Она сделала ещё одну запись на полях:
— Допрос в отсутствие адвоката. Нарушение ст. 63 УПК. Приложить судебную практику 1961 года.
Пламя свечи качнулось, осветив стены, обои с выцветшими розами, сумку с деньгами, аккуратно поставленную в угол.
Анна прижала пальцы к виску.
«Я не преступник. Я просто делаю то, что должны были делать они. Но не делают».
Она взяла новую страницу. И продолжила писать.
Переулок за зданием суда казался вырезанным из другого города. Узкая полоса мокрого асфальта, ржавые мусорные баки под бетонной стеной и чёрные провода, свисающие с покосившегося фонарного столба, создавали ощущение задника для подпольной сцены. Холодный ветер гнал по земле бумажный фантик и поднимал в воздух запах сырости, перемешанный с дымом дешёвых сигарет. Свет фонаря мигал, отбрасывая на кирпичную кладку прерывистые тени, словно сама улица дышала неровно.
Анна стояла у стены, прижав сумку к боку. Её пальцы были замёрзшими, но крепко сжимали ручку. Под пальто она чувствовала, как бешено стучит сердце. Шарф поднимался и опускался вместе с дыханием.
— Опаздываешь, — сказал Григорий, отталкиваясь плечом от стены.
Его голос был низким, сиплым, с чуть слышной насмешкой. Он затянулся сигаретой и выдохнул дым в сторону бака.
— Меня в коридоре Лидия тормознула, — Анна посмотрела ему прямо в лицо. — Пришлось сделать вид, что уронила ключ.
Григорий кивнул, будто одобрял импровизацию. Он вытащил из внутреннего кармана свёрток в коричневой бумаге и протянул её.
— Здесь всё. Протоколы допросов, обвинительное заключение, расписка об ознакомлении и справка о сроках следствия.
Анна открыла сумку и достала конверт с деньгами. Бумажные рубли были уложены ровно, перевязаны ниткой.
— Это всё, что осталось с дела Петрова.
Григорий взвесил конверт в руке.
— Тяжеловато. Надеюсь, не макулатура?
— Проверь, если хочешь. Я не играю в дурацкие игры.
Он разорвал нитку, заглянул внутрь, пересчитывать не стал. Просто убрал в карман и кивнул.
— В следующий раз будет дороже. Менты начали дергаться, боятся, что за тобой кто-то стоит.
— Никто за мной не стоит, — Анна сказала это с подчёркнутой усталостью.
— Вот именно, — Григорий усмехнулся. — И это плохо. Самые уязвимые — одиночки.
Анна отвела взгляд, замечая в глубине переулка силуэт мужчины в сером пальто. Тот замер у угла, как будто прислушивался.
— Мы закончили? — Она сжала свёрток.
— Пока да, — Григорий затушил сигарету о кирпич. — Но запомни: теперь ты не просто адвокат. Ты — связанная.
— Я связана делом, — сказала она и развернулась.
Её шаги звучали глухо по мокрому асфальту. Сумка стучала о бедро, под мышкой пульсировал свёрток — словно горячий.
Дома было тихо. Из кухни доносился запах варёного лука, а из-за стены слышался негромкий кашель соседа. Анна осторожно закрыла дверь, проверила задвижку и тут же прошла к кровати.
Она опустилась на колени и откинула половицу. Вынула из тайника коробку из-под обуви, вытащила старые листы и положила их рядом, аккуратно сложив новые поверх.
Свёрток из переулка был тщательно перевязан и промаркирован, будто его собирали архивариусы. На обложке стояло «Дело № 3/г. — А. И. Гинзбург».
Анна отнесла его к столу. Зажгла свечу — электричества, как обычно, не было.
— Посмотрим, Гинзбург, чем тебя зацепили, — она пробормотала это почти шепотом.
Первая страница начиналась стандартно: имя, статья, дата ареста. Потом — перечень документов. Анна быстро пролистала до графика следственных мероприятий.
— Ага. Есть, — она прижала пальцем дату: между задержанием и предъявлением обвинения прошло 20 суток.
Она вытянула руку за Уголовно-процессуальным кодексом и открыла нужный раздел.
— Статья 133. Сроки предварительного следствия. Сорвали, гады.
Лист за листом она проверяла протоколы, выписывала несостыковки, подчёркивала даты. Несколько подписей стояли без расшифровки. Один из допросов не был заверен понятыми.
— Раньше я получала это через запрос в канцелярию, — Анна шептала, почти ухмыляясь. — А теперь — через ржавый бак и Григория в кожанке. Идеальный правовой прогресс.
Она оглядела комнату. Пыльная полка, затёртая скатерть на столе, еле теплая батарея.
«А раньше был кабинет с кондиционером и кофе. Теперь свеча, капуста и статья 70».
Но страх отступал. Он уступал место сосредоточенности. Дело Гинзбурга обретало структуру, а в её голове выстраивалась линия защиты.
— Сроки нарушены. Протокол без подписи. Не допущен адвокат по выбору. Это не просто дело — это дыра в системе.
Свеча потрескивала. На стене дрожал её силуэт — согнутая фигура в платке, над папками, с карандашом в руке.
Анна выпрямилась, стряхнула с колен крошки гипса от пола и убрала всё обратно в тайник.
Затем снова села, подперев щёку рукой.
«Воровские деньги купили доказательства для защиты диссидента. Отличный уравнитель эпох. Но раз уж я начала — я доведу».
