[56].
В Давос Зюганов въехал как будущий президент Российской Федерации; других вариантов, казалось, уже не было. Выборы должны были пройти через несколько месяцев, рейтинг действующего президента Ельцина был, по разным данным, от 2 до 5 %. Его обгоняли и другие известные лидеры оппозиции – Владимир Жириновский и Григорий Явлинский, но Зюганов шел впереди с большим отрывом.
В Давос лидер коммунистов ехал знакомиться с западными элитами, чтобы не выглядеть в их глазах абсолютным злом. Он говорил правильные вещи, казался умеренным социалистом и удачно шутил. «У нас с вами одна задача – победить демократов», – сказал он на встрече с одним сенатором от республиканцев. Тот, по словам Ясина, пообещал Зюганову после победы «золотые горы».
Представители крупного российского бизнеса, предпочитавшие «раскладывать яйца в разные корзины», тоже потянулись к лидеру коммунистов. Так, один из крупнейших олигархов, владелец телеканала НТВ и Мост-банка Владимир Гусинский устроил в честь Зюганова торжественный ужин, на котором присутствовала вся мировая элита.
Чубайс, однако, сдаваться не собирался. Нелюбимый народом политик буквально накануне был с треском уволен Ельциным за проваленную парламентскую кампанию; до сих пор в народе повторяют фразу: «Во всем виноват Чубайс!», якобы произнесенную Ельциным (на самом деле он этого не говорил). И все же Чубайс решил бороться за Ельцина. «Я хотел любыми способами вложиться в кампанию и не допустить победы Зюганова», – рассказывает Чубайс. Первый бой он решил дать именно в Давосе.
К Зюганову здесь был огромный интерес. Он давал по два-три интервью в день. Все западные приятели Чубайса, президенты крупных компаний, политики просто не отходили от российского коммунистического лидера. А он, наученный своими политологами-консультантами, избрал довольно мягкую риторику.
Но Чубайс знал другого Зюганова и хотел познакомить с ним мировую элиту. Он попросил своего помощника Андрея Трапезникова срочно сделать подборку российских интервью лидера КПРФ. Тогда еще не было интернет-изданий, и прошло несколько часов, прежде чем в руках Чубайса оказалась большая пачка факсов с цитатами из выступлений главного кандидата в президенты.
Блестящий оратор, Чубайс подготовился к пресс-конференции как к последней схватке. Он говорил почти час по-английски, еще полтора часа – по-русски.
«– Существует два Зюганова, – объяснял Чубайс, – Зюганов для международных финансовых кругов и Зюганов для внутреннего употребления. Первый – за многоукладность экономики, за частную собственность, против национализации, за зеленый свет для инвесторов, за политический плюрализм.
– Посмотрите, какая душка! – воскликнул Чубайс. – Просто душа радуется! Так и хочется вступить в КПРФ»[57].
Но внутрироссийский образ Зюганова был прямо противоположным. Именно его Чубайс продемонстрировал с помощью газетных публикаций, в том числе выдержек из программы КПРФ, принятой всего за год до Давоса. Там черным по белому было написано, что необходимо «возвратить народу и взять под контроль государства имущество, присвоенное вопреки общественным интересам».
«Кто будет решать, вопреки оно "присвоено" или не вопреки? – спрашивал Чубайс. – Надо полагать, сами же коммунисты и будут решать. Как после 1917 года». Вполне умеренную левую программу КПРФ он иллюстрировал зюгановскими интервью, где говорилось про эмиссаров из МВФ и прочих мировых финансовых центров, которые ведут себя в России как гитлеровские гауляйтеры. Доллары ударили по российской экономике сильнее фашистских танков и самолетов, говорил[58] Зюганов. Для западной аудитории, радовавшейся переходу России к демократии и свободной рыночной экономике, высказывания Зюганова казались дикостью.
Чубайс убеждал, что сравнение Зюганова с восточноевропейскими коммунистами несостоятельно. В России первым шагом коммунистов при победе Зюганова стало бы подавление свободной прессы. Следом новый президент «отправит всех своих политических оппонентов за решетку», настаивал Чубайс. Далее – национализация. Если тогда в частном секторе производилось 76 % ВВП, то задача компартии была прямо противоположной – национализировать не менее 75 % частной собственности.
Чубайс до сих пор считает ту пресс-конференцию своей победой. «Мы били наотмашь. Это была ударная история, которая взорвала Давос и сильно испортила картину Зюганову», – вспоминает Чубайс.
Вторым человеком, который, находясь в Давосе, решил бороться за Ельцина, стал Борис Березовский. На одном из банкетов предприниматель Михаил Ходорковский случайно услышал разговор Березовского с финансистом Джорджем Соросом. Тот спрашивал Березовского, понимает ли он, что, придя к власти, коммунисты в считаные дни растопчут либеральную экономику, демократию, свободу слова и самого Березовского. Березовский вроде бы и понимал, но ресурсов для противостояния не видел[59].
