. Народ у нас простой, веками воспитывался церковными прислужниками царизма в рассуждении: «Око за око, зуб за зуб. И какою мерою мерите, таковою же и будет отмерено вам». Намек ясен?
Строй угрюмо помолчал с полминуты; комиссар покачивался с носка на пятку, заложив руки за спину. Наконец, люди выдавили:
— Так точно!
— Молодцы.
Несколько мучительных мгновений, и вот уже Вениамин с ужасом услышал собственный голос, вливающийся в общий блеющий хор:
— Служу… Трудовому… Народу…
— Сука! Блядь! — штабс-капитан выматерился в нос, только в угрюмой тишине тюремного двора слова раздались колоколом.
— А я комиссар Полтавской чека Субаров, — колобок нацепил фуражку и преувеличенно-четко козырнул, — будем знакомы.
Несколько мгновений Вениамину казалось, что капитан прыгнет прямо из шеренги на большевика тигром. За мешками сочно лязгнул рычаг перезарядки, пригнулись пулеметчики; Венька увидел, как шевелятся под худой шинелью лопатки стрелка. Совокупный выдох качнул кумачовый лозунг, закрывающий самый облезлый кусок стены, разнес по двору запах мокрой глины, пота и страха.
Комиссар стоял вполоборота к строю, ничем не выражая угрозы или храбрости, но Вениамин понимал: этот не отступит. Черт знает, чем он жил раньше — а теперь смешная внешность ничего не значит, и напрасно штабс-капитан полагает, что убийство комиссара что-то изменит.
Наконец, кто-то в третьей шеренге не выдержал нервного напряжения и рассмеялся вполне истерически: тонко, с повизгиванием, как барышня в припадке. Смех побежал по строю, как огонек по растопке; буквально через мгновение ржали уже все, кто во что горазд.
— Будете работать? — теперь безо всякого ерничанья спросил комиссар затихших людей.
— Так… Точно!
— За еду не беспокойтесь, тут без обмана. Я за вас отчитываюсь, если кого уморю голодом, свои же меня накажут. Ваши же сволочи наших в плен так и не берут. Ну и на кого вас обменивать? А кормить «за так» мне довольствия не выделяют.
Комиссар еще раз прошелся вдоль строя туда-обратно, деловито разглядывая пленных. Оставшись доволен результатами, вернулся к столику, где серенькая барышня подала ему три узких конверта.
Первый конверт комиссар обнюхал с заметным удовольствием, произнося негромко и отчетливо:
— Полтавский винокуренный завод…
Вскрыл конверт, прочитал бумагу, со вздохом сунул обратно:
— На сегодня заявок не прислал.
Второй конверт вернул барышне, не вскрывая:
— Уборка улиц и благоустройство в Харькове. Туда я вас и сам не пошлю. Станут вас обижать, кидать грязью, еще бить кто возьмется за Херсон и Каховку… А мне потом план выполнять самому, что ли? Вот, самая лучшая для вас работа…
Из третьего конверта вытащил узкий листок; Венька вздрогнул, даже из своей второй шеренги видя ту самую, гладкую-блестящую бумагу. Комиссар помахал бумажкой перед лицом:
— Итак, граждане белогвардейцы, бывшие золотопогонники и будущие, ха-ха, золотари Республики. Вас ждет гостеприимная… Передвижная механизированная колонна номер семь-два! Вопросы есть? Вопросов нет! Становись! Равняйсь! Смирно! Конвой, в колонну по три… Выводи!
Выведя колонну за окраины, старший над полувзводом конвоя — приземистый черноусый мужичок в криво сидящей шинели — остановил пленных и приказал всем повернуться налево. Прохаживаться перед строем не стал, а сразу взял быка за рога:
— Что, подотчетные, жрать хотите?
— Так точно! — браво рявкнул строй без малейшего промежутка.
— Кто бы сомневался… Сейчас пойдем через богатое село. А бабы там жалостливые. Только уговор: хлеб вам, а остальное нам. Да не приведи вас боже уронить хоть крошку в грязь, облизать заставлю. Кто не понял, тому пуля в живот, а в отчете напишу: попытка к бегству, еще и медаль дадут за революционную решимость… Хотите мне медаль заработать? А?
— Никак… Нет…
— Во, где-то так я и думал. Значит, сейчас ватнички ваши в грязи вымазать. На груди расстегнуть. Где я тут видел со звездами на плечах? А! — ткнул в штабс-капитана коротенькой ручкой с игрушечным кулачком:
— Ты, подотчетный! Ватник расстегнуть, чтобы ожоги видно. Вообще на спину спусти его, плечи открой. Морду пожалостливее! Теперь главное. До села еще час пути, все должны выучить песню! Грицко, запе… Вай!
Грицко, предварительно уже прокашлявшийся, затянул унылым «сиротским» тенором:
— Начальник, я норму не в силах дава-а-а-ать… Сказа-а-ал уркаган ка-анва-аиру… Йи-иму па-а-а-адписали убытия акт… И ски-и-инули тела-а-а в ма-а-агилу!
— Становись! Напра… Во! Шагом… Арш! Запе… Вай!
— Напрасна старушка ждет сына да-а-а-мой… Йей ска-а-ажут, она зарыдает… Яку-у-утския гуси летя-а-а-ат над тайгой! И в бубен шаман ударя-а-а-ает!
Венька шагал, поглядывая на скрипящего зубами штабс-капитана. Почему-то настроение поднялось: то ли от наивного плутовства красного конвоя, приземистых, стриженных «в кружок» местных мужичков, обитающих словно бы на противоположном полюсе от христопузого комиссара-фанатика… То ли от ощущения причастности к общей задумке.
