Соколов покраснел, сжал губы, снова сел. Лицо его стало пятнистым, движения резкими. Он торопливо перелистывал свой блокнот, карандаш в руке дрожал.
Анна сделала шаг назад, прижав руки к телу.
«Ты только что поставила под удар себя, свою крышу, своё дело. И Соколова. Молодец, Коваленко. Летишь красиво».
— Продолжайте, — коротко сказал Михаил.
Анна повернулась к залу.
— Нарушения сроков следствия, отсутствие продления, сомнительная подоплёка обвинения — всё это делает невозможным признание вины моего подзащитного. Павел Сергеевич Литвинов действовал открыто, его действия не содержат признаков состава преступления. Применение статьи 70 УК РСФСР в его случае — юридическая ошибка и политическая демонстрация, а не правосудие.
Она замолчала. В зале было так тихо, что слышно было, как журналистка на галёрке заскрипела ручкой о бумагу.
После заседания, в коридоре с облупленными стенами, запахами лака и лука из чьего-то судейского ланч-бокса, Анна остановилась у окна. Через стекло видно было снежный двор, на котором мальчишки гоняли мяч.
Позади раздался голос Михаила:
— Смелый ход, Анна Андреевна. Но вы играете опасно.
— А у меня нет другого поля, — она не обернулась. — Либо я играю, либо они.
— Соколов уже звонил кому надо, — тихо сказал он. — Будьте осторожны.
— Я и так осторожна, — она посмотрела на него через плечо. — Слишком, чтобы остаться живой. Недостаточно, чтобы не разозлить прокурора.
Он кивнул. Анна улыбнулась одними глазами и пошла по коридору дальше, чувствуя, как под платком капли пота стекают по шее.
«Ты выстрелила. Теперь держись».
Михаил стукнул молотком по столу. Глухой звук рассёк душный воздух зала, где пахло потом, старым лаком и напряжением. На стене висел тот же портрет Ленина, не мигая гляделий прямо на защиту. Публика замолкла. Даже журналистка с галёрки замерла, ручка повисла в воздухе. Свет тусклых ламп падал на лицо Павла Литвинова: в его взгляде была усталость, но в осанке — такая прямота, будто он не подсудимый, а свидетель.
Анна встала, медленно, уверенно, поправила платок, откинула волосы с виска. Перед ней лежали документы — аккуратно разложенные, подчёркнутые карандашом и шариковой ручкой. Протоколы, постановления, график следственных действий. И среди них — тот самый лист с подписью следователя, просроченный на шесть дней.
— Уважаемый суд, — её голос был негромким, но звенел в зале, как капля в колодце. — Согласно статье 133 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, срок предварительного следствия по делам, не требующим особой сложности, составляет тридцать суток. Продление допускается только при наличии надлежащим образом оформленного ходатайства, утверждённого прокурором.
Михаил слегка кивнул. Он не писал — слушал.
Анна вытянула из папки лист, подняла его.
— Перед вами — постановление о привлечении Литвинова в качестве обвиняемого. Дата: 3 декабря 1968 года. Следующее следственное действие, — она перевернула страницу, — протокол допроса от 16 января 1969 года. Между ними — более сорока дней. Протокола продления — нет.
Соколов вскочил.
— Это… вы выдёргиваете из контекста! Следствие имело объективные причины для задержки — были направлены запросы, проводились экспертизы!
— Где постановление? — Не повысив голоса, перебила Анна. — Закон требует не объяснений, а документов.
— Вы намеренно затягиваете процесс! — Соколов сжал перо, его пальцы побелели. — Это типичная тактика, чтобы расшатать органы!
— Это не тактика, товарищ прокурор, — она повернулась к Михаилу. — Это норма закона. Закон, к которому вы обязаны относиться с уважением, если претендуете на справедливое обвинение.
В зале проскрипела скамья. Кто-то хмыкнул. Один из мужчин в ватнике что-то шепнул соседу — тот одёрнул его локтем. Анна увидела, как Литвинов повернулся в её сторону, и в его взгляде мелькнуло: «Спасибо».
Михаил кивнул, отложил карандаш.
— Продолжайте, Анна Николаевна.
Она сделала вдох.
— Дальше. Литвинов обвиняется по статье 70 — антисоветская агитация. Повод — участие в мирной демонстрации на Красной площади и распространение открытого письма. В материалах дела отсутствует заключение, подтверждающее, что это письмо носило призывной характер. Оно не печаталось, не распространялось массово, не содержало призывов к свержению власти. Лишь выражало несогласие с арестами.
Соколов громко втянул воздух:
— Подрыв основ! Антигосударственная деятельность!
Анна не обратила внимания.
— Согласно постановлению Пленума Верховного Суда от 1966 года, к антисоветской агитации относится лишь деятельность, направленная на организацию или подстрекательство. Где это здесь?
— Достаточно факта, что он выступил против линии партии! — Заорал Соколов. — У него были связи с иностранными агентами!
— Где доказательства? — Анна подняла бровь. — В материалах дела? В протоколах? Или это новая часть обвинения, о которой защита узнаёт впервые?
Михаил постучал молотком.
— Товарищ Соколов, соблюдайте порядок.
