Анна сидела, закутавшись в кофту, с ногами поджатыми на стуле. Рядом — остывшая кружка с остатками липового чая. За окном — ни одного окна с огнём. Только фонарь во дворе, да редкий скрип половиц за стеной.
«Теперь мой дневник — это шифр в книге про Ленина. Символизм на троечку, но по уровню паранойи — твёрдая пятёрка», — мелькнуло.
Она достала из внутреннего кармана конверт, разрезанный по краю, и вытянула несколько тонких листков. Аккуратно разложила. Чернила слегка поблёкли от влаги — подоконник подтекал после дождя. На верхнем листке — краткая сводка за день:
12 ноября.
У Григория — контакт по консервам. Обмен через брата аптекаря. Подтвердил слух о Ларисе Д. — арестована за связь с самиздатом. На рынке снова был мужчина в сером. Следит. Вечером — у подъезда. Заговорил. Голос — поставленный, не местный. Записать приметы позже.
Соседка Лидия вышла дважды за ночь. Первый раз — на кухню, второй — к двери. Слышала щелчок замка. Проверяла?
Анна вздохнула, взяла карандаш и вписала ниже: Прятать заметки регулярно. Не хранить больше трёх дней подряд в одном месте.
Послышался скрип. Тихий, почти ленивый, как будто дом сам повернулся на бок. Потом — шаги в коридоре. Хлопнула дверь кухни. По полу заскользили тапки. Анна замерла. Листки под ладонью. Сумка под кроватью, чемодан под ней — тоже.
— Кто там? — Раздался в полголоса голос Лидии, глухой, раздражённый.
— Это я, Лид, — отозвался сосед Пётр. — Закурить вышел.
— А тебя кто пустил? Ты опять свою рюмку на подоконнике оставил!
— Успокойся ты, Господи. Тебе лишь бы причитать.
Шаги удалились. Тишина снова накрыла комнату, как вата. Анна сжала губы, быстро переложила листки между страниц Раздела о праве на жилище — тема актуальна, даже слишком. Поставила скрепку так, чтобы не вызывала подозрения, и закрыла книгу.
Подошла к кровати, нагнулась и потянула сумку. Из глубины чемодана достала мягкую тряпичную подкладку, под ней — отделение, где лежали вещи, которые не имели права быть в этом времени. Протёрла крышку часов от пыли пальцем. Проверила замок на чемодане. Закрутила снова.
Вернулась к столу. Взяла ручку и аккуратно подписала на форзаце книги:
Заметки по практике в Ярославском областном суде. Коваленко А.Н.
— Мало ли, кому покажется, — пробормотала она, как бы вслух.
Послышался глухой стук в трубах, потом — будто кто-то прошёл мимо двери и остановился. Анна не подошла. Стояла, глядя на ручку двери. Ни звука. Ни скрипа.
«Если придут — не узнаю. Но хоть спать не буду с доказательствами под подушкой».
Она выключила лампу, подошла к окну, приподняла уголок занавески. Фонарь всё так же освещал мокрый асфальт. Никого.
Вернулась, легла под шерстяное одеяло и накрылась до подбородка. Сердце стучало размеренно, но каждое пятое биение — сбивалось.
«Если это КГБ — они играют в долгую. Значит, и я буду».
Комната была тесной, низкой, с обоями, пожелтевшими от времени и табака. Шторы — плотные, пыльные — плотно задёрнуты. Свет — только от короткой свечи на подоконнике, облитой воском. Тени прыгали по стенам, как будто сама комната шепталась о чём-то своём. Воздух стоял душный, пахло бумагой, керосином и человеческим дыханием.
Анна сидела на табуретке в углу, стараясь казаться как можно менее заметной. На плечах — кофта, на голове — платок, завязанный так, как носили здесь. В груди — сжатый ком. Сумка была прижата к животу, ремешок перекинут через руку.
«Кажется, даже воздух здесь прошит подслушкой. Говорят шёпотом, а думают — ещё тише».
— …и всё же он сказал это вслух. На митинге. Представляешь? Не записку, не намёк, а встал и сказал: не верю больше ни в кого из них, — шептал парень с тонкими пальцами и шершавым голосом.
— Кто? — Наклонилась девушка с косой.
— Федька из Питера. Тот, что листовки про Чехословакию писал. Его же потом повязали прямо в поезде на Вологду.
— А мать его?
— Молчит. В школе уволили. В «заказниках» числится. Теперь даже в библиотеке не берут.
В центре комнаты стоял мальчишка лет двадцати, в синих вельветовых брюках и вязаном свитере. Держал в руках листы, обрезанные с краёв — чтобы не зацепиться фамилией или типографией. Читал стихи. Голос был негромкий, но чёткий, как сухой снег под ногами.
— …и в каждом слове — гудит под кожей
то, что мы вытерли из газет:
человека — в дрожжи,
в тьму,
в ответ.
Шепоток прошёл по комнате. Кто-то кивнул, кто-то сжал пальцы на колене. Анна слушала — не столько слова, сколько их силу.
«Это не просто стихи. Это отчёт. Протокол без подписи. И каждый здесь — будто подсудимый и свидетель одновременно».
Она скользнула взглядом по комнате. Десять человек. Все — молодые. Рядом — парень с книгой Феникс-66, которую держал под обложкой от Краткой истории ВКП(б). Возле двери — высокий мужчина с резкими скулами и серой тройкой. Не разговаривал, не реагировал, только разглядывал.
Анна замерла.
