И записала: «На защите — не лозунги. Только факты. Только живое».
Переулок у Волги был узким и скользким — мостовые блестели от сырости, а ветер, насквозь промёрзший, поднимал в лицо запахи плесени и табачного дыма. Анна натянула платок глубже на лоб и прижала к груди сумку, в которой, помимо ручки и тетради, лежали спрятанные часы. Внутри — дрожь, но внешне — стальной профиль.
У стены, в тени фонаря, курил Григорий. В одной руке — папироса, в другой — замотанный в газету свёрток.
— Не опоздала, адвокатша, — его голос был хриплым, с ярославским выговором. — Думал, переболела совестью.
— Совесть — не насморк, — ответила она резко. — Это хроническое.
Он усмехнулся, выпустив струю дыма ей за плечо. В глазах — озорство, но напряжение не скрыть: даже Григорий чувствовал, что они идут по тонкому льду.
Анна достала из сумки пачку «Пэл Мэл» — красно-белую, чуть надорванную на углу. Импорт. В этом городе она стоила как бутылка коньяка. Она бросила её в ладонь Григорию.
— Передай своему. Остальное — позже.
Он покрутил пачку в пальцах, как ювелир камень, потом сунул во внутренний карман и протянул ей свёрток.
— Тут всё. Протоколы, понятые, бумага о задержании. Сам говорил — на чистую.
— Сам — это кто?
— Прапорщик из Октябрьского РОВД. Фамилию не спрашивай. Он тебя не спрашивает тоже.
Анна взяла свёрток, не торопясь. Бумага хрустнула в пальцах — та же, плотная, с коричневатым оттенком. Она прижала его к груди.
— Долг растёт, Коваленко. Ты умная, не будешь спорить.
— Я его не признаю, — бросила она и шагнула назад. — Мы не в банке.
— Но в банде, — проговорил он ей в след. — Теперь точно.
Она шла быстро, почти бегом. Переулок, казалось, сжимался. Вдалеке фигура мужчины в сером пальто, силуэт неясный, замерла у фонаря. Сердце в груди глухо отозвалось.
«Спокойно. Это просто прохожий. Или не просто».
На углу она свернула к Пролетарской улице, к коммуналке. В голове уже мелькали пункты: что искать, где ловить ложь, куда бить в суде.
В комнате было холодно, руки дрожали. Она закрыла шторы, поставила чайник, развязала свёрток. Протокол лежал сверху. Сухие строки.
«Задержан 12.01.1969 в 17:30…».
Анна читала медленно, губами. На третьей странице запнулась. Фраза: «На допросе присутствовали сотрудники органов госбезопасности». Ни протокола о вызове, ни оснований.
«КГБ? На допросе по ст. 70? Без понятых?».
Она вытащила блокнот, записала: «ст. 156 УПК РСФСР — допрос без понятых, допущена оперативная съёмка, давление». С каждой строкой уверенность крепла. Она знала, как это разобрать в суде.
Но где-то под кожей оставался осадок. Протокол получен за пачку сигарет.
На кухне кто-то хлопнул дверью, послышался глухой кашель.
Анна отложила протокол, вытерла ладони о подол свитера. Подошла к доске в полу, проверила — тайник цел. Там всё ещё лежали часы. Она не доставала их. Не сегодня.
— Добровольский, — сказала она вслух, — ты выйдешь. Через дыру в процедуре. Даже если мне придётся в ней утонуть.
И записала на полях: «Главное — не выдать, откуда у меня это».
Судебный зал Ярославского областного суда был полон, но холоден — физически и эмоционально. Из-за старых окон тянуло промозглым январским воздухом, а скамьи скрипели под телами сидящих. Пахло лаком, пылью и немного — страхом. Под потолком висел выцветший портрет Ленина, а под ним — председательствующий Михаил, сосредоточенный, с руками, сцепленными на столе. Слева — Соколов, прокурор с вечно насмешливым прищуром. Он сидел, как зритель на спектакле, и сжимал в пальцах ручку, будто она могла вот-вот взорваться.
Анна поднялась. На ней было серое платье с застёжкой у горла, по-домашнему простое, но выглаженное до блеска. В руках — тонкая папка с делом, в голове — план, выстроенный до запятой.
Добровольский сидел с поникшими плечами. Лицо серое, как день за окном. Но при виде Анны он коротко кивнул, почти незаметно.
— Следователь Мезенцев, вы подтверждаете, что принимали участие в расследовании дела № 17-9 касательно Добровольского Алексея Ильича?
Мужчина у стойки свидетеля, в мятом костюме и с блестящими от напряжения висками, поправил очки.
— Подтверждаю.
Анна шагнула ближе, взгляд прикован к нему.
— Сообщите суду, в какой день и в каком месте были изъяты материалы, инкриминируемые подсудимому?
— Листовки были обнаружены при обыске 13 декабря. По месту проживания — улица Советская, 9, квартира 4.
— В протоколе указана дата — 12 декабря. Это описка?
Мезенцев моргнул, замешкался.
— Возможно, предварительное изъятие. Может быть, ордер оформили раньше…
— Уточняю, товарищ следователь. Ордер на обыск датирован 13 декабря, обыск — 12 декабря. Поясните, как это возможно?
Скамьи зашевелились. Шёпот прошёлся по залу, словно сквозняк. Михаил поднял брови, Соколов замер с полуулыбкой.
