— Обвинение не предоставило достоверных доказательств того, что листовки принадлежали обвиняемому.
Анна замерла.
— На основании анализа видеозаписи, представленной стороной защиты, и показаний свидетелей, суд считает необходимым признать Константина Бабицкого невиновным.
Стол судьи отозвался глухим стуком — Рябинин опустил молоток.
— Подсудимый оправдан. Освободить из-под стражи в зале суда.
Секунда — и зал взорвался шёпотом, как рой пчёл. Бабицкий поднял голову, его лицо озарилось светом. Он посмотрел на Анну — в глазах искрилась благодарность, а губы едва заметно дрогнули.
— Спасибо, — шепнул он, проходя мимо.
Анна кивнула, стараясь сохранить внешнюю собранность.
«Я спасла невинного. А теперь сожгла себе мосты».
Маркова стояла, сжав блокнот так, будто хотела переломить его пополам. Её взгляд метнулся к Анне, и в нём уже не было презрения — только холодный гнев. Она молча вышла из зала, её шаги гулко отдавались по паркету.
Рябинин встал. Снял очки, протёр платком, медленно сложил и положил в карман. Анне показалось, что он вот-вот скажет что-то. Но он просто подошёл к своему столу, будто невзначай оставив раскрытую папку на краю.
Она подошла ближе. Внутри — распечатка телефонных прослушек, черновики следствия и список лиц, замеченных в связи с делом. В углу — пометка карандашом: «необоснованные данные — изъять».
Он не посмотрел на неё. Просто прошёл мимо, как ни в чём не бывало, и только на секунду — почти незаметно — коснулся её локтя.
— Удачи, товарищ адвокат, — бросил негромко он.
Анна посмотрела на спину уходящего судьи.
«Он понял. И помог. Это уже не просто везение. Это выбор. Его выбор».
Она убрала папку в сумку, спрятанную под книгой «Советское государство и право». За окнами трамвай проехал, оставив за собой вибрацию, похожую на отголосок гудка.
Выйдя в коридор, Анна на секунду остановилась. Серый силуэт мелькнул у выхода — Маркова. Стояла, закурив, наблюдая.
«Она не сдастся. Но и я тоже».
Анна поправила шарф, затянула ремень сумки и пошла вперёд, чувствуя, как в груди перекатывается и радость, и страх.
Оправдание — как победа на краю ножа. Но она знала: сегодня выиграли не деньги и не связи. Сегодня выиграл человек. И этого уже никто не отнимет.
Глава 19: Пламя протеста
Раннее утро окрасило потолок ярославской коммуналки в ледяной серо-голубой оттенок. Стены в комнате Анны дышали холодом: от обшарпанной краски местами отваливались слои, под которыми проглядывал довоенный известковый грунт. Треснула розетка у кровати, лампа моргнула и погасла в четвёртый раз за неделю.
Свеча, вставленная в пустую банку из-под майонеза «Провансаль», плясала дрожащим светом, отбрасывая на стену тень Анны — угловатую, сосредоточенную. Она сидела в старом свитере, обмотанная шарфом, с ногами в валенках, скрещёнными под табуретом.
На столе перед ней — толстая папка с делом Делоне. Красный герб на обложке казался насмешкой — поэт, демонстрант, семнадцать лет. Статья 190-1 и 190-3: антисоветская агитация и участие в несанкционированной акции.
Рядом — другая папка, тонкая, дешевая, в бумажной обложке.
«Кража дров. Мария Ивановна Я.».
Анна взяла перо, обмакнула в чернильницу, сделала пометку: «Протокол показаний отсутствует. Основание для возбуждения дела — донос соседки. Необходим очный опрос участкового».
Из кухни донёсся визг Лидии:
— Я же говорила — дрова МОИ! Сами и мерзните теперь, раз щепки жалко!
Анна усмехнулась.
«Московская выскочка ведёт дела о дровах. Прекрасно».
Соседка Вера Павловна скрипнула половицей за дверью. Тень прошла по щели, будто проверяя, дома ли Анна.
Она медленно встала, отставила свечу, приподняла край коврика. Половица, над которой когда-то в детстве наверняка прыгали босиком, поддалась. Из-под неё — коробка из-под обуви с надписью «Ярославский мехкомбинат». Внутри — аккуратная стопка заметок, конспекты выступлений Сахарова, выдержки из дела Богораз, собственные расчёты и… часы.
Анна поднесла часы к уху — шли.
«Значит, ещё не всё потеряно».
Она переложила в коробку пару листов с выписками по Делоне, прикрыла «Историей КПСС». Обложка книги порвалась на сгибе, но снаружи — никаких подозрений.
Послышался звон стекла — Вера Павловна наверняка задела вазу на подоконнике. Анна резко опустила половицу, коврик — на место.
Из кухни пахло жареной картошкой.
«Это уже пытка, а не запах», — подумала она и вернулась к столу.
На краю — конверт. Тот самый, что оставил Григорий, «курьер» от Кравцова. Внутри — рубли, аккуратно перевязанные ниткой.
«Я этим спасу Делоне. Всё остальное — детали», — подумала она и взяла бумагу.
Перо скрипело по листу:
«Товарищ Григорий. Срочно. Нужна запись демонстрации 25 августа. Версия, снятая вблизи мавзолея. Говорят, была такая. Действие — через милицейский архив, возможно — через водителя службы. Оплата — прежняя. Важность — максимальная. Срок — до среды. Дело срочное, фигурант — несовершеннолетний, давление прокуратуры — высокое».
