— Чем же новый путь лучше?
— Некогда входить в подробности, — Корабельщик утер пот со лба — впервые за все эти жаркие июньские дни. — Я вам одну только цифру назову. Разница между старым и новым путями, на сегодня, по предварительной оценке — триста миллионов жизней.
— Как же вы считали? Откуда вы можете это знать?
— Не я считал, поумнее меня люди старались. В моей стране все то же самое происходило. И революция, и партии. Назывались, конечно, иначе, да не в названии же суть. А к чему пришло, даже вам лучше не знать, спать плохо будете.
Скромный еще внимательнее всмотрелся лже-матросу в лицо и понял:
— Личное это для вас. Где-то в тех трехстах миллионах и ваши сгинули. Война?
Паровоз крикнул. Корабельщик отшатнулся и словно бы опустил на лицо старинное рыцарское забрало, сделавшись опять веселым, непроницаемым для горестей матросом-анархистом, провожающим товарища на бой и на подвиг.
— Езжайте, Нестор Иванович, — произнес Корабельщик тихо-тихо. Хлопнул собеседника по плечу:
— Помните, что разведка и контрразведка для вас означают ни много, ни мало — самую жизнь. При случае связывайтесь. Много не обещаю, а чем смогу — помогу.
Анархист еще раз всмотрелся в товарища. Молча кивнул, пожал руку, обернулся и побежал на второй путь, вскочил в забитый людьми вагон, который почти сразу же тронулся. Над вокзалом встал еще один султан дыма: паровоз упирался в полную мощь.
Корабельщик махал бескозыркой, пока лица отъезжающих не слились в белое пятно. Потом надел бескозырку на положенное место, развернулся и зашагал в Кремль.
Кремль гудел на все заставки. Совнарком собирался в Андреевском зале Большого Кремлевского Дворца. Малый Николаевский дворец, оснащенный телефонами, подошел бы лучше. Но в нем как раз помещался штаб юнкеров прошлой осенью, и восставший народ приласкал «белую кость» из пушек, причинив дворцу немалый ущерб, так что совещание расширенного состава перенесли в Андреевский зал.
Так что приглашенные собирались возле «входа с шарами» — для главного дворца империи вход, пожалуй что, выглядел скромно. Затем по пяти чертовым дюжинам ступеней серого ревельского гранита поднимались во второй этаж, проходили аванзал и вступали под огромный белый свод Георгиевского зала. Мало кто из приглашенных на Совнарком прежде мог войти в орденские залы Большого Дворца, и потому тут все крутили головами, тщетно пытаясь поймать глазами знакомое и привычное. Вотще: белый кессонный свод Георгиевского зала парил на высоте добрых пяти этажей. Пожалуй, самое знакомое тут были мраморные доски с золотыми буквами, куда вписывали кавалеров орденского знака Святого Георгия.
Под ноги стелился паркет из множества пород ценнейшего дерева; июньское солнце играло на бронзовых люстрах. Люди проходили к неприметным дверцам в дальнем торце зала, предъявляли мандаты патрульным латышским стрелкам. Ожидали, пока барышня за нарочно поставленным столиком впишет их в журнал посещений. Проходили за дверь и через небольшое время оказывались в зале ордена святого благоверного князя Александра Невского. Тут все сияло золотом, стены светились мрамором розового цвета; в отличие от вытянутого на шестьдесят шагов Георгиевского, Александровский зал имел более привычную кубическую форму.
Здесь уже прибывших встречали секретари Совнаркома, удостоверяя личность каждого; здесь же размещался еще один пост, уже добрых двадцать чекистов с маузерами — но даже такая крупная группа терялась под сводами зала.
Наконец, допущенные входили в бывший тронный зал — Андреевский, ордена, соответственно, Андрея Первозванного.
Два ряда колонн вдоль зала придавали ему вид большой церкви; над колоннами золотые шнуры оконтуривали сходящиеся белые крестовые своды. В синем торце под балдахином из натурального горностаевого меха помещался трон — при царе в Андреевском зале сидеть позволялось только самому царю. Даже императрица здесь не предполагалась, для нее имелся особый зал, Екатерининский. Но туда уже никто из приглашенных не пошел за ненадобностью. Перед самодержцем тут все навытяжку стояли, а нынче время не царское. В Большом Кремлевском дворце поселились члены выборного правительства. Под гобеленами семнадцатого века запросто ставили самовары, на аугсбургских стульях без малейшего стеснения сушили белье.
Вот и в Андреевском зале поставили должное число столов, стульев, притащили более-менее аккуратную кафедру для докладчика. В соседнем зале — Кавалергардском — поместился еще взвод кремлевской охраны; туда же набились приглашенные военные, потому как возле камина можно было курить.
Собственно Совет Народных Комиссаров собрался за столами, но Ленин все почему-то не начинал совещания.
