— Секретарь дрожит, но дал. Сам читать не стал. Только чтоб быстро, — он вытащил свёрток из внутреннего кармана и сунул ей.
Анна осторожно приняла бумагу, переложила в сумку. Другой рукой достала заранее подготовленный конверт.
— Как договаривались.
Григорий взвесил его в ладони, чуть щёлкнув пальцем.
— Если дальше такие документы — цена вырастет. Не забывай, это не булочная.
— Это не рынок. Это жизнь человека, — Анна смотрела прямо, голос звучал ровно.
— Жизнь, да. Но без меня ты не найдёшь даже туалетную бумагу, не то что протоколы. — Он ухмыльнулся. — Так что, адвокат, дружи аккуратно.
— Пока ты держишь слово, я плачу, — Она кивнула, поворачиваясь.
— Удачи с Лашковой. Там грязь — не детская.
Он растворился в темноте, как и появился.
Анна шла к дому быстро, не оглядываясь. Сердце билось громче шагов.
«Теперь я торгую деньгами бандита за правду. Местные адвокаты отводят глаза, а я — покупаю протоколы».
И всё же — облегчение холодной волной накрыло, когда она закрыла за собой дверь.
В комнате было темно. Она зажгла свечу и достала свёрток. Бумага старая, но подписи свежие. Штамп суда. Лист за листом, она шла взглядом, проверяя строки.
— Обыск проведён шестнадцатого… Хм, — Анна остановилась. — Где понятые?
Она вернулась к началу. В графе о понятых — пусто. Ни ФИО, ни подписей. Ни строк.
— Есть две фамилии оперов. А понятые? Даже строки не заполнены. — Она провела пальцем по строчке. — Это нарушение, явное. Статья 169 УПК РСФСР: участие понятых обязательно. Без них — доказательства недействительны.
Она встала, проходясь по комнате. Скрипнула доска под ногой.
«Если обыск незаконный — и изъятые материалы в деле не могут быть использованы. Значит, журналы — под сомнением. А значит, обвинение — под угрозой. Уголовное дело может рухнуть».
Стук в трубе заставил вздрогнуть. Кто-то включал воду в соседней комнате. Анна села снова, перечитала строку: «Протокол составлен в присутствии сотрудников УГБ…».
— Но не в присутствии свидетелей.
Она убрала протокол обратно в папку, спрятала под обложку «Истории КПСС», как делала со всеми документами.
Тихо подошла к половице, приподняла доску. Тайник был пуст — но не на долго. Свёрток скользнул внутрь. Доска легла на место.
Анна потушила свечу, в комнате стало темно. На миг она просто стояла в тишине.
«Цена правды — деньги преступника. Но у меня есть зацепка. И я не отступлю».
Ярославский областной суд хранил глухую тишину, как старое рояльное нутро перед ударом молота. Свет от тусклых ламп отражался на лакированных скамьях, и запах старого дерева вперемешку с полированной пылью врезался в ноздри. Воздух был холодным, зимним — сквозняк будто намеренно полз между ног, от стены к стене.
Анна стояла у стола защиты, ладони сжаты, но голос — твёрдый. На ней было строгое шерстяное платье, серое, с тёмным воротничком. Она ощущала шершавость ткани на запястьях и стук сердца в горле. Перед ней — Вера Лашкова: маленькая, с ввалившимися плечами, но с ясным, почти дерзким взглядом.
— Товарищ судья, — Анна заговорила ровно, сдерживая дрожь в голосе. — Моя подзащитная не является организатором, автором или распространителем агитационных материалов в смысле, который предусматривает часть первая статьи семьдесят УК РСФСР. Она, машинистка, всего лишь перепечатала текст, не зная содержания в полной мере.
Прокурор Соколов хмыкнул, не отрывая взгляда. Его узкие губы вытянулись в линию, взгляд — прищуренный, ядовитый.
— Она перепечатала запрещённую литературу. Этого достаточно.
— Нет, — Анна шагнула вперёд. — Недостаточно. В материалах дела нет доказательств, что она распространяла. Нет показаний, что она передавала копии. Обыск проведён с нарушениями. Протокол без подписей понятых, а это уже исключает часть изъятых материалов из доказательственной базы.
Судья Михаил Орлов поднял глаза. Строгий, сдержанный, с лёгкой сединой на висках. Он не перебивал, но пальцы тихо постукивали по деревянной поверхности.
— Процедурные ошибки важны, товарищ судья, но я прошу вас взглянуть не только на букву закона, а на человека, — Анна выпрямилась, плечи отдёрнула. — Вера Лашкова — мать. Её ребёнку четыре года. Муж погиб на стройке. Она работает на полставки. У неё нет партийного билета, нет идеологической платформы, она не входила в кружки или группы.
Зал замер. Даже стул за спиной Анны, скрипнув, замолк.
— Она не антисоветчица. Она — женщина, которой дали задание. Она — та, кто не осмелился сказать «нет» начальству. И если мы отправим её на лагерь, то не боремся с идеологией. Мы просто оставляем ребёнка без матери.
— Это всё эмоции, — бросил Соколов, вставая. — Закон чётко определяет состав. Подзащитная знала, что текст запрещён.
— А где это доказано? — Голос Анны стал острее. — Покажите строчку, где написано, что она знала. Вы опираетесь на выводы, не на факты.
Судья поднял руку.
— Анна Николаевна, продолжайте по существу.
Она кивнула. Глубокий вдох.