Прокурор сел резко, с глухим стуком. Ручка вылетела из его рук, покатилась по столу.
Анна отступила на шаг назад.
«Ты играешь ва-банк. Одно неверное слово — и ты не адвокат, а подсудимая. Но если выиграешь — не он, а ты останешься в памяти зала».
— Я прошу суд признать, что нарушение сроков следствия, отсутствие доказательств состава преступления и формальный характер обвинения в совокупности делают невозможным рассмотрение дела в текущем виде. Согласно статье 5 УПК РСФСР, сомнения в виновности толкуются в пользу обвиняемого. Прошу исключить материалы дела, полученные с нарушением процессуального порядка.
В зале — тишина. Михаил взял папку, начал листать страницы. Его лицо оставалось нейтральным, но Анна заметила, как его пальцы сжались — привычка, которую она помнила ещё с первого заседания.
Он посмотрел на неё. Долго.
— Суд удаляется для принятия решения. Объявляется перерыв.
Судебный зал Ярославского областного суда дышал тяжело. Запах лака, мокрых шинелей и давно нестиранных рубашек висел в воздухе, как плотная ткань. Сквозь мутное оконное стекло пробивался дневной свет февраля, ломкий, как лёд на Волге. Публика притихла. Только скрип паркета под ногами пожилой женщины, взволнованно поправлявшей платок, нарушал тишину.
Анна стояла у стола защиты, пальцы едва заметно дрожали. Перед ней — Литвинов, лицо уставшее, серое, но глаза… глаза светились. Как у людей, которые видят свет сквозь трещину стены. Анна сделала вдох. Глубокий. Знание, инстинкт и безумная надежда сплелись в ней в тугой канат.
— Суд оглашает постановление, — голос Михаила звучал сдержанно, но в каждом слове звенела тишина.
Он поднялся. Скромный тёмный костюм висел на нём, как форма солдата, которому пришлось принимать приговор вместо пули. Анна смотрела прямо на него. Михаил перевернул лист, провёл рукой по полям, будто в последний раз проверяя: «А всё ли я учёл?».
— В связи с установленными нарушениями сроков следствия, отсутствием надлежащих доказательств состава преступления и с учётом изложенных доводов стороны защиты, суд постановил…
Он сделал паузу.
— Прекратить уголовное дело в отношении гражданина Литвинова Павла Марковича за отсутствием состава преступления.
Зал будто не сразу понял. Сначала — тишина. Потом — вдох. Потом — шорох. Кто-то хлопнул в ладони. Кто-то всхлипнул. Литвинов не шелохнулся. Только медленно повернулся к Анне. Губы дрогнули. Он наклонил голову — коротко, как мужчина, который больше не просит, а благодарит.
Анна не улыбнулась. Но её грудь поднялась, как у человека, который держал воздух в лёгких слишком долго.
«Я его вытащила. Чёрт возьми, я это сделала».
— Заседание окончено, — Михаил постучал молотком.
Пока все в зале поднимались, Анна заметила, как Соколов резко захлопнул свой блокнот. Его лицо налилось злобой, глаза сузились, руки сжались в кулаки, словно он только что проглотил кость.
Он подошёл ближе.
— Это была ловко поставленная сцена, товарищ Коваленко. Но запомните: у таких побед всегда есть последствия.
— Я рассчитываю на это, — Анна не отвела взгляда.
Соколов усмехнулся, ядовито:
— Надеюсь, вы крепче держитесь за свои источники, чем за закон. Потому что один из них скоро даст течь.
Он повернулся на каблуках и ушёл, оставив за собой запах дешёвого одеколона и незавершённой угрозы.
Анна опустилась на скамью, руки всё ещё дрожали. Она услышала, как щёлкнула застёжка. Обернулась — Михаил, уже без мантии, наклонился над столом, собирая бумаги. Его движения были нарочито деловыми. Но он обронил папку. Та раскрылась. Несколько листов выпали. Среди них — один, выделенный красным карандашом.
Он не поднял её сразу. Подождал, пока Анна приблизится. Сделал вид, что возится с другой стопкой.
— Осторожно, не потеряйте материалы. Бывает, дело выиграешь, а подтверждение исчезает.
Анна медленно подняла лист. Документ касался другого дела — с пометкой: «подозрения в фабрикации доказательств». Подпись — Соколов.
«Старый приём», подумала Анна.
В документе мелькала фамилия…. Но она не успела рассмотреть подробнее — Михаил аккуратно закрыл папку.
— Это случайно выпало? — Тихо спросила она.
— В таких залах часто случаются случайности, — сказал он, не глядя. Потом добавил. — Вы молодец. Сильная защита.
— Спасибо. Но теперь, боюсь, мне стоит поспешить.
Он посмотрел на неё впервые за день не как судья.
— Не идите одна, Коваленко. У вас появилось слишком много… почитателей.
Анна кивнула.
— У меня всегда был дурной вкус на публику.
Он усмехнулся. Но в его взгляде была тревога.
На выходе из суда Павел Литвинов догнал её.
— Спасибо вам, Анна Николаевна. Вы не представляете…
— Представляю, — она сжала его руку. — Просто держитесь подальше от митингов на ближайшие пару лет.
— Вы же знаете, я всё равно не замолчу.