Только новейшие цепеллины несут не семитонные фугаски, даже не набор мелких зажигалок того же веса. В грузовых отсеках сложено заправочное оборудование: лучшие в мире химические реакторы, лучшие в мире газовые станции для заполнения лучших в мире дирижаблей водородом. Петер Штрассер знает, что лучшие в мире немецкие химики уже испытывают какую-то добавку, запрещающую водороду взрываться от каждого чиха, так что уверенно глядит на расстилающийся пейзаж. Самолеты вряд ли когда-нибудь составят конкуренцию его гигантам. Конечно, самолет летает быстрее и меньше боится ветра. Но понятие «нелетная погода» и для самолета существует. Зато семь тонн одним куском никакой самолет не осилит еще лет пятнадцать!
На горизонте Москва. Радист устанавливает связь с Ходынским Полем. Старик Хуго скоро прибудет в Россию поездами, привезет отработанную конструкцию эллингов, настоящие немецкие правила обустройства дирижабельных баз. Тогда можно будет показать лапотникам класс. Даже не можно — нужно! Иначе разговоры о миллиардных концессиях так и останутся разговорами. А деньги для проигравшей мировую войну Германии представляют собой ни больше, ни меньше, как самую жизнь. Так что Петер Штрассер без всякой агитации преисполнен решимости выполнить заказ наилучшим образом.
Дирижабли снижаются до пятисот метров. Вот внизу выстроилась причальная команда, вот и сигнальщики — собственные, прибывшие в Москву заблаговременно. Корабли начинают выравнивание, чтобы нос не ударился о грунт прежде хвоста — сливают балласт. Затем открывают выпускные клапана, стравливают водород и понемногу снижаются, строго параллельно земле. Опять же, обсуждаются усовершенствования и в этом отношении: чтобы не терять водород ради снижения подъемной силы, а закачивать компрессором в баллоны высокого давления, по необходимости взлета — выпускать обратно в баллонеты…
Ладно, помечтать еще будет время. Петер Штрассер оправляет парадный мундир и переходит к двери в ожидании. Внизу Ходынское Поле, впереди Петровский дворец и очень красивый парк; направо и дальше до горизонта — загадочная русская столица. Море домов, сияют купола в ярких полуденных лучах, переливаются тополя. Облака дымов там и сям — это заводы или вокзалы, издали не разобрать. Впрочем, направо, на южную сторону, против солнца, в небо подпрыгивают бурые клубы дыма, сливаются в султан. Определенно, поезд выходит с вокзала; изо всех сил старается паровоз.
Паровоз крикнул — Скромный всегда при том вспоминал птицу неизвестной породы. Сильную, тяжелую, но не хищную. Словно бы конь-тяжеловоз, только среди крылатых.
Поезд рвануло, и вагоны медленно покатились на юг, за выходной семафор. Скромный глянул на желтую бумажку: проездной ордер от наркомата путей сообщения. Его поезд еще только вытянулся на втором пути, жадно поглощая людей в пиджаках и шинелях, длинных платьях, косынках и френчах. Ехали на юг командированные, ехали спекулянты за очередной порцией сала и мяса, везли на обмен рулоны ситца с Морозовских фабрик, всякую железную мелочь — подковы там, гвозди, молотки, серпы, лезвия ножей — где украденную, где честно купленную у оголодавших московских рабочих. Ехали сами эти рабочие, кто с обменом тоже, кто подсаживал в вагон семью: зимой в деревне у родственников выжить не в пример проще, чем в нетопленных каменных коробках.
Скромный вез только несколько подаренных книжек да кулек с патронами — все распихано по карманам и за пазухой, ради сбережения от босяков. Правду сказать, после цирковой феерии в Кремле, Скромный опасался, что его сочтут важным свидетелем и на юг не выпустят — но чекисты, на удивление, поверили объяснению, что с Корабельщиком анархист знаком недолго и случайно. Даже документы на имя Ивана Яковлевича Шепеля, Матвеево-Курганской волости, Таганрогского округа, Екатеринославской губернии, учителя и офицера — Затонский сделал без малейшего промедления.
Корабельщик, правда, хмыкнул:
— Вот вы назвались офицером, а службу войск или там порядок упаковки второго саперного вьюка в полковой батарее трехдюймовых знаете?
— Я скажу, что военного производства прапорщик, «химический».
— А, — кивнул Корабельщик, — знаю. Звездочки на погоны взять негде, вот и рисуют химическим карандашом. Военный набор, ускоренные курсы, академической выучки требовать бесполезно. Что ж, одобряю. Управлять людьми вы, безусловно, умеете. А для прочего заведете себе грамотный штаб.
Скромный так и не привык считать спутника инопланетником, несмотря на получившие объяснение странности.
— Много вы о нас, выходит, знаете.
— Иначе нельзя. Вам бы тоже разведку в первую голову организовать. Иначе не выживете, крупных лесов нет в приазовских степях, спрятаться не выйдет.
Прошли еще немного по перрону. Остановились под стойкой с круглыми часами. Посмотрели, не сговариваясь, на циферблат.
— Еще сорок минут, — сказал Скромный. И вздохнул:
— Когда вы просили спину вам прикрыть, я, признаться, думал, что мое пребывание в Москве будет вовсе не таково.