Подписала: «А. К.».
Сверху — тонкой ниткой прикрутила записку к пустой пачке от сигарет «Космос».
— Анна Николаевна, вы не работаете с утра пораньше? — Раздался голос Марии Ивановны за дверью, кашлявшей и подолгу возившей ведро.
— Работаю. У вас сегодня допрос, не забудьте.
— Я-то приду. А вот Вера Павловна пусть своё враньё заберёт обратно, — ворчливо ответила та. — Я дрова сама колола. У меня рука — гляньте, вон синяк.
Анна вышла в коридор.
— Покажете на допросе, Мария Ивановна. Но, пожалуйста, не забудьте про сапоги. Суд у нас тёплым не бывает.
Соседка всхлипнула, но кивнула.
Анна вернулась, подхватила сумку, сунула туда обе папки.
«Поэт и дрова. Вот тебе и адвокатская практика».
Перед выходом бросила взгляд на своё отражение в потускневшем зеркале: волосы собраны в пучок, лицо уставшее, но глаза — живые.
«Я всё ещё вижу смысл. Это главное».
Она распахнула дверь, вышла в холодный коридор, где пахло щами, пылью и старыми валенками, и двинулась по направлению к суду, к Григорию, к Делоне — туда, где от её слов мог зависеть исход не только дела, но и чья-то юность.
Снег у Волги серел в уличной пыли, подтаивал, оголяя замёрзшие камни и рыжую ржавчину труб. Под мостом, в подворотне, пахло мокрой штукатуркой, железом и табаком. Анна шла быстро, шаг в валенках звучал глухо, сумка с заметками билась о бедро.
Григорий стоял у стены, ссутулившись, будто прятался от ветра. Потёртая кожанка блестела на плечах, в пальцах — тлеющая сигарета, от которой шёл терпкий дым.
— Долго, — буркнул он.
Анна остановилась на расстоянии вытянутой руки.
— Пробки. В коридоре, между двумя Верами. Пришлось врать, что иду за хлебом.
— Вера Павловна теперь в ЖЭК строчит. Видели тебя возле суда с судьёй, с пачкой. Надо аккуратней.
— У тебя есть запись? — Она не смотрела ему в глаза, только на свёрток у него под мышкой.
— Есть. Милицейский архив. Второй взвод, дежурный у мавзолея. Плёнка короткая, но видно: ни дубинок, ни камней. Стоят с плакатами, читают стихи. Дураки.
— Ты говорил, были листовки.
— Были. Но позднее. Подкинуты. Плёнка это покажет.
Анна протянула свёрток — плотная пачка денег, перевязанная ниткой.
— От Кравцова. Сказал: "Пусть работает, пока выгодна".
Григорий сунул деньги за пояс.
— А ты? Тоже пока выгодна?
— Пока закон ещё хоть где-то работает, — она перехватила свёрток, прижала к груди. — Я это использую.
— Ладно. Но учти, — он потушил сигарету о стену, перстень на пальце блеснул — если тебя возьмут с этой плёнкой, я тебя не знаю.
— Как и я тебя, Григорий. До завтра.
Она резко развернулась и пошла обратно, стараясь не ускоряться, хотя сердце било как сумасшедшее. У перекрёстка, под вывеской булочной, мелькнул силуэт в сером пальто. Анна не обернулась.
Комната встретила её холодом. Свет не включался, свеча в банке коптила на столе. Анна сняла валенки, шарф, положила свёрток рядом с «Историей КПСС».
Размотала. Узкая плёнка, намотанная на катушку, с карандашной подписью: «25.08.1968. Красная пл. 17:12».
Проигрыватель у соседей, но она заранее договорилась. Переносной, с кинозаслонкой. Придётся ждать до утра.
Она села, раскрыла блокнот.
«Мирная демонстрация. Листовки — после задержания. Основание для обжалования: отсутствие состава. Нарушен порядок задержания. Использовать как прецедент».
Пальцы дрожали. Не от холода.
«Я держу в руках свободу человека. И взятку от бандита. Добро пожаловать в Ярославль».
Она выдохнула, прикрыла глаза.
«Делоне будет на свободе. И я заодно. Пока».
Скрипнула половица. Анна метнулась к коврику, спрятала плёнку под половицей, накрыла книгой, задвинула табурет.
Стук в дверь.
— Анна Николаевна, картошку поджарила. Есть будете?
— Потом, Вера Павловна. Пишу.
— Всё пишете, пишете. А кто же у нас не дремлет?..
Анна усмехнулась, заперла дверь.
«Вот и я теперь не дремлю».
Зал Ярославского областного суда был полон. Скамьи скрипели под тяжестью напряжённой публики, пахло лаком, пылью и слегка — потом. Над столом судьи висел портрет Ленина, будто следящий за каждым участником. Тусклый свет ламп выделял лица: судья Михаил Орлов — сдержанно сосредоточенный, прокурор Соколов — с прищуром и ручкой наперевес, Анна — в сером платье, с шарфом на плечах, стояла, сжав пальцы в кулак. Внутри — холодный огонь.
«Сейчас или никогда».
Судья поднял взгляд.
— Свидетель, назовите фамилию, имя, звание.
— Милиционер Сафронов Сергей Иванович. Старшина.
— Прокурор, ваши вопросы.
Соколов поднялся, бумага шуршала в руках.
— Товарищ Сафронов, подтвердите: двадцать пятого августа шестьдесят восьмого года вы находились на Красной площади?
— Так точно.
— Объясните, какие действия предприняли участники демонстрации?