Нашира не перебивала. Я не мешала ей говорить, а теперь настал ее черед слушать.
– Таковы люди. Мы создаем и исправляем созданное. Строим и перестраиваем. Да, на нашей совести немало пролитой крови и загубленных цивилизаций. Однако отречься от пороков можно лишь по доброй воле. Лиши нас свободы выбора – и, клянусь, мы никогда не исправимся. – Я смотрела на противницу в упор. – И я буду бороться за свободу до последнего вздоха.
Нашира вновь промолчала, глядя на Лондон, этот мегаполис, воздвигнутый человеческим трудом. Лондон, с его тайнами, историей и красотой, наслаивавшимися друг на друга, словно лепестки розы. Чем глубже проникаешь в его сущность, тем больше загадок встает на пути.
– Верховный надсмотрщик просил повременить с твоей казнью, – заговорила наследная правительница. – Для человека он довольно… проницателен. Уверяет, что якобы твой дар должен созреть, иначе мне не овладеть им в полном объеме. Сотрудники архонта испытали его по моей просьбе и пришли к выводу, что твои таланты не эволюционируют – или же ты просто слаба.
Значит, боль была проверкой, и я ее не выдержала.
– Однако выбор у меня невелик. Если других странников не подвернется, возможно, я и соглашусь на предложение верховного надсмотрщика. Отправлю тебя во Францию, под другим именем, и позволю жить обычной жизнью во Втором Шиоле.
– В обмен на что?
Ни один мускул на ее лице не дрогнул.
– Скажи, где скрывается Каста мимов.
Всего два слова отделяли меня от спасения. Достаточно произнести «кризисный центр», и казнь отменят.
Можно солгать и попытаться выиграть время. Можно назвать любую улицу или заброшенное здание.
– Если обманешь, тебя ждет мучительная смерть, – предупредила Нашира.
Нет, ее не переиграть. Пан или пропал.
Лучше уж пропасть.
– Я темная владычица Сайенской цитадели Лондон и останусь таковой до самого конца. В моих силах дать людям шанс. Предав Касту мимов, я лишу их надежды. А этого не случится. Никогда.
Повисло долгое молчание. Казалось, минуло несколько часов, прежде чем появился Альсафи.
– Наследная правительница, вы закончили с пленницей?
Нашира чуть заметно кивнула, во взгляде ни тени злости, только пустота. Колени у меня дрожали, однако я с надменным видом последовала за Альсафи прочь из галереи.
Я шла по коридору, опасаясь лишний раз поднять голову. За нами наверняка наблюдают. Альсафи должен подать мне знак. Наряд его остался прежним: черный старомодный костюм, на плечи наброшен плащ. Черты лица более подвижные, чем у других рефаитов, зеленые глаза полыхают огнем – верный признак неограниченного доступа к чужим аурам.
– У нас мало времени, – пробормотал Альсафи. – Твоя камера тщательно просматривается. О каком совете идет речь?
– «Экстрасенс» здесь, в архонте. Ядро спрятано под стеклянной пирамидой в комнате со светлыми стенами. Думаю, где-то наверху, в башне, к примеру, куда не забредут посторонние. Еще там есть белый свет. Очень яркий. Его наверняка видно снаружи.
Альсафи нахмурился: похоже, описание ему ни о чем не говорило.
– Ядро можно уничтожить, но я не сумею. Меня специально держат под препаратами, чтобы не странствовала. Вся надежда на тебя.
– Значит, оно здесь, – протянул рефаит тоном, не предвещавшим ничего хорошего. Кому приятно узнать, что все это время ядро было прямо у тебя под носом. Альсафи не странник, а вычислить «Экстрасенс» удалось исключительно благодаря моему дару. – Ты знаешь, как его деактивировать? – Не получив ответа, он продолжал: – Я не могу рисковать своим положением в архонте ради ничем не подкрепленных догадок. Глупо жертвовать собой просто так.
– Полной уверенности нет, – признала я, – но мы нашли доказательства.
Альсафи стиснул зубы.
– Ядро подпитывает один из падших ангелов Наширы, заключенный посредством ее крови в стеклянную сферу. – Я понизила голос до едва различимого шепота. – Разбив оболочку, ты освободишь фантом.
– По-твоему, это обезоружит сканеры?
– Да.
Интуиция подсказывала, что дело обстоит именно так. Ядро нельзя перемещать, для бесперебойной работы сканеров оно должно храниться в надежном, тщательно охраняемом месте.
Альсафи ни на секунду не сбавлял шаг.
– В твоих доводах есть резон. С высвобождением фантома его энергия рассеется, и батарея перестанет функционировать. Даже если мы столкнулись с иной формой эфирной технологии… без фантома она существенно ослабнет или самоликвидируется. – Он замедлил темп, пытаясь выиграть время. – На днях приедет палач. Я не сумею организовать твой побег.
– Знаю.
Рефаит покосился на меня.
– Безвременник. – Пауза. – Ты и не собиралась бежать.
Фраза повисла в воздухе.
Вскоре мы поравнялись с дверью в подвал, кишащий легионерами. Поприветствовав Альсафи, они бесцеремонно втолкнули меня в камеру.
