— Анна Николаевна, — раздалось снаружи. — Вы всё трудитесь?
— Да, — сухо ответила Анна, открывая дверь ровно на щёлку.
— Всё дела, всё бумаги. У нас тут женщина одна говорила — вы не ярославская, мол, гостья из Москвы. Это верно?
— Верно, — Анна прижала папку к груди. — А что?
— Да ничего, — Зинаида поджала губы. — Просто интересно, как вас сюда занесло.
— Работа.
— А кладовку седьмая и третья опять делят.
— Я в курсе. Уже договорилась с прокурором Козловым, — отрезала Анна. — Будет протокол.
— Ну-ну, — буркнула Зинаида и ушла.
Анна закрыла дверь, повернула ключ. Положила папку обратно на стол, достала вторую — по мелкому делу. Ручкой приписала: «мировое соглашение при посредничестве».
«Это оплачено. Пусть будет тихо. И пусть соседи меня не трогают».
Затем она достала из книги «Советская конституция» лист с кодами и записями для встречи с Григорием. Подчёркнуто: «Фотоплёнка. Срочно».
Через несколько минут она сидела снова, сжав в ладонях чашку кипятка, глядя на дело Горбаневской.
— Я должна это выиграть, — сказала она вслух. — Или всё это бессмысленно.
Но взгляд её снова скользнул к сумке с деньгами.
«Я спасаю поэтов, но торгую совестью за деньги бандитов. Где мой предел?».
Комната наполнилась запахом парафина, звуками спора на кухне и её внутренним дрожанием. Но у неё был план. И воля.
И она знала — эта свеча будет гореть, пока хватит фитиля.
Закоулок у старого заводского забора был пуст, если не считать вездесущего сырого воздуха, запаха ржавчины и тлеющей сигареты. Погасший столб качался под ветром, мигал одиноким фонарём, отбрасывая тень через снег, подтаявший и серый, будто промокшая бумага.
Анна стояла напротив Григория. Его кожанка — обтертая, на левом локте — заштопанный лоскут. Свёрток он держал в одной руке, в другой — сигарету, пепел с которой осыпался прямо на грязный гравий.
— Всё как ты просила, — он протянул свёрток. — С милиции, с дежурства у телецентра. Дорогая штука.
Анна не торопилась. Сумку прижала к телу.
— Деньги с собой, — тихо сказала она. — Но ты говорил: это без посредников.
— С чего бы это? — Ухмыльнулся он, не дожидаясь ответа. — Без меня он бы тебя даже не выслушал. А так — оформлено как «утерянный материал». Официально и удобно.
Анна потянулась к замку сумки, достала плотный конверт.
— Тут всё. Считай, что счёты закрыты.
— Да брось, — Григорий затянулся. — Мы же с тобой уже как родственники. Кравцов был первый, это — второй. Что дальше?
— Никаких «дальше», — резко бросила она. — Это последняя. Я не политик, я адвокат.
— Ага, — ухмылка расползлась, он швырнул сигарету о забор. — Но ты-то знаешь, что назад пути нет. С этим свёртком — уже нет.
— Уйди с дороги.
— А ты осторожней, Аня. Вокруг хвосты шевелятся. Один серый забор обходил, будто считал кирпичи.
Анна напряглась, взгляд метнулся к ограде. Между щелями мелькнуло движение. Она прижала свёрток к груди и пошла мимо Григория, не оборачиваясь.
— Мы ещё встретимся, адвокатша! — Крикнул он ей вслед.
Комната встретила её холодом. Печка остыла, свеча трепетала, создавая зыбкие отблески на потолке. Она заперлась, достала коробку из-под чая и аккуратно уложила свёрток внутрь.
«Раньше я искала правду в судах, теперь — в тёмных закоулках. Прогресс».
Дрожащими пальцами развязала узел. Внутри — плёнка в чёрной бумаге и клочок серой записки: «25 августа, 12:07, Красная. Смонтировано».
Она поставила катушку в проектор. Свет лампы зажёгся тускло, экран дрожал. Изображение: Красная площадь, несколько фигур, развевающийся плакат, лица — неразличимы.
— Стоп, — Анна нажала кнопку, отмотала назад, замедлила. — Вот. Плакат был, но видно, что не распространили. Не раздавали. Только держали. Это важно.
На видео прохожие оборачивались, милиция подходила медленно.
— Мирно. Никто не кричит, не толкается. Чисто демонстрация мнения.
Она сделала пометки: «Нет агрессии. Нет провокаций. Нет повторения лозунгов. Плакат не передавался».
Потом вновь взглянула на свёрток.
«Это дыра в обвинении. Это шанс. Но какой ценой».
На кухне раздался грохот — кто-то уронил кастрюлю. Голоса.
— Адвокатша, говорят, с утра до ночи бумаги пишет.
— Да чья она, эта московская?
Анна прижала книгу «Советская конституция» к груди.
«Я здесь. И пока живы те, кого можно спасти — я не уйду».
Она задёрнула занавеску, повернула проектор ещё раз и записала: «Пункт 3. Отсутствие состава по 190-3 — нет насилия, нет разгона».
И только потом, сжав кулаки, прошептала:
— Наталья, я вас вытащу. Цена уже уплачена.
