Соколов резко подаётся вперёд.
— Протестую! У защиты нет оснований считать эту запись достоверной! Источник неизвестен!
— Достоверность подтверждена технической экспертизой, проведённой вне судебного заседания.
— Где акт?
Анна кладёт тонкий лист на край стола.
— Вот. Подписан инженером видеонаблюдения с военного архива.
Судья Орлов приподнимает брови, но не возражает. Лёгкая улыбка появляется в уголке его губ — мгновенно исчезает.
Соколов вскочил.
— Это не предусмотрено! Мы не можем включать такие материалы без санкции прокуратуры!
Анна спокойно перелистывает страницы.
— Зато предусмотрено статьёй 88 УПК РСФСР. Суд имеет право исследовать любые доказательства, имеющие значение.
Она выпрямляется.
— Кроме того, материалы дела свидетельствуют: арест гражданки Горбаневской был произведён без санкции прокурора.
Шёпот в зале усилился. Пожилой мужчина в первом ряду судорожно поправил очки, женщина с бумагами покосилась на Соколова.
— Основанием был общественный порядок, — раздражённо бросает прокурор.
— А основания для ареста? Где подпись прокурора? Где санкция?
Она поднимает протокол.
— Пункт «санкция прокурора» оставлен пустым. Это нарушение статьи 122 УПК РСФСР.
Судья медленно кивает, смотрит в открытую папку — «случайно» повернутую к Анне.
— Доводы защиты приняты. Суд рассмотрит запись как доказательство.
Соколов стучит карандашом по столу.
— Я буду добиваться исключения этой записи в вышестоящей инстанции.
Анна подаётся вперёд.
— А пока она в деле, я прошу учесть — гражданка Горбаневская не совершала активных действий, нарушающих общественный порядок. Она выражала мнение. Без крика, без насилия, без агитации.
Она поворачивается к Михаилу.
— Товарищ судья. Эта женщина не клеветала. Она защищала свободу. Не словом — фактом. Тихим, мирным, сдержанным. Разве за это её нужно осудить?
Судья молчит. Его пальцы скрещены на столе. Глаза цепко следят за каждым движением Анны.
Соколов бросает в воздух:
— Свобода не может быть выше государства.
— Тогда государство не может быть выше человека, — отвечает она спокойно. — Но сейчас мы обсуждаем не лозунги. А закон. И по закону — она не виновна.
В зале тишина. Даже дыхание людей кажется затаённым.
Анна садится. Её руки дрожат.
«Я выложила всё. Теперь — пусть решает он».
Судья Орлов берёт молоток.
— Суд удаляется для совещания.
Шум мгновенно охватывает зал, словно толчок в плотно закупоренной банке. Анна не поворачивает головы. Она смотрит на Горбаневскую.
Та едва заметно кивает.
«Мы ещё держимся».
Но в глубине груди — не триумф. Там — глухой холод страха.
«Если он узнает, как я получила плёнку… если Соколов пробьёт Кравцова…».
Она вздыхает.
«Пока не рухнуло — держу».
И всё-таки — в этих стенах, под портретом, под сводами, где слышен скрип стульев, — её голос прозвучал. И он был услышан.
Через 20 минут.
— Прошу всех встать, суд идёт! — Голос секретаря прозвучал твёрдо, словно отсёк гул напряжения, повисший над залом.
Анна поднялась, едва удерживая портфель с материалами. Пальцы её были холодны, как металл дверной ручки в утренний мороз. Михаил Орлов вышел из боковой двери, его шаги были чёткими, уверенными. Он встал за кафедрой судьи, поправил очки, мельком взглянув в зал.
— Садитесь, — произнёс он, и в зале раздался скрип десятков деревянных скамеек.
Анна опустилась на своё место. На лбу у неё выступила испарина — не от жары, а от предчувствия. Горбаневская сидела тихо, словно и не ждала чуда. Её руки сложены, лицо спокойно, взгляд сосредоточен.
Соколов подался вперёд. В его глазах читалась злоба, почти нетерпение. Он был готов к атаке, к новой волне обвинений, даже если судья осмелится сказать не то, что требует система.
Михаил посмотрел в бумаги перед собой. Остановился на одном листе, сделал пометку. Затем — тишина. Он поднял голову. Анна ощутила, как его взгляд скользнул по ней, задержался на долю секунды, и продолжил — к скамье подсудимых.
— Суд, рассмотрев материалы дела, в том числе предоставленную видеозапись, протокол задержания, а также показания свидетелей…
Он сделал паузу. В зале повисло напряжение, плотное, как пар в коммунальной кухне.
— …пришёл к следующему заключению.
Анна сжала кулаки на коленях.
— В действиях гражданки Горбаневской не усматривается состава правонарушения, предусмотренного статьёй 190-1 Уголовного кодекса РСФСР. Отсутствие публичных призывов, отсутствие распространения агитационных материалов, а также нарушение порядка задержания и отсутствие санкции прокурора…
Михаил поднял глаза.
— …дают основание считать задержание незаконным. На основании статьи 5 УПК РСФСР гражданка Горбаневская подлежит немедленному освобождению из-под стражи в зале суда.
В зале воцарилась мёртвая тишина. Шёпот не прорвался даже между скамеек. Только лёгкий выдох Анны — как тихий хлопок военной шинели в пустом коридоре.
Соколов вскочил.
— Протестую! Прошу внести в протокол моё несогласие с решением суда!
