— Нет, спасибо. Я занята, — ответила Анна, делая голос мягче.
— Как знаете. А то вы всё на работе да на работе.
Шаги удалились.
Анна села, вытащила из ящика старую записную книжку, перевязанную шнурком. В ней — список имен, краткие сведения, пометки карандашом: «Литвинов — физик, правозащитник. Арестован за письмо. Демонстрация 25 августа».
Она достала авторучку, взвесила в руке.
«Ещё один подкуп. Через Григория — милиционер из части на вокзале. Лишние сто рублей. И всё, что мне нужно, окажется на столе».
Сделала глубокий вдох, открыла чистый лист и начала писать:
— Запрос на уточнение местонахождения вещдоков, протоколы задержания Литвинова… и список допрошенных. Дальше — как по отработанной схеме.
Слово за словом ложились чётко, без размышлений. Опыт делал своё. Только где-то в глубине — всё ещё свербело чувство предательства. Не закона — себя.
«Я адвокат. Я должна работать на правду, а не на схемы. Но если правда недоступна без схем — кто виноват?».
Свеча догорела до половины, и тень от руки, пишущей на листе, стала чётче.
Анна встала, потянулась, подошла к окну. На улице уже занимался серый рассвет. Трамвай звякнул на повороте. Из громкоговорителя на столбе посыпались слова:
— …наше великое социалистическое Отечество уверенно движется вперёд, под руководством партии и…
Анна усмехнулась, прикрыла штору и вернулась к столу. Папка с делом Литвинова была уже раскрыта, страницы разложены в нужном порядке.
Всё шло по плану.
Она взяла сумку с деньгами, отнесла её к шкафу и спрятала за коробкой с вареньем.
«Григорий получит свою часть завтра. А я — шанс вытащить Павла. Даже если мне потом не отмоется».
Стук часов в ящике казался громче обычного.
И всё же сердце билось ровно.
Подворотня у Волги дышала сыростью. Из-под моста тянуло холодом, будто сама река выдыхала ледяной пар. Камни под ногами были скользкими, а железная труба у стены покрыта коркой ржавчины, от которой пахло болотом и временем. Вдоль стены тянулись потёки — как следы неосторожной жизни.
Григорий стоял, прижавшись к кирпичной кладке, держа свёрток, обёрнутый газетой «Северный рабочий». Его сигарета тлела, отбрасывая красный отсвет на воротник кожанки. Анна подошла медленно, пальцы в варежках сжимали ремешок сумки.
— Одна? — Григорий прищурился.
— А ты ждал милицию? — Ответила Анна, опустив глаза на мокрый асфальт.
Он усмехнулся, выдохнул дым в сторону Волги.
— У нас здесь всё на доверии. Пока.
Анна вытащила из внутреннего кармана свёрток с деньгами — аккуратно перевязанный бечёвкой. Сунула ему под куртку, не касаясь.
— Это всё, что осталось от Петрова. Не советую пересчитывать на ветру.
Григорий кивнул и протянул ей свёрток.
— Дело Литвинова. И то, что просила — про Соколова. Всё тут: его взятки, контакты, даже с кем встречался у турбазы. Милиционер проговорился — парень молодой, рот не закрывается, когда рядом деньги пахнут.
Анна взяла папку, спрятала в сумку, ощущая, как кожа от напряжения натянулась под лопатками.
— Он знал, кому отдаёт?
— Нет. Сказал, думал, для газеты. Я не стал разубеждать.
— Он ещё жив?
— Пока, — Григорий затушил сигарету о кирпич и стряхнул пепел на землю. — Но за ним уже нюхают. Так что если хочешь ещё — цена будет выше. Намного.
Анна отступила на шаг, взгляд скользнул в сторону. В конце подворотни мелькнула тень — мужская фигура в сером пальто, обернулась и исчезла.
— Я слышала, что за мной следят. Соколов шепчется по коридорам суда, — она глянула на Григория. — Ты меня подставляешь?
— Я? — Он развёл руками. — Я тебя вытаскиваю. А подставляешь ты себя сама. За Литвинова впрягаться — дело тонкое. Тут не диссидент, тут символ. Его если оправдаешь — даже Михаил дрогнет.
— Мне нужно, чтобы он дрогнул, — голос Анны прозвучал чётко, несмотря на холод. — А для этого я должна знать, куда бить.
— Ну, теперь знаешь, — Григорий ухмыльнулся, прищурился. — Там в конце папки — список. Соколов и талоны на ГАЗ-21, и сделки с кооперативами. Всё на бумаге. Он был аккуратный. Но люди, с которыми он работал, — нет.
Анна закрыла сумку, прижала к телу.
— Это мне хватит. Пока. Но ты не поднимай ставки слишком высоко. Я не на побегушках.
— А я не в благотворительности. Время — товар. Твои победы делают тебя дорогой.
Мимо прошла девушка с газетой и авоськой — быстрым шагом, не оглядываясь. Григорий поправил воротник.
— Далеко не шатайся. Сумка у тебя заметная.
Анна кивнула.
— Если исчезну — знай, что не потому, что испугалась.
— Знаю, — буркнул он, уже доставая новую сигарету.
Анна повернулась, шагнула на мост, за спиной зазвучал её собственный голос: «Раньше я искала правду в базах данных, теперь — в тёмных подворотнях с газетами и бандитами. Прекрасно, Коваленко. Просто современно».
