[56], изобиловавших жертвами ферзя и нарочитыми эффектами. По своему турнирному опыту Бет знала, что не стоит ждать от соперника жертвы ферзя или внезапного мата конем и ладьей, однако подобные партии, напечатанные на бумаге, доставляли ей наслаждение. Она любила Морфи именно за это, а не за проходные матчи и уж точно не за проигранные унылые партии – а Морфи, как и все, бывало, проигрывал. Но обычные шахматы с банальными ходами всегда навевали на нее скуку, даже если в этих партиях участвовали гроссмейстеры, и совсем уж в тоску ее вгоняли Ройбен Файн с его анализом шахматных окончаний и статьи в «Шахматном обозрении» с разбором ошибок в анализе Ройбена Файна. Никогда в жизни она не занималась ничем подобным тому, что Бенни заставил ее делать сейчас.
Партии, которые они разбирали с Бенни, были образцами очень серьезной, продуманной, искусной игры лучших шахматистов мира; интеллектуальная энергия, сосредоточенная в каждом ходе, поражала воображение, но при этом зачастую они заканчивались феерически глупо или неубедительно. Колоссальная сила мысли вкладывалась порой в один-единственный ход какой-нибудь белой пешкой – начиналось затяжное наступление, в котором угроза должна была проявиться только через полдюжины ходов, но черные угадывали эту угрозу раньше и находили решение, разрушавшее планы белых, и тогда тот блистательный ход пешкой полностью терял смысл. Это приносило разочарование и все же, благодаря тому, что Бенни заставлял ее останавливаться и подробно анализировать позиции, увлекало. Они посвятили этому занятию шесть дней, покидая квартиру лишь по необходимости, и один раз, в среду вечером, сходили в кино. Ни телевизора, ни магнитофона у Бенни не было, его квартира предназначалась исключительно для еды, сна и шахмат. Они сыграли почти все партии из гастингского сборника и советской брошюры, за исключением тех, что заканчивались гроссмейстерской ничьей.
Во вторник Бет связалась с нотариусом из Кентукки по телефону и попросила его съездить посмотреть, все ли в порядке с ее домом в Лексингтоне. Она сходила в отделение Химического банка и открыла там счет, положив на него призовые деньги с чемпионата в Огайо. Проверка должна была занять пять дней, а на это время у нее хватало дорожных чеков, чтобы оплачивать свою долю расходов на еду.
В первую неделю они с Бенни не разговаривали почти ни о чем, кроме шахмат, и намеков на секс никто не делал. Бенни, возможно, уже был не против, но все мысли Бет занимали шахматы. Когда они заканчивали с разбором партий, порой ближе к полуночи, Бет еще какое-то время просто сидела на подушке, глядя в окно, или шла прогуляться по Второй и Третьей авеню, по пути покупая себе мороженое либо шоколадный батончик в гастрономе. В бары она не заходила, и ее одинокие прогулки обычно не затягивались надолго. Нью-Йорк по ночам казался угрюмым и опасным, но дело было не в этом – Бет так уставала за день, что у нее едва хватало сил доплестись до дома, надуть матрас и завалиться спать.
Иногда в присутствии Бенни ей казалось, что рядом совсем никого нет. Он часами вел себя безучастно, становился как будто безликим. Бет соответствовала – тоже держалась холодно и отчужденно, говорила только о шахматах.
Но порой все менялось неожиданным образом. Однажды, когда они разбирали особенно сложную позицию в партии двух советских шахматистов, которая закончилась ничьей, Бет вдруг увидела в ней возможность другого варианта развития событий и, выпалив:
– Смотри, Бенни! – начала перемещать фигуры. – Он упустил свой шанс. Вот здесь можно было пойти конем…
Она показала, как черные могли победить, и тогда Бенни с широкой улыбкой бросился к ней и сгреб в объятия.
Бо́льшую часть времени единственным средством общения для них был язык шахмат. Как-то около полудня, после нескольких часов изучения эндшпилей, Бет устало поинтересовалась:
– На тебя шахматы никогда не наводят скуку?
Он взглянул на нее со знакомым безмятежно-бессмысленным выражением лица:
– Это как?
Они занимались разбором пешечно-ладейных окончаний, когда раздался звонок в дверь. Бенни впустил троих гостей – двух мужчин и одну женщину. Одного из мужчин Бет узнала по фотографии в «Шахматном обозрении» – о нем написали статью несколько месяцев назад; лицо второго тоже показалось ей знакомым, но она не могла вспомнить, где его видела. А женщина была удивительная – хрупкая брюнетка лет двадцати пяти в очень короткой серой юбке и курточке, похожей на военный китель с эполетами.
– Это Бет Хармон, – принялся знакомить гостей Бенни. – А это Хилтон Векслер, гроссмейстер Артур Левертов и Дженни Бейнс.
– Стало быть, наша новая чемпионка, – слегка поклонился Левертов – лысеющий молодой человек слегка за тридцать.
– Привет, – сказала Бет, встав из-за шахматного столика.
– Мои поздравления! – улыбнулся Векслер. – Бенни давно надо было преподать урок смирения.
– Я уже чемпион по смирению, – буркнул Бенни.
Женщина протянула Бет руку:
– Приятно познакомиться.