— Протест принят, — сухо сказал Михаил, не глядя на него. — Он будет зафиксирован в протоколе.
Анна поднялась, её глаза встретились с глазами Горбаневской. Та не улыбнулась — но уголки её губ дрогнули. Её взгляд светился благодарностью.
Михаил продолжал:
— Обвинение снято. Заседание объявляется закрытым.
Он ударил молотком. Но перед тем как встать, «случайно» сдвинул руку — папка дела осталась приоткрытой. Анна заметила жёлтый лист с грифом «копия для внутреннего пользования». Уголок документа выглядывал из-под основной массы бумаг.
«Он даёт мне возможность. И рискует вместе со мной», — мелькнуло у неё.
Когда публика поднялась, Анна подошла к Горбаневской.
— Вы свободны, — тихо сказала она.
— Вы спасли меня. Спасибо.
— Нет, — ответила Анна. — Это спасло видео. А я просто вовремя его нашла.
Они обе обернулись на крик:
— Это ещё не конец! — В голосе Соколова звучала ярость, от которой стыли стены. — Я прослежу, чтобы этим делом занялись в другом месте.
Анна шагнула к нему:
— Следите за процедурой, товарищ прокурор. Это решение вступает в силу немедленно.
Он прищурился, но не ответил. Его перо вновь заскрипело по блокноту.
Анна вышла из зала последней. Перед дверью на секунду обернулась — Михаил стоял всё там же, смотрел на неё. Он едва заметно кивнул, и его губы чуть шевельнулись:
— Осторожнее.
«Я поняла, — подумала она. — Теперь они следят за мной. Но сегодня — мы победили».
И только ступив на холодный каменный пол коридора, она впервые позволила себе выдохнуть.
Апрельский вечер стелился по парку влажной мглой. Земля под ногами была мягкой, рыхлой, в грязных разводах талого снега. Сырые ветви голых деревьев шевелились от лёгкого ветра, а тусклые фонари подрагивали в тумане, отбрасывая длинные, зыбкие тени на тропинку у набережной. Волга шумела глухо, упрямо — где-то в темноте, за кустами. От воды тянуло ледяным дыханием.
Анна сидела на скамейке, прижимая к боку сумку с документами. Валенки прилипали к мокрому песку, пальцы в шерстяных перчатках сводило от холода, но она не уходила. Сердце стучало быстро, будто подгоняло. На ней был старый шарф, выданный в гардеробе суда, и вязаный свитер, купленный у бабушки на Центральном рынке.
«Я могла быть в Москве. В метро. С кофе. А теперь — парк, пальто, слежка и судья, который…».
Из-за дерева, будто вырастая из тени, появился Михаил. Его пальто было застёгнуто до самого верха, воротник поднят, перчатки в руках. Он шёл быстро, но, заметив её, замедлил шаг.
— Товарищ Коваленко, — сказал он, подходя. — Простите, что так… неформально. Но в здании суда я бы не смог. Слишком много ушей.
Анна встала. Фонарь рядом мигнул, осветив его лицо — усталое, но тёплое. Лёгкая улыбка дрогнула на губах.
— Товарищ судья, я привыкла к неформальности. Она даёт больше воздуха.
Он кивнул, сев на край скамейки. Иней тут же покрыл тёмную шерсть его пальто.
— Я слышал, как Соколов разговаривал с оперативниками, — тихо начал он. — Он… настраивает КГБ. Прямо говорит, что вы подрываете устои. Что вы… не отсюда.
Анна села обратно. Грудь сжалась.
— Он прав. Я не отсюда. Я с Профсоюзной улицы, а тут улица Андропова, и ещё вчера меня спрашивали, не иностранка ли я.
Он рассмеялся тихо.
— Вам идёт эта прямая ложь. Я её сразу слышу, как скрип старой папки.
Анна отвела взгляд, вглядываясь в темноту между деревьями. Там, за кустами, мелькнула тень — силуэт мужчины в сером пальто. Замирание в груди.
— Я спасаю невинных, — произнесла она негромко. — Но боюсь пропасти. Я… иногда иду по краю, товарищ судья.
— Михаил. Просто Михаил. Здесь, в парке, мы оба не под протокол.
Анна сжала руки.
«Он говорит это мне. Он открывается. Зачем ты это делаешь, Михаил? Не делай мне больно».
Они замолчали. Над ними зашуршали ветви. Где-то вдалеке хлопнула дверь сторожки.
— Вас не отпустят, — сказал он спустя минуту. — Ни в газетах, ни в протоколах. Но я постараюсь… сгладить. Сохранить.
— Спасибо. Но если что, у меня всегда с собой УПК и пара рублей на хлеб, — попыталась пошутить Анна.
Он встал.
— Не гуляйте долго. Эта тень за кустами — не ветер.
— Я знаю.
Михаил смотрел на неё ещё секунду. Потом кивнул и пошёл обратно по тропинке. Его шаги были твёрдыми, и ни разу он не оглянулся.
Анна осталась сидеть. Дотянулась до сумки, нащупала папку. Там, среди протоколов, лежала записка: «Статья 122. Пересмотри по Делоне. Тебе пригодится». Его почерк.
«Он не только слушает. Он запоминает. И помогает».
И в этот момент, несмотря на тень в кустах и пульс в горле, Анна впервые с момента прибытия в этот город почувствовала, что она не одна.