То ли потому, что в этой задумке не предполагалась итогом ничья смерть.
— В этой задумке не предполагалась итогом ничья смерть… — Уинстон Черчилль обошел по кругу выставленную на столик модель угловатой стальной лягушки, накрывшейся как бы щитом от стрел. Под щитом лягушки скалила игрушечные зубки толстенькая резиновая змея, хвост которой падал с демонстрационного столика.
— Напротив, — Черчилль потер виски, — замысел в основе лежит благородный. Сберечь жизни шахтеров, так?
— Именно, сэр, — главный разведчик Британской Империи, капитан уже первого ранга Мэнсфилд Смит-Камминг, переступил тяжело, бухнув о паркет наконечником трости, вынул карандаш и позвенел им по металлической лягушке:
— Это механизированный проходческий щит, он управляется по проводам. Вот это, — карандаш защелкал по игрушечным зубкам змеи, — фреза, движимая гидромотором. Жидкость, понятно, поступает по шлангу.
Разведчик невежливо наступил на свисающий хвост.
— А это временная кровля забоя, — карандаш звякнул о воздетый к небу щит, — поддерживаемая обычным гидравлическим прессом, только давящим в зенит, не в надир. Мы вполне можем это использовать на шахтах… Э-э, на государственных шахтах, сэр. Для частных компаний, особенно сейчас, в послевоенную депрессию, установка дороговата.
— Но, Смит, мы имеем уже реальную машину, блестяще выкраденную вами у большевиков. Не сказки о невидимом линкоре и фантастических цеппелинах. Макет будет превосходно смотреться завтра в Палате. Отчего же вы невеселы? Не рулонный газон, в конце-то концов!
Черчилль еще раз обошел столик, заставляя слабо хрустеть безукоризненно полированный паркет. Капитан Смит переступил с ноги на ногу и еще тяжелее оперся на трость. Черчилль посмотрел на разведчика снизу вверх:
— Между прочим, Смит, нет ли у вас еще какого-нибудь «рулонного газона»? Чего-нибудь этакого пикантного, этакой «одноногой собачки», чтобы отвлечь внимание писак и публики?
— Есть, сэр. — Просоленный капитан стремительно покраснел. — Но изобретение до того скандальное, что как бы не сорвались с цепей феминистки всей Империи.
— Даже так? И что же это?
— Сперва, сэр, мы полагали, что это стельки. Обычные теплые стельки для зимы. Пакет из хорошей бумаги, ваты определенного состава…
— Который наши химики, конечно, не смогли повторить?
— Отчего же, мы даже аналог разработали. Но, сэр…
— Черт побери, впервые вижу капитана, мнущегося, как девица на выданье.
— Сэр, я могу полагаться на ваше слово?
— Да-аже та-ак… — Черчилль обошел застывшего разведчика, разглядывая, словно впервые видел, и приказал:
— Докладывайте!
— Это прокладки, разработанные для применения женщинами. В те самые дни, сэр. Немокнущие стельки — побочный эффект.
Черчилль остановился. Повертел головой. Отошел к выстроенным вдоль стены креслам и жестом приказал разведчику сесть рядом. Протянул руку за борт пиджака, вытащил плоскую фляжку, отвинтил колпачок. Глотнул сам и протянул капитану — тот, без лишней скромности, высосал чуть не половину.
— Простите, сэр.
— Пустое… — однако же, флягу Черчилль прибрал и спрятал. — Итак, у нашего визави есть законченный образ культуры. Некий завершенный проект цивилизации, проработанный во всех своих частях, от проходческих щитов до женских интимных мелочей… Чем дальше, тем больше я сомневаюсь в его инопланетном происхождении.
Разведчик открыл рот, но Черчилль остановил его властным жестом:
— Если вы скажете, что вам ради этих… Стелек, будем называть их так… «Пришлось немного пострелять», мне придется немного выгнать вас в отставку. Ничего личного, Смит.
Смит невесело усмехнулся:
— А если не ради стелек?
Поднявшись, Черчилль грузно прошел к столу с картами России — в громадном кабинете хватало места для карт всего мира, ибо по всему миру раскинулась Британская Империя, и везде, в каждом уголке земного шара, у нее имелись те самые интересы, кои неизменны и вечны.
— И наш долг следовать им… — пробормотал Черчилль, затем в полный голос велел:
— Докладывайте!
Смит постучал карандашом по карте:
— Досточтимый сэр, большевики разительно переменили образ действий. Если в прошлую зиму отряды Красной Гвардии производили бессистемные набеги в поездах, и так же легко сдавали позиции, прыгая на сто миль туда-обратно, то зимой восемнадцатого-девятнадцатого Москва проводила в каждый момент времени лишь одну операцию. На всех прочих фронтах в это время большевики прекращали атаки, не размениваясь на булавочные уколы и не расходуя людей в бесплодных победах. Практика сосредоточенных ударов привела к тому, что на сегодня, первое апреля девятнадцатого, Совнарком контролирует северо-европейскую часть бывшей Империи, на востоке — до Урала.
Разведчик постоял, вспоминая, и обвел карандашом Финский залив:
— Юденич уже боится высунуться из Эстонии, прошлый раз его били с моря, обойдя по льду, с суши бронепоездами, с воздуха полным авиакорпусом в пятьдесят машин. Барон Маннергейм в Хельсинки засылает посольство за посольством, отчаянно пытаясь обменять независимость Финляндии на мир. Итого, на севере в руках белых только анклав Архангельск-Соломбала, но, думается мне, это до весны. Без наших поставок Архангельск упадет большевикам в руки, вопрос времени.