— Вероятно… была техническая ошибка, — выговорил Мезенцев, снова теребя ручку.
Анна не отступала.
— Кто присутствовал при обыске? Указаны два понятого. Их показания приобщены?
— Нет, — сдавленно. — Понятые… не успели подписать.
— То есть у суда нет доказательств, что изъятые материалы вообще были у Добровольского?
Соколов поднялся.
— Протестую. Адвокат оказывает давление.
Михаил повернул голову.
— Протест отклоняется. Продолжайте, товарищ Коваленко.
Анна кивнула.
— Следующий вопрос. При допросе 15 декабря подсудимый признал распространение листовок. Кто присутствовал при допросе?
— Я, капитан Бухаров… и… сотрудник госбезопасности.
— Назовите его.
Мезенцев сжал губы.
— Его фамилия в протоколе отсутствует. Это была оперативная помощь.
— Согласно статье 156 УПК РСФСР, при допросе обвиняемого обязательно присутствие двух понятых или защитника. Ни того, ни другого в материалах нет. Вы нарушили процедуру?
Суд молчал. Даже Соколов не шелохнулся.
Мезенцев наконец выдохнул:
— Так сложились обстоятельства…
Анна посмотрела на Михаила. Он не моргнул, но пальцы на столе сжались.
Она обернулась к залу.
— Господин судья, мы имеем дело с процессуальными нарушениями, которые подрывают саму суть обвинения. Материалы дела, добытые в обход закона, не могут служить основанием для приговора.
Шепот в зале усилился. Добровольский поднял голову. В глазах — слабый огонёк. Анна сжала пальцы на папке, едва заметно.
«Он загнан, но я показала щель в решётке. Теперь держать её открытой — моя работа».
Михаил поднял глаза и медленно произнёс:
— Допрос завершён. Следующий свидетель — позже. Перерыв пятнадцать минут.
Анна села, не чувствуя скамьи под собой. В голове — гул крови. Но внутри разливалось нечто тихое, тёплое.
Она выиграла раунд. Цена — возможный гнев Соколова и пристальное внимание Михаила. Но это уже потом.
Сейчас — тишина и слабый запах старого лака, как в театре после удачного акта.
Стук молотка по дереву разрезал тишину, как холодный ветер — лёд на Волге.
— Заседание продолжается, — голос Михаила был спокойным, но напряжение в зале чувствовалось даже в скрипе чьей-то обуви и чуть заметных вдохах.
Анна встала. Её советское платье будто впитало напряжение утра — ткань жёстко тянулась под руками, но не мешала. На столе перед ней — аккуратно выложенные листы: копии протоколов, заметки, статья из "Феникса-66", которую якобы распространял Добровольский.
Она подняла один из листов и, взглянув в сторону Михаила, заговорила.
— Уважаемый суд, сторона защиты ходатайствует об исключении из дела показаний, полученных 15 января, в ходе допроса Добровольского Алексея Ильича.
Гул прошёлся по залу. Михаил кивнул.
— Основания?
Анна шагнула вперёд.
— Допрос был проведён без присутствия понятых, без защитника. Протокол не содержит данных о третьем лице, участвовавшем в процессе, что нарушает статью 156 УПК РСФСР. Согласно закону, такие показания не могут считаться допустимыми доказательствами.
Соколов резко поднялся.
— Это натяжка! Признание получено добровольно, подсудимый не отрицал факта связи с НТС!
Анна не отступала.
— Именно это я и хочу обсудить, товарищ прокурор. Ни в одном из документов не указано, каким образом установлена эта связь. Ни одного письма. Ни одной фотографии. Ни одного свидетеля.
Она перевернула страницу.
— Листовки — типографская печать, без подписей, без прямой идентификации. Подобные материалы распространялись на территории СССР и без участия НТС.
Соколов усмехнулся, как будто поймал её на слове.
— Вы хотите сказать, что они просто упали с неба?
Анна посмотрела на него, спокойно.
— Я говорю, что у нас нет доказательств, что они принадлежали моему подзащитному. Кроме слов, полученных с нарушением процедуры.
Михаил поднял глаза от своих бумаг.
— Давайте конкретно, Коваленко. У вас есть основания утверждать, что улики подброшены?
Анна вытянула из папки распечатанный протокол обыска.
— В деле указана дата — 12 января. Ордер на обыск выдан 13 января. Это означает, что действия были незаконными.
Снова гул, короткий, как удар сердца. Кто-то в зале ахнул. Михаил стукнул молотком.
— Порядок!
Анна сделала вдох. Глаза её горели.
— В деле Галанскова, 1967 год, также были зафиксированы подобные нарушения. Мы все помним, чем закончилось — посмертная реабилитация. Вы хотите ещё один такой случай?
Михаил чуть напрягся, но ничего не сказал. Его взгляд стал внимательнее. Соколов резко отодвинул стул.
— Вы намеренно смешиваете громкие дела, чтобы вбросить политические лозунги в суд!
— Нет, я указываю на схожесть нарушений, — чётко ответила Анна. — Дело должно рассматриваться в соответствии с УПК, а не по наитию.
Она повернулась к Михаилу.
— Я прошу суд исключить допрос от 15 января из материалов дела и признать недопустимыми любые утверждения о связях Добровольского с НТС, не подкреплённые вещественными доказательствами.