Комната встретила её холодом. Свеча потрескивала на столе. Из кухни доносилось бормотание Веры Павловны про «жизнь без мужа и телевизора». Анна разложила свёрток: поверх дела Литвинова — серая папка с обложкой от школьной тетради.
Она достала лист: протокол опроса, дата — 12 января 1969. Затем — выписка о передаче конфискованных вещей. И дальше — та самая таблица: список фамилий, сумм и мест.
— …перевёл из кассы завода № 346–250 рублей. Подпись: Соколов А.П.
Анна прижала ладонь к виску.
— Нашёлся.
Перелистывая листы, она замедлилась на акте о продлении сроков следствия. Пальцем обвела дату:
— Превышен тридцатидневный лимит. Статья 133 УПК. А дальше — постановление прокурора. Подпись не совпадает.
Она потянулась за комментарием к УПК. На полях карандашом: «Сроки следствия — ключ к прекращению дела при нарушении процедуры. См. постановление Пленума ВС № 4 от 1964».
«Есть. Есть же!».
Сердце застучало быстрее. Она встала, подошла к окну. За стеклом — серый свет фонаря, капли на подоконнике, ночь. Всё это было чужим, странным, ненастоящим.
Но её руки держали дело. А дело — шанс.
В углу сумка с деньгами, откуда всё началось. От Петрова к Литвинову — через подкуп, страх и холод.
«Я спасу этого физика. Я ослаблю Соколова. А за свою совесть — разберусь потом».
Анна выпрямилась. Бумаги снова легли в папку. Свеча догорела, оставив запах воска и лёгкую сажу на стене.
Началась настоящая партия.
Зал Ярославского областного суда встречал ледяным сквозняком и стойким запахом лака, впитавшегося в стены, скамьи и само время. Над столом судьи, под стеклом, висел портрет Ленина, слегка перекошенный, будто тот с насмешкой смотрел на происходящее. В углу шептался дядька в фуфайке, рядом скучал комсомолец в новеньком кителе, а на галёрке устроились две местные журналистки с блокнотами в руках. Свет тусклых ламп отбрасывал на лица жёлтые пятна — лица были напряжённы, усталы, будто всё помещение затаило дыхание.
Анна стояла у стола защиты, поправляя гладкую ткань своего синего платья — аккуратного, советского, чуть великоватого. Волосы были спрятаны под тёмно-серым платком, лицо собранное. Перед ней лежала открытая папка: материалы дела Павла Литвинова, в том числе постановление о продлении сроков следствия — подписанное неуверенной рукой и явно с нарушением УПК.
— …в связи с отсутствием объективной возможности окончить предварительное следствие в установленные законом сроки, — голос Анны звучал ровно, но с каждым словом нарастал нажим, — следователь допустил превышение установленного тридцатидневного лимита, что, согласно статье 133 УПК РСФСР, влечёт необходимость прекращения дела при отсутствии продления, оформленного в установленном порядке.
Судья Орлов не перебивал. Он сидел, сложив руки на папке, и делал пометки простым карандашом. Его лицо было каменным, но в глазах читалось напряжённое внимание — особенно когда Анна слегка повернулась в сторону Соколова.
— Более того, — продолжила она. — Материалы дела содержат противоречивые сведения о сроках получения заключения эксперта и моменте предъявления обвинения. Возникает ощущение, что протоколы составлены… как бы это сказать… не в строгом соответствии с процессуальной дисциплиной.
Соколов шумно перелистнул бумаги на своём столе, пальцы дрогнули. Он поднял голову:
— Вы намекаете, гражданка Коваленко, что сотрудники прокуратуры фальсифицируют документы?
— Я ничего не утверждаю, — Анна удержала голос спокойным. — Я лишь зачитываю официальные материалы, подписанные, между прочим, представителями вашей структуры. Если вы хотите назвать это фальсификацией — это уже на вашей совести.
По залу прошёл шорох. На галёрке хмыкнул мужчина в ватнике. Кто-то негромко закашлялся. Павел Литвинов поднял глаза: они были полны усталости, но и сдержанной, отчаянной надежды.
— Я требую прекратить подобные намёки! — Соколов ударил ладонью по столу. — Защита использует спекуляции и клевету, чтобы увести суд от сути обвинения!
Анна сделала паузу. Подняла взгляд на судью.
— Я не перехожу на личности, ваше чест… товарищ судья. Я просто обращаю внимание на факт: определённые фамилии, фигурирующие в материалах, ранее упоминались в связи с распределением дефицитных товаров и нецелевым использованием средств профсоюзов. В их числе — и прокурор Соколов.
Молчание в зале было почти физическим. Глухим стал даже скрип половиц. Михаил Орлов отложил карандаш, поднял глаза. Его голос прозвучал спокойно:
— Защита, у вас есть доказательства этим утверждениям?
Анна слегка наклонилась к столу, вытянула один лист — не оригинал, а копию, отпечатанную на машинке, с заметками на полях.
— К делу Литвинова они отношения не имеют. Но если суд посчитает необходимым, я готова передать их в инстанции, имеющие право рассматривать деятельность сотрудников прокуратуры.
Соколов резко задвинул стул, встал.
— Это шантаж! Суд не может допустить, чтобы…
— Товарищ Соколов, — Орлов поднял руку. — Пока вы не опровергли процитированные материалы, воздержитесь от эмоций.