Странно было видеть такое количество людей в тесной гостиной Бенни. Бет казалось, что она уже полжизни прожила в этой квартире вместе с ним, изучая шахматные партии, и вторжение чужаков вызвало у нее возмущение. На самом деле она провела в Нью-Йорке всего девять дней. Не зная, как себя вести, Бет снова уселась за шахматный столик. Векслер подошел и встал напротив:
– Решаете шахматные задачи?
– Нет. – В детстве Бет пробовала этим заниматься, но шахматные задачи ее не увлекли – позиции в них выглядели неестественными. «Белые начинают и ставят мат в два хода». Все это было, как сказала бы миссис Уитли, несущественно.
– Позвольте вам показать одну задачу. – Тон у Векслера был дружелюбный и непринужденный. – Можно переставить фигуры?
– Можно.
– Хилтон! – окликнула его подошедшая Дженни. – Она же не какой-нибудь шахматный фрик, а чемпионка США.
– Ничего, мне интересно, – сказала Бет, но рада была услышать эти слова от Дженни.
Векслер переставил фигуры, и теперь на доске образовалась причудливая позиция с двумя ферзями по углам и всеми четырьмя ладьями на одной вертикали. Короли стояли почти по центру, что едва ли могло произойти в реальной партии. Закончив расстановку, Векслер скрестил руки на груди.
– Моя любимая задача, – сообщил он. – Белые побеждают в три хода.
Бет недовольно посмотрела на доску. Ей казалось, что такие дурацкие построения глупо даже обдумывать – в настоящих играх не бывает подобных позиций. Ход пешкой, шах конем, король уходит в угол… Но дальше пешка превращается в ферзя и возникает патовая ситуация. Тогда так: пешка превращается в коня и ставит второй шах. Годится. Но если бы король после первого шаха не ушел на это поле… Бет вернулась к началу и через секунду поняла, что делать. Это было похоже на математическое уравнение, а ей всегда легко давалась алгебра.
Она подняла взгляд на Векслера:
– Пешка на седьмое поле ферзя.
Он вытаращил глаза:
– Ого, как быстро!
– Вот видишь, Хилтон, – заулыбалась Дженни.
Бенни все это время молча за ними наблюдал.
– Как насчет сеанса одновременной игры? – внезапно спросил он Бет. – Сыграй с нами со всеми.
– Только не со мной, – помотала головой Дженни. – Я даже правил не знаю.
– А у нас хватит досок и фигур? – поинтересовалась Бет.
– Все, что нужно, есть в шкафу на полке. – Бенни сходил в спальню и вернулся с большой картонной коробкой. – Разложим на полу.
– Какой контроль времени? – спросил Левертов.
Бет вдруг пришла в голову идея:
– Давайте в быстрые шахматы.
– Это даст нам преимущество, – заметил Бенни. – У нас будет больше времени на обдумывание, чем у тебя.
– Я хочу попробовать.
– Напрасно, – сурово покачал головой Бенни. – В быстрых шахматах ты не сильна. Забыла?
Бет с внезапной яростью отреагировала на это напоминание о своем разгроме:
– Ставлю десятку, что ты проиграешь.
– Если ты спустишь на тормозах остальные партии и все время употребишь на то, чтобы уделать меня, будет нечестно, – заявил Бенни, и ей захотелось его ударить.
– Тогда ставлю десять долларов на каждую партию. – Она сама удивилась, насколько жестко это прозвучало. В духе миссис Дирдорфф.
Бенни пожал плечами:
– Ладно. Твои деньги – тебе решать.
– Давайте положим три доски на полу по кругу, а я сяду в центре.
Они так и сделали, поставив возле каждой доски шахматные часы. В последние несколько дней разум Бет был необыкновенно ясным, и теперь она играла решительно и точно, сразу начав атаку на трех досках. Победила во всех трех партиях с запасом времени.
Когда игра закончилась, Бенни молча ушел в спальню, вернулся с бумажником, достал оттуда три десятидолларовые банкноты и протянул их Бет.
– Давай еще раз, – сказал он. В голосе его звучала то ли обида, то ли злость, и Бет представила себе, что теми же словами он мог бы говорить и о сексе: «Давай еще раз». Если Бенни этого хочет, она не откажется. Бет принялась заново расставлять фигуры и пешки.
Они снова расселись на полу около досок, и Бет сыграла белыми на всех трех. Теперь доски лежали перед ней веером и не нужно было вертеться вокруг своей оси, но Бет все равно на них почти не смотрела – только для того, чтобы сделать очередной ход. Она играла на досках, четко нарисовавшихся в ее воображении. Механические движения – протянуть руку и переместить фигуру или хлопнуть по кнопке часов – не требовали усилий. Положение Бенни было безнадежным, когда упал флажок на его циферблате, при этом у Бет осталось время в запасе. Он дал ей еще тридцать долларов, и она предложила сыграть еще раз, но Бенни сказал:
– Нет.
В комнате возникло напряжение, и никто не знал, как разрядить обстановку. Дженни попыталась обратить все в шутку, заявив: «Это в нем говорит мужской шовинизм», – но не помогло. Бет злилась на Бенни, была в бешенстве от того, что он позволил так легко разгромить себя, и от того, как он отреагировал на проигрыш – старался выглядеть так, будто его это ничуть не задело, будто ее победа не имеет значения.