— Товарищ судья, — голос стал мягче. — Вера Лашкова — не преступник. Она не враг. Она не хотела навредить. Да, она нарушила — возможно, по неосторожности. Но за это не сажают на семь лет. Советский суд — справедливый суд. Он должен защищать, а не ломать судьбы.
Орлов смотрел внимательно, без выражения. Только пальцы перестали стучать.
— Прошу учесть личность подсудимой, семейные обстоятельства и отсутствие признаков системного участия в распространении. Прошу рассмотреть возможность самого мягкого наказания, предусмотренного законом — с отсрочкой исполнения приговора по уходу за малолетним ребёнком.
В зале затих шёпот. Кто-то кашлянул. Вера сидела молча, сжав руки в колени. Глаза её были влажны, но спина выпрямилась.
«Тут сердце может переубедить, если факты не подведут», — мелькнуло у Анны.
Она не знала, сработает ли это, но сейчас — это был единственный путь.
— Всё. Защита закончила, — она кивнула судье и медленно села.
Судья Орлов что-то записывал. Соколов уставился в потолок, поджав губы.
Скамья под Анной скрипнула. Сердце всё ещё билось. Но в груди — впервые за долгое время — появилась искра. Не победы. Но надежды.
Судья Орлов отложил ручку и поднял взгляд.
— Переходим к допросу свидетеля со стороны обвинения. Коллега подсудимой, товарищ Данилова, просим к трибуне.
Скамья скрипнула. Женщина в бледно-синем платье и сжатыми губами встала, словно её вытолкнули. Лет тридцать, с тугим пучком и платком в руке. Она шла к трибуне, глядя себе под ноги, но спиной чувствовалась напряжённость, будто знала: будет жарко.
Анна приподнялась, вытянув спину. Адреналин ударил в виски. Зал замер. Даже Соколов перестал записывать.
— Фамилия, имя, отчество? — Голос судьи ровный.
— Данилова Галина Павловна.
— Где работаете?
— В машбюро института, с Верой…
Она запнулась. Сказала слишком мягко.
— С Лашковой, — поспешно уточнила.
Анна поднялась.
— Разрешите приступить к перекрёстному допросу.
Судья кивнул.
Анна сделала шаг вперёд. Её голос стал холоднее, чётче — голос юриста, не женщины.
— Товарищ Данилова, подтвердите, что ваша коллега Вера Лашкова получила задание на печать материалов от старшего инженера Бурова?
— Ну… я не знаю точно, — Галина переминалась с ноги на ногу. — Я… я слышала, как он дал ей бумагу.
— Слышали? Вы были свидетелем разговора?
— Нет, но потом Вера сказала… между прочим.
— Между прочим? — Анна наклонила голову. — Значит, это была личная беседа? Не рабочее поручение?
— Ну… — Галина посмотрела в зал. — Может, и рабочее. Я же не лезу.
— Не лезете. А в милицию — полезли.
Соколов поднял голову.
— Возражаю. Риторика защиты выходит за рамки.
— Уточняю суть мотива, товарищ прокурор, — Анна даже не обернулась. — Имею право.
Орлов медленно кивнул.
— Продолжайте, но по делу.
Анна сделала шаг к трибуне.
— Товарищ Данилова, напомните, кто получил повышение в октябре?
— Ну… Вера. Её перевели машинисткой на первый этаж.
— А вы?
— Я осталась в общем зале. Это не важно.
— Конечно. Только вы тогда пошли к завмастерской с жалобой?
— Не с жалобой, просто… сказала, что несправедливо.
— То есть вы сочли несправедливым, что Лашкова получила повышение?
— Нет… ну… я просто… — Галина запуталась в платке, нервно теребя его.
— Ещё вопрос. Вы были в комнате, где стояла печатная машинка?
— Была. Несколько раз.
— А вы тоже печатали?
— Да, по работе.
— Вас кто-нибудь проверял?
— Нет. А зачем?
— Вот именно, — Анна сделала паузу. — Следовательно, любую бумагу, оставленную без подписи, могла напечатать и вы?
— Я?! — Галина вспыхнула. — Я бы не…
— Но могли? Ответьте — могли?
— Ну… могли все. Я — тоже.
Суд в зале зашевелился. Вера подняла голову. Михаил Орлов сцепил пальцы и молча слушал. Соколов щёлкнул ручкой.
— Последний вопрос, товарищ Данилова. Вы сообщили в органы не сразу, а через неделю. Почему?
— Я думала… — Галина понизила голос. — Я думала, что её снова повысят, а потом… я испугалась.
— То есть из зависти?
— Н-нет!
— Спасибо. Больше вопросов нет.
Анна развернулась и села. Колени дрожали, но в груди — триумф: в глазах судьи мелькнуло сомнение. Свидетель шаталась на ходу, уходя от трибуны, как после допроса с пристрастием.
«Как и в 2005-м. Зависть — их слабое место», — мелькнуло в голове.
Суд продолжался, но Анна знала: момент был их.
Михаил Орлов поднял руку.
— Суд удаляется для вынесения решения.
Скамья скрипнула под его шагами. Секунды растянулись, как резина. Вера тихо села, кутаясь в ворот свитера, будто надеялась исчезнуть. Анна стояла, будто привязанная к полу. Сердце билось в горле. Сзади зашептались — тихо, как ветер за окном. Запах лака смешался с потом и металлом — запах страха и затаённой надежды.