«Он же был у подъезда. В сером пальто, сигарета… Только шляпы нет. Или я схожу с ума? Или он везде — как заноза».
Мальчишка с листками закончил. Наступила тишина. Никто не хлопал. Просто молчали. Свеча затрещала, будто подчеркнула паузу.
— А у тебя есть? — Спросила она, обращаясь к поэту.
— У меня? — он растерялся. — Я… не знаю. Только обрывки.
— Ну так читай. Здесь свои.
Слова здесь свои прозвучали, как пароль. Анна почувствовала, как у неё сжались плечи. «Свои — это не значит безопасные. Свои — это те, кто под прицелом. Кто знает — и всё равно говорит».
Она наклонилась к соседу.
— Сколько по времени обычно?
— Минут сорок. Иногда час. Потом — расходимся поодиночке. Ты новенькая?
— Да. Случайно попала. Через Ольгу.
— Ага… Ольга привела… — он хмыкнул. — Она любит рисковать.
Анна посмотрела в сторону мужчины в углу. Он теперь смотрел прямо на неё. Лицо спокойное, даже скучающее. Но в зрачках — какая-то холодная точность.
Она наклонилась к соседу вновь:
— Кто это?
— Вроде как брат того, что с типографии. Но я его не знаю.
Сердце застучало быстрее. Она медленно поднялась, стараясь не шуметь. Обошла табуретки у стены, направилась к двери. Сквозь полумрак заметила, как мужчина тоже сдвинулся. Чуть. Почти незаметно.
Она дотянулась до пальто, накинула. Сумку — под мышку. Вышла.
На улице — пустота. Только шорох ветра и скрип проводов. Фонари — тусклые, словно уставшие сторожить. Она пошла быстро, не бегом, но с тем ритмом, который уже знал город: не задерживайся, не смотри назад, не дыши лишнего.
— Эй! — Раздался голос за спиной. — Девушка!
Анна свернула за угол. Через двор. Через арку. По лужам. Промокла, но не остановилась. Только у своего подъезда прислонилась к стене и выдохнула.
«Свобода слова — здесь как бритва. Ею нельзя ни делиться, ни пользоваться. Только прятать. Или прятаться самой».
Она достала ключ, дрожащей рукой попала в замочную скважину. Закрыла за собой дверь и прислонилась к ней лбом.
«Значит, теперь и они. Значит, я на шаг ближе. И на два — ближе к обрыву».
Глава 7: Криминальный компромисс
Утро декабря встретило Анну душной тишиной. В кабинете коллегии адвокатов пахло старой бумагой, линолеумом и чем-то табачным, впитавшимся в стены за годы разговоров и ожиданий. За распахнутым настежь окном скрипел трамвай — чуть вальяжно, словно напоминая: здесь всё движется, но медленно.
Анна сидела за письменным столом с облупившимся краем. Перед ней лежала папка с аккуратной обложкой: «Петров И.В. — ст. 89 УК РСФСР (хищение металла в крупном размере)». Штамп прокуратуры, коричневые пятна на бумаге, строки машинописного текста.
«Это не развод Ивановой. Это не Галансков. Это… рынок. Торговля совестью в защитной обложке уголовного дела».
Сквозняк подул из коридора, где дверь оставалась приоткрытой. За ней слышались голоса.
— Она, говорят, и за уголовников берётся.
— У Петрова ведь хвост, ещё с той фабрики. Его ж за руку брали в шестьдесят пятом.
— Деньги ей надо. За диссидентов не платят.
Анна не отрывала взгляда от папки. Листы внутри были аккуратно прошиты, как требовала инструкция. Подписи, ссылки, даты — следы бумажной войны, в которой человек всегда выглядел лишним.
Раздался стук в дверной косяк.
— Можно, Анна Николаевна? — Заглянул Корнеев, пожилой адвокат с густыми бровями. — Там к тебе очередь уже. Но я вот… хотел спросить.
Анна подняла глаза.
— По делу Петрова?
— Да. Ты уверена? — Корнеев вошёл и сел напротив, придерживая брюки на колене. — Мужик этот… сбывал металл через цех. Рабочие молчали, пока их не припёрли. А он — завскладом. Всё оформлено. Там и бухгалтерия куплена.
— Ты думаешь, я его буду оправдывать?
— Думаю, ты умная. Но грязь пристаёт. Мы же все в одной лодке.
Анна сдвинула папку чуть ближе к себе.
— Он заплатит. Много. За консультации, за анализ дела, за подготовку к процессу. Может, даже за приговор — если повезёт.
— И что? Это теперь наш стандарт?
— Это моя работа. Пока я могу говорить с судьёй, с прокурором и с бумагами, — я работаю.
Корнеев встал, пожал плечами.
— Ладно. Просто не забывай — тут всё дольше помнят, чем в твоей Москве.
Он ушёл.
Анна осталась одна. За окном щёлкнуло — то ли от мороза, то ли кто-то уронил ведро. Громкоговоритель на площади монотонно вещал:
— В пятилетку ударно вступает Ярославская область. Планы выполнены на сто три процента…
Анна открыла папку. Фотография Ивана Петрова — круглолицый, с мешками под глазами, с равнодушием в выражении губ. Тот тип, что называет адвокатов «девочками в юбках», пока не сядет сам.
«Он мерзок. Но он — деньги. А деньги — воздух».
Она достала ручку и блокнот. Записала:
«Петров. Склад. Инвентаризация 12.09. — несостыковка на 142 кг. Смета подписана до проверки. Свидетели — 4 чел., двое дают разные показания. Запросить схемы, графики отгрузки».