Она потянулась за чашкой с остывшим чаем, сделала глоток, поморщилась.
Снаружи по улице проехал трамвай. Далеко, но слышно.
И всё же — в этот момент ей показалось, что город дышит не враждебно. Просто настороженно.
Она улыбнулась уголком губ.
— Дыши дальше, Ярославль. Я тоже ещё не выдохлась.
Зал Ярославского областного суда хранил в себе запах старого лака, тишину уважения и напряжение ожидания. На стене, чуть выше председательствующего, висел потемневший портрет Ленина, чья выцветшая улыбка смотрела в зал с непроницаемой серьёзностью. Свет падал с потолка тускло, выхватывая из полумрака лица и ускользая в уголки зала, где сидели журналисты, партийные функционеры и любопытствующие местные. От скамеек исходил скрип, будто даже дерево реагировало на происходящее.
Анна стояла у стола защиты. На ней было скромное тёмное платье с воротничком, волосы убраны, осанка прямая. Она не позволяла себе сжать руки, хотя пальцы всё ещё помнили дрожь от холодного свёртка, переданного накануне. Перед ней стоял свидетель — мужчина лет тридцати пяти, с тонкими усами, в застиранной рубашке под пиджаком, из которого торчала неровно пришитая пуговица. Он теребил её, как спасательный круг.
— Пожалуйста, фамилию, имя, отчество, — голос Михаила Орлова, судьи, прозвучал чётко.
— Куликов Игорь Сергеевич.
Анна смотрела на него внимательно. Уголком глаза она ощущала взгляд Соколова — прокурор сидел с ядовитой полуухмылкой, записывая что-то в блокнот.
— Начнём с простого, товарищ Куликов, — сказала Анна ровным тоном. — Вы работали с Александром Гинзбургом в редакции музея?
— Да, работал, — свидетель кивнул, голос его дрожал.
— С какого года?
— С шестьдесят шестого.
— Хорошо. А скажите, пожалуйста, были ли у вас конфликты с Гинзбургом на работе?
— Нет, не было, — ответ прозвучал слишком быстро.
— Не было? — Анна слегка наклонила голову. — Абсолютно никаких?
— Ну… может быть, мелочи, рабочие вопросы.
— Какие, например?
Куликов отвёл взгляд, кашлянул, снова потянулся к пуговице.
— Он… иногда не согласовывал тексты. Сам печатал, без подписи. Я был заведующим сектором.
— То есть, нарушал служебную субординацию?
— Ну да.
— Вы писали на него жалобы?
— Да… пару раз, — лицо свидетеля порозовело.
Анна кивнула и подошла к столу, взяв из папки лист.
— Вот копия служебной записки от вас, Куликов, датированная мартом шестьдесят восьмого. Цитирую: «Гинзбург подрывает коллективную дисциплину и демонстрирует неуважение к заведующему сектором». Это ваша подпись?
— Моя.
— После этого, насколько мне известно, вас перевели в фондохранилище?
— Да.
— По вашему желанию?
— Нет.
Анна сделала паузу.
— Вас злило, что Гинзбург имел влияние на руководство?
— Нет… я… — Куликов замялся.
— Напоминаю, вы под присягой.
— Ну… было неприятно, да. Он часто игнорировал мои распоряжения.
— Понятно, — Анна выпрямилась. — А теперь скажите: когда вы впервые услышали о «Белой книге»?
— В… в декабре.
— Декабре какого года?
— Шестьдесят восьмого.
— А в протоколе вы указали октябрь.
Куликов открыл рот, закрыл, снова затрогал пуговицу.
— Я… может, ошибся…
— То есть, в октябре вы не могли знать о книге, если она появилась в декабре?
Соколов поднялся.
— Уважаемый суд, я протестую. Защита манипулирует свидетельскими неточностями, чтобы дискредитировать государственное обвинение!
Михаил Орлов не сводил глаз с Анны. Он поднял ладонь.
— Протест отклоняется. Защита ведёт допустимый перекрёстный допрос. Прошу продолжить.
Анна бросила короткий взгляд на Гинзбурга. Тот сидел спокойно, его руки были сцеплены, лицо бледное, но в глазах вспыхнула едва заметная искра.
— Вы дали показания против Гинзбурга, основываясь на личной неприязни?
— Нет! — Куликов повысил голос.
— Но вы признали, что он вас раздражал. Признали, что жаловались. Признали, что его влияние превышало ваше.
— Это не значит, что…
— Значит. Это значит, что ваши показания могут быть мотивированы личными обстоятельствами, а не объективной оценкой его действий.
Соколов снова встал, но Орлов жестом остановил его.
Анна сделала шаг назад, давая свидетелю пространство.
— У меня нет больше вопросов.
Михаил Орлов склонился к протоколу.
— Свидетель, свободны.
Куликов быстро сбежал с возвышения, словно сцена сожгла ему подошвы.
Судья поднял глаза. Его взгляд задержался на Анне чуть дольше обычного.
— Следующий свидетель будет допрошен после перерыва. Заседание объявляется прерванным на пятнадцать минут.
Стук молоточка отозвался гулким эхом.
Анна села на своё место, сложила руки на коленях и глубоко вдохнула.
«Один шаг. Только один. Но уже дрожат стены обвинения».
Соколов медленно подошёл и остановился рядом.
— У вас острый язык, гражданка Коваленко. Только не забывайте, что острые предметы легко режут владельца.