23Априори
Десять дней до казни. Томительная отсрочка, призванная окончательно подорвать мой дух. Меч – слишком мягкая кара для мятежницы, что осмелилась выступить против наследной правительницы. Вероятно, Нашира уготовила мне мучительную смерть из числа тех, которые она живописала накануне. Последняя попытка убить мою веру в людей. Рефаиты хотят сломить Пейдж Махоуни, заставить молить Джексона о пощаде, заклинать забрать ее во Францию.
Не дождутся. Я смиренно готовилась к смерти, но, прежде чем упокоиться в эфире, нужно убедиться, что Альсафи уничтожил «Экстрасенс».
Очередную порцию наркотиков я принимала с благодарностью, безропотно вверяя себя легионерам, подставляя вены под иглы, прикосновения которых уже давно не чувствовала. Наркотики притупляли страх напрасной гибели. Пока Альсафи отказывался или не мог принять меры, Каста мимов продолжала томиться в Подполье.
Как-то ночью легионеры вытащили меня из камеры и снова подвергли пытке водой – исключительно забавы ради. А после отволокли назад, промокшую, истерзанную, и сунули поднос с ужином. Я давилась, но ела и внезапно обнаружила на дне чашки записку. Буквы расплылись, однако мне удалось различить единственное слово: «ЩАВЕЛЬ».
От сердца немного отлегло. Щавель символизирует терпение. Альсафи ждет подходящего момента, чтобы подобраться к ядру, не вызывая подозрений. Хоть какое-то утешение.
Однако шли дни, а вестей все не было. В пищу больше не подкладывали записок.
Меня разбудил луч света, направленный прямо в глаза.
– С добрым утречком, темная владычица, – злорадствовал легионер. – Настал твой смертный час.
Меня отвели на верхний этаж архонта, где располагались официальные помещения, и втолкнули в другую камеру с решетчатой дверью.
Юбилейный год решили отпраздновать с размахом на Олимпийском стадионе, предназначенном сугубо для проведения церемоний. В противоположном конце коридора висел экран, позволявший следить за трансляцией.
К месту событий, оживленно беседуя, стекались высокопоставленные чиновники и министры. Поравнявшись с моей камерой, многие останавливались поглазеть. В их числе были начальник разведки, тучный министр культуры, глава транспортного министерства – с землистой физиономией и носом, выдававшим пагубное пристрастие к алкоголю. Люси Менар в компании французских эмиссаров долго таращились на меня, как на какого-нибудь уродца из кунсткамеры. Всем любопытным я отвечала немигающим взглядом. Когда французской делегации наскучило зрелище, они поспешили прочь, однако Люси задержалась у решетки и положила руку на округлившийся живот:
– Какое счастье, что мои дети будут расти в мире, избавленном от такой напасти! – Выпалив последнюю фразу, она стремительно удалилась, не дав мне возразить.
Понятно, почему меня перевели сюда: выставили на всеобщее обозрение, как военный трофей.
Вскоре нагрянул Джекс – попрощаться. В глазах его читалась неподдельная грусть.
– Ну вот и все, – произнес он со смесью злости и горечи. – У тебя была возможность исправить положение, но ты ее отвергла.
– Я сделала свой выбор. Это называется свобода, Джекс. То, ради чего я сражалась.
– И сражалась так исступленно, – вздохнул он, отворачиваясь. – Прощай, лапушка. Мне будет не хватать тебя, мой незаконченный шедевр, утраченное сокровище. Но учти: я не люблю ничего бросать на середине – ни проекты, ни интриги. Как знать, вдруг наша игра только начинается.
Мои брови поползли вверх: да он точно спятил.
Послав мне напоследок ослепительнейшую из улыбок, Джексон скрылся из виду.
К несчастью, этим визиты не ограничились. Следом нагрянул Бернард Хок, главнокомандующий легионеров, один из немногих ясновидцев в архонте, знакомый мне по колонии. В парадном костюме он явно чувствовал себя неуютно.
– Рано лить слезы, сучка, – процедил Хок, вонзая мне в кожу иглу. – Отдыхай пока. После торжества придет палач… вот тогда и порыдаешь.
Собравшись с силами, я отпихнула мучителя.
– Тебя самого-то от себя не тошнит, а, Хок?
Он молча отвесил мне затрещину и хлопнул дверью. Постепенно разговоры в коридоре стихли.
Продрогшая до костей, я съежилась в уголке. Вскоре послышались шаги – к камере приближались Саргасы в сопровождении Уивера и самых высокопоставленных чинов, включая Патрицию Оконма, заместителя верховного командора. Очевидно, они направлялись на торжество.
Замыкал колонну Альсафи. При виде его волосы у меня встали дыбом.
Никто из сильных мира сего не удостоил меня взглядом. Поравнявшись с дверью, Альсафи незаметно вытащил из кармана листок и бросил его мне сквозь прутья. Едва процессия свернула за угол, я схватила послание.
Посконник – «задержка». Ледянник – «от взоров твоих столбенею». Клематис – два варианта: либо «ясный рассудок», либо «уловка», «хитрость». Эпигея ползучая – «упорство».