Зал Ярославского областного суда был наполнен холодным светом ламп, тускло разливавшимся по стенам, оклеенным выцветшими панелями. Портрет Ленина висел прямо за спиной судьи Михаила Орлова — лицо бронзовое, неподвижное, и казалось, он наблюдает за каждым словом. Скамьи скрипели под тяжестью зимних пальто, пахло старым лаком и перегретыми тулупами.
Анна стояла у стола защиты. Платье серое, строгое, шарф аккуратно сложен, валенки вычищены до блеска. Она держала себя прямо, но внутри всё дрожало, как струна.
«Если этот милиционер только заикнётся про плёнку…».
Судья Орлов поднял глаза от папки. Рядом с ним лежал открытый том дела, страницы чуть помяты, на полях — красный карандаш. Его взгляд пересёкся с её — на мгновение. В нём было что-то тёплое, мимолётное.
— Подсудимая Горбаневская обвиняется по статье сто девяносто прим один и сто девяносто прим три, — ровным голосом напомнил Орлов. — Сторона защиты, вы можете приступить к перекрёстному допросу.
Анна кивнула.
— Свидетель, вы участвовали в задержании гражданки Горбаневской 25 августа на Красной площади?
Милиционер, мужчина лет сорока пяти, с нервными движениями и заломленным ремнём шинели, кивнул.
— Так точно.
— Где конкретно вы стояли?
— У выхода к Спасской башне.
Анна открыла папку, не глядя.
— Вы видели, как гражданка Горбаневская передавала кому-либо плакаты?
— Э-э… Она держала плакат. С призывом.
— Призыв был написан?
— Был.
— Передавала ли она этот плакат кому-либо? Или доставала другие?
— Нет, держала. Но они там все были заодно.
— Это вы предполагаете или видели лично?
Милиционер замялся.
— Считаю, что видели все, как они собрались заранее.
— Свидетель, — Анна повысила голос, но осталась в рамках допустимого. — Повторяю вопрос: передавала ли гражданка Горбаневская плакаты? Вы это видели?
— Лично — не видел.
Скрип пера Соколова, сидящего у стола обвинения, стал громче. Он не сводил с Анны взгляда.
— Но она же участвовала, — процедил свидетель.
— Участие в мирной демонстрации не является нарушением, если нет призывов к насилию или распространения запрещённых материалов. Вы подтверждаете, что насилия не было?
— Ну, никто не бился, если вы об этом.
— И милиция подошла без применения силы?
— Подошли спокойно. Сначала.
Анна сделала шаг к столу.
— Тогда поясните, почему в протоколе указано: «Группа лиц дестабилизировала общественный порядок»?
— Потому что… потому что они стояли с плакатами! Это уже нарушение.
— Где именно гражданка Горбаневская дестабилизировала порядок?
— Стояла с остальными.
— То есть она не выкрикивала лозунгов?
— Не выкрикивала.
— Не раздавала листовок?
— Нет.
— Противодействия милиции не оказывала?
— Нет.
Судья Орлов отложил карандаш, посмотрел на Соколова. Тот сделал пометку, нахмурился.
— Спасибо, свидетель. У защиты нет больше вопросов.
Свидетель сглотнул и поспешно направился обратно.
Анна повернулась к скамье подсудимых. Наталья Горбаневская сидела спокойно, её лицо оставалось бесстрастным, но глаза блестели.
«Она понимает. Видит, как мы их ломаем».
Соколов поднялся.
— Возражаю! Защита манипулирует формулировками, подрывая советские устои!
Анна вскинула подбородок.
— Я задаю вопросы в рамках Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, статья 263, часть вторая. Право на перекрёстный допрос никто не отменял.
Судья кивнул.
— Протест отклоняется. Защита соблюдает порядок.
Соколов сжал губы, но сел.
Анна опустилась на скамью, сжав руки на коленях.
«Это была только первая линия. Но она треснула».
Судья Орлов закрыл папку.
— Заседание продолжается. Следующий свидетель.
Шёпот публики за спинами снова усилился. Анна ощущала его спиной, как жар от печки. Она медленно выдохнула.
«Они не поняли главного. Против них — не москвичка. Против них — человек, помнящий, как выглядит свобода».
Зал Ярославского областного суда, тот же — лакированные стены, скамьи, тусклый свет, портрет Ленина в строгом багете. Воздух густой от запаха пота, пыли и дешёвого одеколона.
У стола защиты — Анна. Перед ней — дела, открытые протоколы, видеоплёнка, спрятанная в сером конверте. Рядом — рукописная заметка: «Ст. 122 УПК РСФСР — отсутствие санкции прокурора».
Горбаневская, на скамье подсудимых, не меняет позы — ровная спина, прямой подбородок. Её лицо спокойное, но в глазах — усталость, переплетённая с упрямой решимостью.
Михаил Орлов в чёрном костюме стучит молотком — приглушённый звук отдаётся по залу, как гудок судна в тумане.
— Защита, вы хотели выступить по поводу представленных материалов?
Анна встаёт. Шарф на плечах чуть сползает, она не поправляет — взгляд её твёрдо устремлён на судью.
— Да, товарищ судья.
Она берёт видеоплёнку, достаёт из дела скреплённые листы.
— Прошу внести в материалы заседания запись, сделанную на Красной площади 25 августа 1968 года, — голос её ровен, но под кожей пульс грохочет. — На плёнке отчётливо видно: гражданка Горбаневская стоит с плакатом, но не раздаёт его, не выкрикивает лозунгов, не участвует в беспорядках.