зациклятся на этом бен Ладене.
– Кстати, где он? – интересуется Виктор.
– В Пакистане. Это я подсказала ему, где спрятаться. Эта страна считается главным союзником США в регионе. Я ставлю на их двуличие.
– Как ты и предсказывала, Николь, американцы уподобятся быку, взбесившемуся от укуса слепня. Думаю, они будут кидаться во все стороны, только не в сторону Пакистана. Ничего не скажешь, гениально!
Виктор завороженно смотрит на экран, где повторяются одни и те же кадры.
– Есть список погибших в Пентагоне? – волнуется женщина с бирюзовыми глазами.
– Еще нет.
– Я жду списка.
Наконец вбегает офицер с бумажкой.
– Пентагон? – спрашивает Николь, хватает листок и недовольно пыхтит.
– Что не так?
– Среди сотни погибших, опознанных среди развалин, нет той, в кого я метила.
Виктор дружески похлопывает ее по плечу.
– Вспоминается анекдот про ковбоя, входящего в салун и говорящего другому ковбою: «Видишь, Билли, того типа у стойки? Ненавижу его!» Билли отвечает: «Которого? Их там семеро». Ковбой достает револьвер, убивает шестерых, остается один. «Видишь? Вон того, который остался стоять, я и ненавижу».
Он смеется над собственной шуткой, но Николь совершенно не до смеха.
– Я облажалась, – говорит она.
– Нет, – возражает Виктор, – у тебя получилось произвести на меня сильное впечатление, за это я представлю тебя к государственной награде, – не уточняя, конечно, за что именно. Даже лучше: для усиления неразберихи я подключу наши службы дезинформации к распространению слухов, будто все это дело рук американских спецслужб. Более того, я пущу в ход нашу новую службу дезинформации, пусть распустит слух, что это работа израильских секретных служб, решивших дискредитировать исламистов. Некоторый перебор, конечно, но некоторые поверят.
Николь трогает шрам у себя на щеке.
– У меня ощущение, что вы с ней связаны, – продолжает Виктор. – Может, вы – двойняшки? Она – твое отражение. Она чувствует тебя, ты – ее.
– Я не верю в сверхъестественное. Вижу одно: ей удалось унести ноги.
Николь О’Коннор зло тушит сигару в пепельнице в виде медведя. Виктора веселит ее плохое настроение.
– Прямо не верится: пожертвовать тремя тысячами людей ради попытки укокошить одну-единственную женщину! Грустная ирония в том, что она-то как раз уцелела. Это какой-то знак.
Виктор подходит к ней, массирует ей плечи, чтобы успокоить, и заодно пытается ее поцеловать, но она уклоняется от поцелуя.
– Вижу, ты злишься, Николь. Иногда надо делать перерыв.
– Никаких перерывов, пока эта сучка жива.
– Я мечтаю, чтобы ты родила мне ребенка, Николь, – выпаливает он вдруг. – Как ты насчет того, чтобы стать моей женой?
– Прости, но во мне нет никакого материнского инстинкта. Я тебе говорила, что веду жизнь воительницы, а не мамаши. Если хочешь знать, в свое время я сделала аборт. Это были близнецы. Ты толкуешь про знаки? Вот тебе и знак. Мои родные дети – все угнетенные мира, моя помощь им – борьба с угнетателями.
Она поворачивается к столику на одной ножке, на котором стоит доска с шахматами, опрокидывает две черные ладьи и оставляет в центре доски ферзя, окруженного белыми пешками.
Что до тебя, Моника, то в этот раз тебе, может, и удалось уцелеть, но партия еще далеко не сыграна.
После убийства Масуда и теракта против Всемирного торгового центра в 2001 году Моника Макинтайр снова впадает в депрессию.
