Буквально тотчас пришла телеграмма из Москвы о том, что царя необходимо в целости и сохранности передать Особому Воздушному Отряду, а самому этому отряду оказать наивозможную помощь провизией, химическими реактивами и вообще всем, в чем окажется нужда.
Телеграфист, как и весь Екатеринбург, симпатизировал эсерам. Поэтому телеграмму из Москвы дежурный положил якобы в спешке на край стола, откуда ее скоро столкнули на пол и стоптали в ничто пробегающие рассыльные. На главном почтамте Екатеринбурга стоял уже не писклявый аппарат с ручным ключом-”молотком», изобретенным еще Морзе, а вполне современный аппарат Бодо, выдававший ровную ленту с буквами. Эту-то ленту дежурный телеграфист разрезал по разметке, наклеил на бланк, пришлепнул собственной печаткой и отдал рассыльному лично в руки:
— Ревком, немедленно!
Рассыльный козырнул, выбежал наружу и, улучив мгновение, заглянул в телеграмму. Хмыкнул, свистнул коня, взлетел на седло и отъехал в сторону плотины через Исеть, где Главный Проспект пересекал реку. Но вот через плотину рассыльный не погнал, а поворотил направо, по Тарасовской улице-набережной. Затем еще раз повернул в тихий Почтовый переулок — здесь почтамт размещался раньше, и если бы кто потребовал от гонца отчета, рассыльный бы сказал, что едет в старые конюшни почтовой службы за запасным трензелем или там потником. Не доезжая тех конюшен, гонец остановил коня, слетел через гриву и требовательно забарабанил в окно невысокого домика под черной тесовой крышей, ничем особо не выделяющегося среди окружения.
— Телеграмма для господина Асламова!
Немедля отворилось окошко и важную телеграмму схватила загорелая жесткая клешня забайкальского казака. Гонец подождал совсем немного, пока телеграмму в доме переписывали, затем получил ее обратно с тяжелым желтым кругляшом. Золотой империал отправился в потайной кармашек на поясе. Гонец с телеграммой теперь уже без обмана развернул коня, вылетел галопом на перекресток. Затем направо, по плотине, затем налево и вниз, вдоль реки, до самого Покровского проспекта, а там до угла Дубровинской улицы.
На углу Дубровинской, в доме бывших купцов — кто бы мог подумать, братьев Дубровиных, — с одна тысяча восемьсот второго года и размещалась городская дума, год назад же разместился ревком. Революционная власть пришла в Екатеринбург без особенных перестрелок, так что здание нисколько не пострадало.
Гонец оставил коня прямо на площади, вбежал в широкие двери, в центральный зал, размахивая телеграммой и крича:
— Срочная! Ярославль!
Ярославль на карте человек отметил карандашной точкой. Человек служил не первый год, и понимал прекрасно, что любая бумага может запросто попасть в не те руки, а потому излишние подробности…
Излишни.
— Ваше благородие! — вполголоса доложился забайкалец. — Все собраны.
Человек поблагодарил кивком, сложил карту, убрал в нагрудный карман жилета, запахнул тужурку. Ярославль не близко к Екатеринбургу, ан проклятые революционеры уже засуетились. Как пить дать, сегодня же этот их опереточный ревком издаст постановление о казни. Дней пять назад гонец передал еще телеграмму, от Коломенского районного комитета партии большевиков, датированную третьим июля. Дескать, местная партийная организация «единогласно постановила требовать от Совнаркома немедленного уничтожения всего семейства и родственников бывшего царя. В случае отказа решено собственными силами привести в исполнение». Бог им в руки ползти сюда от Коломны, но тенденция, господа, тенденция, что ни говори, настораживающая. Еще подождать — и впрямь, как визжит на митингах иудушка Троцкий, нечего сделается терять, кроме своих цепей…
— Господа! — выйдя в зал скромного домика, человек ничего разжевывать не стал. План давно был готов, обсужден и оговорен. Лошади с крытым возком ожидали в Суконной фабрике, черта лысого там найдут революционеры.
А и немного собралось офицеров-монархистов. Буквально, по пальцам пересчитать можно. Полковник, два капитана, шесть поручиков; трое братьев-казаков, бородатые забайкальцы. Несколько молодых людей, примкнувших уже здесь, на Урале — глава заговора смотрел на них свысока и не доверял ничего серьезного, боялся, что среди них есть агент большевиков. Или, что куда хуже, левых эсеров: весь Урал и большая часть Сибири поддерживает их, не большевиков. На что большевички неприятны, эсеры вовсе бешеные. Говорили, их фурия Мария Спиридонова упрекала на съезде самого Ленина: «Распустил царей и подцарей по украинам, крымам и заграницам, только по настоянию революционеров поднял руку на Николая Романова, да и того всего лишь арестовал, а не повесил».
С другой стороны, есть в отряде эсеровский агент или нет — положиться особо не на кого. А все потому, что прочие радетели Белого Дела вовсе не за монархию стоят. Случалось, даже судили своего же брата-белогвардейца за монархизм. Дескать, отрекся царь — и черт с ним, более ненадобен!
Только русский казак дважды не присягает. Царь ответчик только богу, не людям судить его. А без царя дом разделенный не устоит, это еще в Библии сказано… И войсковой старшина забайкальского казачьего войска, Ксенофонт Михайлович Асламов, решительно поднял правую руку:
— Господа, пришел наш час. Вот перехваченная телеграмма… Вижу, все прочли. Все понимают, что более некуда откладывать. Выступаем, с богом!
