– Передышка, Хармон, – улыбнулся молодой человек в белой рубашке. – Считай, что тебе повезло.
– Я хочу играть с лучшими, – сказала Бет.
– Сначала тебе самой нужно получить рейтинг.
– Как его получить?
– Сыграть тридцать партий на турнирах Шахматной федерации Соединенных Штатов и подождать четыре месяца. Вот только так.
– Это слишком долго.
Молодой человек наклонился к ней:
– Тебе сколько лет, Хармон?
– Тринадцать.
– Ты в этом зале самая юная. У тебя полно времени.
– Я хочу сыграть с Белтиком, – процедила Бет, свирепея.
– Если победишь в следующих трех партиях, непременно сыграешь, милая, – подал голос второй администратор. – Ну и если Белтик сделает то же самое, конечно.
– Я точно сделаю, – сказала Бет.
– Нет, Хармон, у тебя не выйдет, – покачал головой первый. – Твоими соперниками будут Сайзмор и Голдман. Ни того, ни другого ты не победишь.
– Да что там Сайзмор и Голдман! – хмыкнул второй. – Парня, с которым тебе предстоит играть сейчас, нельзя недооценивать. Он шахматист номер один в университетской команде и в прошлом месяце стал пятым в Лас-Вегасе. Ты на рейтинг-то не смотри.
– А что было в Лас-Вегасе? – спросила Бет.
– Открытый турнир Соединенных Штатов.
Когда она подошла к доске номер четыре, на стороне белых фигур уже сидел молодой человек, сразу заулыбавшийся при виде ее. Тот самый – высокий и красивый. Бет даже смутилась немного в его присутствии – он выглядел как кинозвезда.
– Привет, Хармон, – сказал молодой человек и протянул ей руку. – Мы как будто хвостом друг за другом ходим.
Она неуклюже пожала его широкую ладонь и села на стороне черных. Образовалась неловкая пауза, потом Таунс спросил:
– Может, запустишь мои часы?
– Извини, – пробормотала Бет и, резко вытянув руку, промахнулась мимо кнопки, чуть не столкнула часы со стола, но успела их поймать. – Прости, – чуть слышно выдохнула она, нажала все-таки на кнопку, и его часы затикали.
Бет уставилась на доску, щеки у нее пылали.
Таунс пошел пешкой на четвертое поле короля, и она ответила сицилианской защитой. Он делал ходы как по учебнику; Бет разыграла вариант Дракона. Они разменяли пешки в центре. Бет потихоньку обретала утерянное хладнокровие и, механически совершая знакомые ходы, поглядывала на Таунса поверх доски. Он был сосредоточен на фигурах, хмурился, изучая позицию. Но даже хмурый и слегка взъерошенный он был красивым. Бет смотрела на него – на широкие плечи, чистую кожу лица, заломленную в состоянии предельной концентрации бровь, – и в животе набирало силу странное чувство.
Таунс удивил ее – вывел ферзя. Ход был смелый, и Бет на время задумалась, но никакой слабости в его позиции не увидела. Тогда она тоже вывела ферзя. Таунс пошел конем на пятую горизонталь – и Бет пошла конем на пятую горизонталь. Таунс поставил ей шах слоном – она закрылась пешкой, и он отвел слона. Теперь Бет чувствовала легкость во всем теле, а ее пальцы ловко управлялись с фигурами. Оба игрока начали действовать стремительно и свободно – она поставила ему ничем не угрожавший шах, он деликатно отвел короля и стал продвигать вперед пешки. Она проворно остановила пешечную атаку связкой, а затем провела обманный маневр ладьей на ферзевом фланге. Таунс это заметил и с мимолетной улыбкой разбил связку, а следующим ходом продолжил продвижение пешки. Бед отступила, провела рокировку, укрыв короля на ферзевом фланге. Ее переполняло чувство свободы и веселья, но лицо оставалось серьезным. Их танец длился и длился.
Увидев возможность объявить мат его королю, Бет даже немного расстроилась. Это было после девятнадцатого хода, и все в ней вдруг воспротивилось комбинации ходов, четко нарисовавшихся в воображении, – ужасно не хотелось прерывать волшебный балет, который они исполняли в паре. Но положение дел на доске было предельно ясным, а цепочка действий – до невозможности четкой: через четыре хода он потеряет ладью, а то и фигуру посильнее. Бет помедлила и все же сделала первый ход, ведущий к финалу.
Таунс заметил, что происходит, лишь два хода спустя. Он внезапно нахмурился и воскликнул:
– Боже мой, Хармон, я проворонил ладью!
Бет нравился его голос и пришлось по душе, как он это сказал. Таунс тряхнул головой – мол, какой же я растяпа, – и это ей тоже понравилось.
Участники турнира, уже завершившие партии, собрались около их стола; двое перешептывались, обсуждая маневр, который применила девочка.
Таунс продержался еще пять ходов, и Бет было искренне жаль его, когда он сдался, положил набок своего короля и пробормотал: «Ох черт!» Тем не менее он широко улыбнулся, поднявшись и протянув ей руку:
– Ты чертовски здорово играешь, Хармон! Сколько тебе лет?
– Тринадцать.
Таунс присвистнул.
– Где учишься?
– В Фэрфилдской средней школе.
– Ага, – сказал Таунс. – Я знаю, где это.
Он выглядел лучше кинозвезд.
Через час она познакомилась с Голдманом за доской номер три. Вошла в спортзал ровно в одиннадцать, и люди там вдруг прекратили разговоры – все стали смотреть на нее. Бет услышала чей-то шепот: «Тринадцать лет, охренеть!» – и вместе с ликованием, внезапно охватившим ее от этого шепота, в голову пришла мысль: «Я так могла бы и в восемь».