Как воспоминал потом сам Березовский, Сорос «прямым текстом сказал: "Вы совершаете ошибку, что не уезжаете из России. У меня есть примеры, как отрывали головы людям, которых я знал, и которые цеплялись за свои деньги и оставались в странах, где совершались перевороты. Не заблуждайтесь, мы все прекрасно понимаем, что у вашего президента нет шансов"[60]».
Еще больше этих слов на Березовского подействовал энтузиазм, с которым западная элита принимала Зюганова. Российский олигарх как будто заглянул в будущее, где победил Зюганов, и не увидел там для себя места. Послушав очередное выступление Зюганова на очередном приеме, Березовский вернулся в свой номер в Sun Star Park Hotel, снял трубку и позвонил своему заклятому врагу – Владимиру Гусинскому.
«Надо признаться, он немедленно откликнулся на мое предложение встретиться и поговорить. И вполне разделял те эмоции, которые испытывал я, – рассказывал Березовский. – Это был тот самый момент, когда жесткая конкуренция, разделявшая нас, отошла на второй план перед той опасностью, которая, безусловно, нас сплачивала. Нам не пришлось тратить время, чтобы научиться говорить на общем языке. Взаимопонимание было полным: угроза возвращения коммунистов требует единства противодействия»[61]. Заклятые конкуренты договорились о мировой, чтобы любой ценой не допустить прихода Зюганова к власти. Времени до выборов оставалось ничтожно мало – всего четыре месяца. Рейтинг Ельцина стремился к нулю.
Обсудить в Давосе перспективы коммунистического будущего Березовский успел еще с несколькими банкирами. Позже все они станут главной финансовой и информационной опорой предвыборной кампании Ельцина. Главный редактор «Эха Москвы» Алексей Венедиктов назовет Березовского главным идеологом, организатором и мотором идеи во что бы то ни стало развернуть общественное мнение в пользу Ельцина.
Березовский с Гусинским пришли и к Чубайсу.
– Они меня там же позвали со словами: мы видели интервью, это что-то фантастическое, это прекрасно. Мы помирились, потому что решили вложиться в поддержку Бориса Николаевича, – вспоминает в разговоре со мной Чубайс.
– Вообще прекрасно! Это ровно то, что я хотел делать, – ответил он.
– А мы хотим вас нанять на кампанию, – предложили вчерашние враги.
Чубайс вспоминает, о чем они тогда договорились: «Я говорю: "Вообще супер. Я собирался на свои жалкие гроши, а если я еще у вас бабок вытащу на эту историю, мне это нравится, с удовольствием большим"». Позже Гусинский дал ему помещение у себя в «Мосте», в здании мэрии. Чубайс приехал туда уже в роли представителя этой компании – руководителя аналитической группы.
К приезду из Давоса в активе сторонников Ельцина было уже немало ресурсов: медийные ресурсы федерального масштаба, главными из которых были ОРТ и НТВ, гарантии финансовой поддержки со стороны банкиров. Был руководитель мозгового центра – Анатолий Чубайс. Но этого было мало. Для победы требовалось изменить самого Ельцина. А для этого нужна была семья.
Министерство здравого смысла
Середина 1990-х для семьи Бориса Ельцина выдалась непростой. В 1995 году у 35-летней Татьяны родился второй сын, Глеб. У мальчика диагностировали синдром Дауна. Для дочери Ельцина это стало настоящим шоком; она признается, что во время беременности ей не сделали анализ, выявляющий генетические отклонения у плода. Как вспоминает Татьяна, ей никто не предложил провести такой анализ: «Видимо, думали, что у дочери президента такого случиться не может. После выписки из роддома стали с мужем изучать всю доступную литературу на эту тему. Тогда было очень мало информации. Но мы потихоньку все вместе учились. Глеб, конечно, замечательный, добрый и очень милый мальчик, у него масса талантов. Да, у нас была возможность приглашать разных специалистов и педагогов. Воспитание такого ребенка требует больших усилий, и человеческих, и финансовых. Я не говорю про стресс, когда рождается такой ребенок и ты вообще ничего не понимаешь: как его воспитывать, что он может, чего не может, какое у него будущее».
Отец Татьяны в 1995 году тоже был не в самом лучшем моральном состоянии. Ельцин снова чувствовал себя в изоляции, даже еще большей, чем в 1980-е. Блок левых получил на декабрьских выборах больше 40 %, в чеченской войне не было просвета, многие из прежних соратников президента от него отвернулись. «Дело было даже не в 3 %-ном рейтинге (как тогда говорили, "рейтинг практически отрицательный"), а в том, что я перестал чувствовать поддержку тех, с кем начинал политическую карьеру… Интеллигенция, политики-демократы, журналисты – мои союзники, моя неизменная опора – как будто отошли от меня», – позже рассуждал Ельцин в своей книге «Президентский марафон». В довершение всех бед у Ельцина случился сердечный приступ. К предвыборной кампании он подошел потерянным и разбитым.