— За Веру, Царя и Отечество! — у старшего из бородачей-забайкальцев как-то получилось выговорить все слова с больших букв. Собравшиеся перекрестились, надели кепки, фуражки, отряхнули штатские одежки: у кого что. Залязгали составлеными у стены винтовками, защелкали затворами, сноровисто вталкивая патроны из обойм. Глава заговора вынул фальшивый чекистский мандат и прямо так, с бумагой в руке, возглавил выстроенный в переулке небольшой отряд.
Вышли на Воздвиженский проспект и зашагали маршем, в ногу, до Воздвиженского переулка — Ипатьевский дом располагался на углу переулка и проспекта, краем выходя на Воздвиженскую площадь, посреди которой возвышался купол Воздвиженского, понятно, собора. Войсковой старшина с досадой отметил, что в ту сторону как-то многовато для заутрени собирается народу.
Поглядев случайно на небо, Асламов обмер и встал. Отряд послушно повторил движение и тоже замер в остолбенении. Прохожие тому нисколько не удивились: весь город глядел в небо.
В небе, прямо на Воздвиженскую площадь, опускались три цепеллина — точь-в-точь как на открытках и в синема-картинах. Руки заговорщиков сами собой потянулись к оружию: все узнали черные немецкие кресты на боках цепеллинов.
Асламов опамятовался первым:
— Слушать меня! Все отлично удается. Живо, пока все в небо смотрят. Скорым шагом… Арш!
Отряд подошел к Ипатьевскому дому; из дома Попова напротив, где помещались охраняющие красноармейцы, выбежал комендант Авдеев. Ему войсковой старшина сунул фальшивый чекистский мандат и фальшивый же приказ, написанный поутру собственноручно: царя с семейством и сопровождающими его лицами передать в распоряжение ревкома.
— Кончать будем суку, — перекосившись лицом, процедил заговорщик. — Вот список с телеграммы, сама она в ревкоме.
Авдеев прочитал телеграмму от лидера Ярославских эсеров Бориса Савинкова, присвистнул:
— Крепко взялась англичанка… Как думаешь, товарищ, до Вятки дойдет?
Асламов только плечами пожал:
— Грош цена всем думаниям нашим, знать надо. Товарищ, не задерживай, у меня приказ. Вон уже и наш возок…
Чекист понимающе ухмыльнулся, и вдруг вынул наган — бойцы-заговорщики не заметили движения за широкими спинами — большим пальцем оттянул курок; Асламов еще успел подумать: силен, черт! Наган еще новенький, пружина тугая… Тут чекист нажал на спуск и войсковой старшина умер.
— Тревога! — заорал Авдеев. — У них бумаги фальшивые! Телеграмма на бланке должна быть! Бей их, парни!
Парни в окна дома Попова выставили сразу несколько винтовок, но заговорщики не стали дожидаться развязки. Покатившись кубарем кто куда, свалили Авдеева — упавшее тело казацкого старшины больше не прикрывало его. Кто-то шарахнул из маузера очередью, и красногвардейцы, опасаясь пулемета, пригнулись.
— Разом!
Заговорщики подскочили к высокому дощатому забору Ипатьевского дома, в упор застрелили глупо высунувшегося караульного, вскочили в калитку. Редкая цепь часовых вдоль забора и в садике только еще поднимала длинные винтовки — мосинка даже пристреливается со штыком, так же и носится — поэтому заговорщики с короткими стволами оказались быстрее.
Принявший командование после убитого казака полковник вбежал в дом:
— Ваше Величество! Перехвачена телеграмма о расстреле вас и всех людей с вами! Идемте, у нас возок и кони! Где угодно лучше, чем здесь!
В подтверждение слов его снаружи шарахнул залп, загремела под ним железная крыша, полетела штукатурка. Затем гулко ударили три… Четыре… Пять! Больше гранат у заговорщиков не нашлось; все найденное сейчас полетело в окна дома Попова, частью истребив отдыхающую смену, частью принудив красногвардейцев укрыться и прекратить огонь.
На шум в большую переднюю сбежались узники. Царь выглядел уже немолодо, в бороде заметно седой. Хорошие, добрые глаза, как и все лицо, производили впечатление простоты и откровенности. Царица, хоть и в мещанском черном платье, вовсе на него не походила. Строгий взгляд, фигура и манеры как у женщины гордой, важной. Заговорщики как-то сразу подумали, что Николай Александрович простой человек, а она непростая. Уж она-то как есть, даже в черном-вдовьем, похожа на царицу. Татьяна важная, как и царица. Остальные дочери: Ольга, Мария и Анастасия важности никакой не имели; заговорщики про себя сделали вывод, что эти княжны простые и добрые, хоть и Великие.
Тут на улице стихла стрельба, вбежал один из бородачей-забайкальцев:
— Ваше Величество! Ваши благородия, возок подан. Стражу мы… — и замялся, глянув на девушек.
— Ничего, — отрезала царица, — как за княжнами в уборную таскаться да непристойные частушки под окнами петь, они герои. Вообразите: ставилась на стол миска; ложек, ножей, вилок не хватало. Так ведь придёт какой-нибудь и лезет в миску: «Ну, с вас довольно». Княжны спали на полу, им даже кроватей не нашлось. А как воевать…