Пытаясь из нее выкарабкаться, она злоупотребляет антидепрессантами и снотворными, чтобы перестать думать и быстрее засыпать. Но вкус к жизни никак не возвращается. Она может только лежать и смотреть в окно, борясь с побуждением наложить на себя руки. Единственное, что не позволяет ей шагнуть в окно, – это желание раз и навсегда покончить с той, кого она считает «мировой язвой».
Если я выброшусь в окно, то это будет ее полной победой.
В попытке прийти в чувство Моника обращается в психиатрический центр в пригороде Вашингтона, специализирующийся на лечении депрессии. Но и там ее кормят медикаментами, от которых она находится в вялом состоянии, не дающем причинить себе вреда.
Несколько недель подряд она спит по 18 часов в сутки. Потом, снова став, наконец, хозяйкой собственного мозга, она берется за чтение и подолгу просиживает в библиотеке клиники. Книги для нее – нечто вроде оздоровительного бега для нейронов. Благодаря им она опять становится собой.
По примеру Зигмунда Фрейда и Альфреда Адлера она всматривается в биографии людей с депрессией, как будто чувствует себя частью этого племени.
Она подробно изучает жизнь Авраама Линкольна и обнаруживает, что он был выходцем из семьи хронически депрессивных людей и сам страдал приступами паники, усилившимися после смерти жены и сестры.
Она выясняет, что Эдгар По черпал вдохновение для своих страшных текстов в собственных ночных кошмарах. Причиной последних отчасти были алкоголь и наркотики, отчасти – депрессия. От всего этого он и умер в сорок лет.
Она читает биографию Чарльза Диккенса, которого близкие считали постоянно грустящим меланхоликом. Потом проявляет интерес к Льву Толстому, который, написав «Войну и мир», впал в тоску и в конце концов ушел бродяжничать и умер от пневмонии.
Уинстон Черчилль тоже был знаком с депрессией. Свои периоды бессонницы, сопровождаемой мыслями о самоубийстве, он называл «возвращением черной собаки».
Эрнест Хемингуэй, нобелевский лауреат по литературе, тоже страдал хронической депрессией, пытался лечиться электрошоком, но потом снова запил и в возрасте 61 года покончил с собой, выстрелив себе в рот из ружья.
Наконец, Мартин Лютер Кинг после смерти бабушки мучился приступами депрессии и боролся с желанием покончить с собой.
То, что не одна она от этого мучается, подбадривает Монику. То, что эти уважаемые ею люди проходили через такие испытания, позволяет ей не так сильно переживать.
Наверное, такова цена, которую платят все, кто много думает. В конце концов думающего настигает осознание экзистенциальной трагедии. Уж не проклятие ли это – ум? Порой мне хочется быть такой же наивной, как все остальные.
Приятно, наверное, не задаваться вопросами, часами смотреть телевизор, есть невесть что, повинуясь рекламе, голосовать невесть за кого, повинуясь пропаганде.
Пьянит, наверное, возможность выть по-волчьи с волками и поступать как баран в стаде, ничем не выделяясь и не высказывая личного мнения.
Да, блаженны нищие духом, ибо их царство небесное.
От этой мысли она хохочет в голос, сидя одна в своей палате психиатрической лечебницы.
Смех раздается так долго, что санитары начинают тревожиться. Она получает успокоительные, транквилизаторы, снотворное и, наконец, засыпает с приятным чувством, что ее мыслительный аппарат перестал работать.
Иногда Моника вспоминает о Николь. Она по-прежнему убеждена, что теракт против двух башен Всемирного торгового центра служил для отвлечения внимания и для успеха атаки на Пентагон.
31 декабря она просится в телевизионную комнату. С блокнотом и ручкой в руках она, как обычно, следит за ретроспективой событий завершающегося года.
Февраль: первая публикация полной версии человеческого генома. Наконец-то известен весь состав ДНК отдельного человека.
Март: талибы взрывают динамитом статуи Будды в Бамиане.
9 сентября: убийство Масуда.
11 сентября: теракт против башен Всемирного торгового центра и Пентагона. Ответственность взял на себя Усама бен Ладен.