Корабельщик засмеялся — совершенно, абсолютно как человек! — и развел руками:
— Вот представьте, заночевали мы у генерала Посохова, и тут чекисты к нему с облавой. Пиф-паф, ое-е-ей, не вернуться им домой. Наутро идем с вами вдоль Христа Спасителя — ан тут кровавые большевики ризы золоченые обдирают. Слово за слово, хвостом по столу, и вот она, новая Ходынка в самом центре Москвы. Приходим после всего к Петру Алексеевичу… Хотя после такого уже, верно, и незачем. Слово за слово, одно место из блаженного Августина… Э-э, из Прудона, к примеру — и вот уже мы с ним на ножах бьемся.
— Кропоткин может, — кивнул Скромный, отпихнув подозрительно близко подлезшего человечка в обносках. — Опять же, у футуристов не понравились стихи — бац Хлебникова из нагана, нечего дичь пороть.
— Свалка, драка в кабаке, классика синематографа в одном подвале! — подхватил Корабельщик.
— Одно плохо: все сие до первой чекистской облавы.
— Точно, — матрос улыбался. — Ленточки от бескозырки вот этак закусим, и на прорыв… Яркая жизнь.
— Короткая только.
— Что да, то да. — Матрос поглядел на небо, чихнул от света и сказал уже серьезно:
— Таким способом развлечься можно, но ничего не построишь. Вот вы эсеров наблюдали вживую, и Ленина со Свердловым, верно? И Троцкого, я чай, на митингах слышали не раз? И как ваше мнение? Стоило ли нам предотвращать убийство Мирбаха, разбивать всю провокацию?
Анархист подумал. Поглядел на пыльные зеленые доски вагонов, на черную с серебрянными пуговицами и молоточками форму железнодорожников. Проводил глазами смазчика, с лохмотьев которого масло чуть ли не капало.
— Думаю, верно мы сделали. У левых эсеров шансов на успех этого боя, по-моему, не было. И даже не в Мирбахе загвоздка. Допустим, убили бы Мирбаха эсеры. А дальше? У них нет людей на посты Ленина и Троцкого, заменить которых ни Спиридоновой, ни Камковым, ни тем более Штейнбергом, ни даже Устиновым, имевшим до некоторой степени ленинскую практику, нельзя.
— Эсеровская партия численно превосходит большевиков. Неужели из двухсот тысяч не нашлось…
Анархист хмыкнул:
— Партия эсеров за время своего блокирования с большевиками сумела воспитать под идейным и практическим руководством большевика Дзержинского кадры чекистов. Например, Закс и Александров хорошие головы. Да голов тут недостаточно, характер нужен.
— Анархисты?
Тут Скромный уже не хмыкал. Вздохнул и от стыда понурился:
— Здесь революция приняла окончательно бумажный характер: все ее дело проводится по декрету.
Потом выпрямился и сверкнул глазами — несмотря на малый рост, выглядело движение вовсе не смешно:
— Украинские труженики, наученные горьким опытом, будут избегать этого. Наша революция будет подлинно трудовой революцией. Труженики деревни и города сметут на своем пути весь партийный политический авантюризм!
— Возьмите вот, — Корабельщик подал уже знакомую черную табличку. Скромный принял подарок, и тогда инопланетник быстро уколол неизвестно как добытой иглой анархиста в палец. Сам палец Скромного прямо выступившей каплей крови матрос прижал к лицевой плоскости черного паспорта.
— Теперь он привязан лично к вам, для всех иных это просто зеркальце.
— А для меня?
— А для вас это средство связи. Прикладываете ладонь, ждете появления букв. А дальше просто все, разберетесь. Одно прошу: всем не показывайте. Ни к чему шпионам — а их у вас будет немало, не обольщайтесь! — знать о такой возможности. Кто-то все равно узнает, ну так им что-нибудь соврете о наследстве запорожских колдунов-характерников.
Скромный убрал подарок во внутренний карман и так уже раздутого от книг френча. Проворчал:
— Спать придется на спине. Только там карманов нет.
— И зря. Нашейте и маленький пистолетик носите под самым воротником. Прикажут, недобрым случаем: «брось оружие, руки за голову!» — тут и пригодится. Одного моего знакомого полоснули между лопаток ножом, а он там сорок царских империалов плотно вшил. Мало ли, коней достать, подкупить кого. А пригодилось вот как: нож соскользнул и знакомец мой выжил…
Вернулись снова к той же опоре под часы.
— Четверть часа. Пойду, наверное. — Скромный поднял взгляд и посмотрел точно в лицо… Кому? Матросу? Инопланетнику? Спутнику?
— Корабельщик, теперь моя очередь задавать ваш любимый вопрос. Чего мы этим добьемся?
— То есть?
— Вы тут говорили о переводе стрелки, верно?
— Допустим.
— Из этого я заключаю, что вы, во-первых, как-то видите эти стрелки. А во-вторых, вы видите оба пути, старый и новый. И старый вам отчего-то сильно не нравится.
— Не нравится, — вздохнул теперь уже матрос. Ну никак не получалось видеть в нем чужого! Полностью он вписывался в Саратовский вокзал Павелецкой железной дороги. Такие же братишки-балтийцы или черноморцы сейчас грузились на шестом пути в теплушки, поднимая руками колесные станки пулеметов, богатырскими рывками закидывая патронные ящики.