Корабельщик, сидевший чуть поодаль, разглядывал собравшихся. Гражданские все носили костюмы, и непременно с жилеткой. Непременно аккуратная бородка, усы, часто мелькали очки. Среди военных никакого единообразия, на удивление, не наблюдалось, что Корабельщик счел лучшим доказательством юности новой России. Мундиры и гимнастерки, морские бушлаты и только-только начавшие появляться в Москве куртки с накладными карманами, будущие юнгштурмовки. Черные кожанки чекистов и гонцов-мотоциклистов — здесь их пока что именовали самокатчиками, объединяя с велосипедными ротами. Женщин в зале ни одной Корабельщик не заметил: революция, конечно, провозгласила равенство полов, но между провозглашением и воплощением дистанция…
Корабельщик вздохнул. Почти как от сегодня до нужного ему времени, до жутко далекого и почти невероятного здесь, среди пахнущего табаком, чернилами и дегтем собрания.
— Кого ждем? — поинтересовался знакомый Корабельщику нарком просвещения и культуры Луначарский.
— Троцкого, — ответил вполголоса нарком финансов, Гуковский. Он еще в апреле предложил свой вариант «новой экономической политики», и теперь на всех заседаниях более всего беспокоился о продвижении своего начинания. Тот же мятеж Чешского Легиона волновал Гуковского исключительно с точки зрения сохранности золотого запаса.
Вбежал очевидно растревоженный чекист, подскочил к наркому внутренних дел, Петровскому, доложил. Тот повернулся к председателю — Ленину — и все так же вполголоса что-то сказал ему, протягивая донесение.
Прочитав бумагу, Ленин как стоял, так и сел!
Наступила мертвая тишина: даже пишущей ручки никто не выронил. Здесь очень хорошо помнили, что выроненная ручка оставит громадную кляксу.
Овладев собой, Ленин поднялся, перешел из-за стола за кафедру и поднял руку, требуя внимания. Впрочем, собрание и без того уставилось на оратора в напряженном ожидании.
— Товарищи! Мы понесли тяжелую утрату! Рука буржуазного наймита настигла товарища Троцкого! Он погиб как борец, на боевом посту! Будучи наркомом военных дел, товарищ Троцкий принимал делегацию из дружественной Германии по вопросам организации горнопехотных батальонов… Так в докладе Дзержинского, товарищи. Один из членов делегации оказался предателем. Он выхватил альпеншток из образцов снаряжения и нанес товарищу Троцкому несколько ударов, от которых этот последний скончался на месте!
Окаменение от невероятной новости продолжалось достаточно долго, чтобы Корабельщик обронил — будто и про себя, но услышали его даже охранники за колоннами в дальнем уголке зала:
— Сколько меня поправляли: has not changed или has no changes, а по сути никакой же разницы.
Тут уже все подскочили, зашумели, задвигали стульями. К матросу-инопланетнику подошли Ленин, Луначарский (кивнувший матросу, как старому знакомцу) и нарком финансов. Ленин спросил:
— Почему вы заговорили об английских фразах?
— Потому что выгодно это убийство Антанте. Вот увидите, осенью еще кого-нибудь пришлют уже персонально по ваши души. Не удалось сделать, чтобы кайзер обиделся на вас — решено сделать, чтобы вы обиделись на кайзера. Ну и заодно сильного пропагандиста убрать.
— И заодно сорвать сегодняшний ваш доклад, — проворчал незаметно приблизившийся Сталин. — Товарищи! Систему охраны, безусловно, надо изменить. Но тем важнее нам заслушать нашего невероятного визитера… Признаюсь, вашим словам верить сложно, — прибавил нарком по делам национальностей, глядя на Корабельщика прямо.
— И уже поэтому следует как можно скорее разъяснить вопрос, — Ленин прошел к председательской кафедре, поднялся на нее и постучал молоточком в медную тарелочку. Шум стих только через добрую четверть часа. Тогда Ленин поднял высоко правую руку:
— Товарищи! Как известно многим из вас, а всем прочим станет известно сейчас, к нам обратился гражданин Корабельщик. Он заявил, что имеет важнейшие сведения о безопасности Республики. К тому же он заявил, что является послом на планету Земля с другой звезды!
Две невероятные новости оказались для одного дня чересчур; по залу прокатилась волна нервических смешков.
— Заслушать сперва сведения Корабельщика, либо консилиум ученых, собранных для проверки его личности? Кто за первое предложение?
Народные комиссары запереглядывались: как там звезды, черт знает, а вот сведения могут оказаться срочными. Время такое, что даже полный псих может подать хороший совет или открыть заговор, как вот недавно раскрыли покушение на германского посла… Осерчал бы кайзер, и конец миру — а воевать нынче людей не заставишь.
Да ведь этот самый Корабельщик, по слухам, заговор Блюмкина и раскрыл! Тем больше поводов сперва его самого выслушать, а звезды там или Красный Коммунистический Марс, как в книжке Богданова — дело десятое.
Переговариваясь в таком духе, все наркомы единогласно подняли красные книжечки мандатов; Ленин и считать голоса не стал, просто указав Корабельщику жестом на кафедру.
Корабельщик поднялся, встал за сколоченную трибуну, зашелестел черным сукном бушлата по красному сукну кафедры. Поднял взгляд в зал: за столами два десятка народных комиссаров. Чуть подальше почти столько же ученых. Со всех сторон любопытные лица охранников.
Корабельщик поднял над головой руку и сразу развернул слева от себя самый большой голографический экран, запустил по голубому свечению темно-синие строчки. Нечего теперь скрытничать, больно уж задача неподъемная, чтобы еще в кошки-мышки с чекистами резвиться.