Голдман оказался суров, молчалив и неспешен. Этот невысокий коренастый человек был так же тяжеловесен и в шахматах: он командовал черными фигурами, как угрюмый генерал, поднаторевший в обороне. В течение первого часа все попытки Бет провести атаку натыкались на жесткий отпор. Каждая его фигура была надежно защищена – возникало впечатление, что в его распоряжении для этого в два раза больше пешек, чем полагается.
Всякий раз, когда приходилось долго ждать очередного хода Голдмана, Бет чувствовала, как нарастает беспокойство. В конце концов она не выдержала и, сделав ход слоном, вскочила и пошла в туалет. В низу живота появилась незнакомая резкая боль, голова кружилась от слабости. Бет ополоснула лицо холодной водой, вытерлась бумажным полотенцем, а когда уже собиралась уходить, вошла девушка, с которой она сыграла первую партию в этом турнире, – Аннетт Пекер.
Пекер, похоже, обрадовалась встрече.
– Ты вроде бы делаешь успехи, – сказала она.
– Пока да, – выдавила Бет, замерев от очередного приступа боли в животе.
– Я слышала, ты сейчас играешь с Голдманом.
– Да, – кивнула Бет. – Мне пора возвращаться.
– Конечно, иди. Надери ему задницу, ладно?
Бет неожиданно для себя улыбнулась:
– Окей.
Вернувшись к шахматной доске, она обнаружила, что Голдман уже сделал ход и ее часы тикают. Он сидел, сгорбившись, в черном костюме, и выглядел усталым, а Бет чувствовала себя посвежевшей и готовой к продолжению игры. Она тоже села и выкинула из головы все, кроме шестидесяти четырех квадратов, которые видела прямо перед собой. Через минуту она поняла, что, если начать атаку с двух флангов одновренно, как иногда делал Морфи, у Голдмана возникнут трудности с обороной, – и пошла пешкой на четвертое поле ферзевой ладьи.
Это сработало. Через пять ходов она почти расчистила дорогу к черному королю, а еще через три взяла его за горло. Бет не обращала внимания ни на самого Голдмана, ни на толпу любопытствующих, ни на резь в низу живота, ни на покрывшую лоб испарину. Было только игровое поле с силовыми линиями, почти зримо проступавшими для нее на поверхности: маленькие упрямые квадратики для пешек, длинная магистраль для ферзя и поля́ между ними. Когда время на ее циферблате почти истекло, она объявила сопернику мат. Обводя в кружок свою фамилию на бланке с записью партии, еще раз посмотрела на рейтинг Голдмана – 1997. Люди вокруг аплодировали.
Бет сразу поспешила в туалет и обнаружила, что у нее началась первая менструация. Поначалу, глядя, как вода в унитазе окрашивается в красный, она подумала, что случилась какая-то катастрофа – может, поранилась о гвоздь в стуле у доски номер три и люди в спортзале сейчас смотрят на лужу ее крови? Но потом она с облегчением заметила, что на хлопчатобумажных трусах совсем небольшое пятнышко. И тотчас вспомнила о Джолин. Если бы не Джолин, она сейчас понятия не имела бы, что происходит. Никто не позаботился рассказать ей про это заранее – уж точно не миссис Уитли. А Джолин, помимо прочего, объяснила, что делать в «экстренных случаях». Подумав о подруге с внезапной нежностью, Бет выполнила указания: отмотала длинную ленту туалетной бумаги и свернула ее так, что получился плотный прямоугольник. Боль в низу живота слегка отпустила. У нее менархе, и она только что разгромила Голдмана, шахматиста с рейтингом 1997.
Бет положила прямоугольник из туалетной бумаги в трусы, натянула их потуже, расправила юбку и уверенно вернулась в спортзал.
Сайзмора она уже видела раньше; кто-то говорил, что этот невысокий, некрасивый, узколицый человечек, безостановочно куривший сигареты, был чемпионом штата до Белтика. Бет предстояло сыграть с ним за доской номер два в комнате с табличкой «Сильнейшие».
Сайзмор еще не явился, но рядом, за доской номер один, уже сидел Белтик и смотрел в ее сторону. Бет взглянула на него и сразу отвернулась. Было без нескольких минут три. Здесь, в этой маленькой комнате, свет голых лампочек в защитных металлических колпаках казался ярче, чем в спортзале, и ярче, чем был утром, – он отражался от лакированного пола в красную полоску и слепил глаза.
Наконец пришел Сайзмор, нервно причесываясь на ходу; в тонких губах торчала неизменная сигарета. Едва он отодвинул стул, чтобы сесть, Бет сковало напряжение.
– Готова? – неприветливо спросил Сайзмор, засовывая расческу в карман рубашки.
– Да, – и Бет нажала на кнопку шахматных часов.
Он пошел пешкой на четвертое поле короля, снова достал расческу и принялся грызть ее, как грызут ластик на кончике карандаша. Бет пошла пешкой на четвертое поле ферзевого слона.
В миттельшпиле Сайзмор стал причесываться после каждого хода. На Бет он не смотрел – сконцентрировался на доске и порой ерзал на стуле, когда орудовал расческой, разделяя волосы на пробор, снова заглаживая их назад и начиная все заново. Игра шла на равных, слабых позиций не было ни у одного соперника. Бет ничего не оставалось, как подыскивать удачные поля для своих коней, слонов – и выжидать. Она делала ход