Анна протянула флакон. Григорий спрятал его под лоток и бросил ей свитер — серый, тяжёлый, с косами.
— Только не свети им.
— Ясно.
— Ты, говорят, Горбаневскую отмазала?
Анна натянула свитер поверх пальто, не глядя на него.
— Не здесь.
— Ну-ну, — буркнул он и отвернулся.
Анна отошла от лотка, смешалась с толпой. В руке сжалась ручка сумки. Лёгкое дрожание — не от холода.
Мимо прошёл мужчина в сером пальто. Лицо у него было обычное: нос прямой, рот тонкий. Но взгляд — сквозь неё, как через стекло. Он не остановился, не обернулся. Просто исчез в толпе.
«Опять он. Был у коллегии. Стоял у аптеки. Теперь — рынок».
Она свернула вглубь рынка, мимо ряда с морковью и пустыми банками из-под тушёнки, и присела на ящик у кирпичной стены. Рядом спорили две женщины:
— Я вчера очередь заняла в пять утра, а они мне — мол, талонов нет. А на базаре вон, за мясо — зубы выбей.
— Так а ты пробовала к Григорию? Он же вроде…
Анна слушала сквозь гул и мерзлоту. Она надела свитер, запахнулась пальто. Тело отогрелось, но мысли оставались ледяными.
«Я в Ярославле. На чёрном рынке. Меня узнают по фамилии, по шёпоту. И кто-то за мной идёт».
Но на губах появилась лёгкая улыбка. Горбаневская — свободна. Мясо — у кого-то на ужин. Свитер — на ней. Это был не триумф, но хотя бы тактическая победа.
И главное — она научилась. Торговаться. Держать лицо. Узнавать свои — и чужие — цены.
Теперь оставалось не дать им узнать её настоящую.
Общая кухня встретила Анну холодом и кисло-дымным духом. Из старой печки пахло влажным углём, треск топки доносился с ленивой неохотой. На стене висело выцветшее расписание уборки, в углу под столом — таз с грязной водой, а над ним — кастрюли, свисающие с гвоздей, как напоминание о коллективной дисциплине.
Анна встала у плиты, поставив чайник. Рядом, на подоконнике, аккуратно стояла её сумка — та самая, с замаскированными заметками, упакованными в обложку от «Советской конституции». Новый свитер колол шею, но грел хорошо.
«Тут чай — ритуал выживания. А не пять минут на кухне с капучино».
На табурете за столом сидел Пётр — молодой, острощёкий, с глубокими мешками под глазами и вечно измазанной тетрадкой, в которую он что-то записывал, щурясь. Очки у него постоянно сползали на кончик носа, а голос был визгливый, как у самодельного граммофона.
— Опять вы печку топите по-своему, товарищ Коваленко, — сказал он, не отрываясь от записей. — У нас тут не Кремль. Угля на всех не хватит.
— Я принесла свой, — спокойно ответила Анна, не оборачиваясь. — С рынка.
— Всё равно дымит, — буркнул он. — И дышать нечем. Не умеете вы с печью.
— Тогда подскажите, — обернулась она. — Вы же, вроде, будущий инженер?
Пётр посмотрел на неё поверх очков.
— Я студент. Но не по печам.
— Уточнение принято, — ответила она сухо. — Только я не просила вам дышать за меня.
Лидия подняла глаза от газеты:
— Петя, ты чего опять? Пусть топит. На улице вон как — руки мерзнут.
— Я про уголь. Не про тепло. Все ж по норме, — продолжил Пётр. — У нас и так Зинаида от Ленины забрала мешок. Теперь вот новая соседка жгёт, как в бане.
Анна повернулась, поставив заварку в чайник.
— Я повторю. Уголь мой. Куплен за духи. Личный вклад, не государственный.
— Угу. Всё вы тут личное… А откуда, кстати, у вас духи? Вы же из Москвы?
— Да.
— И что вы там делали?
На кухне стало на мгновение тихо. Даже Зинаида, шинкуя лук, остановилась. Печь вздохнула и выплюнула клуб дыма.
Анна поставила чайник на стол, оперлась руками о край.
— Работала.
— Где именно? — Пётр не отставал.
— В коллегии адвокатов.
— А что приехали в Ярославль? Из Москвы-то? Тут у нас… не столица.
— Меня распределили, — спокойно ответила Анна. — Временное направление. По делу.
Пётр наморщил нос.
— Ага… Дело. У нас тут теперь всё через дела. Вы хоть понимаете, что у нас в городе своих юристов полно?
— Я не забираю вашу работу. Только кипячу воду, — отрезала она.
Зинаида с шумом уронила нож в миску.
— Петя, дай людям пожить. Уж если у неё уголь свой — радуйся. А то сам третий день воду не греешь.
Лидия хмыкнула, перевернув страницу.
Анна села за стол, сжав чашку ладонями. Чай был слабый, почти прозрачный, но тёплый.
«Каждый вечер — как мини-допрос. Пётр, конечно, не следователь. Но интонация у него — точь-в-точь. „А где были с восьми до десяти?“».
Она скосила взгляд на сумку. Всё было на месте. Замаскировано. Сухо. Без следов.
«Может, он и просто зануда. Или нет. Тут любой вопрос — не просто вопрос».
Печь треснула, в ней загорелась новая жилка угля. Пламя дрогнуло.
Анна отпила чай. Лицо оттаяло. Но внутри — холод оставался.
— Завтра моя очередь полы мыть, — бросила она буднично, глядя в огонь. — Не переживай, Пётр. Печку растапливать не буду. Только чай.
Пётр ничего не ответил. Только снова уткнулся в тетрадку.
Анна поднялась и вышла, не оглядываясь. В коридоре она снова проверила сумку — молча, на ощупь. Всё было там. Всё было на месте.
Но теперь — с новым пониманием: даже кухня — это не просто кухня. Это поле. Где каждый шаг может стать уликой.
В клубе пахло табачным дымом, старой деревянной мебелью и сыростью, которая, казалось, въелась в стены ещё со времён войны. Тусклая лампа под потолком мигала, будто издеваясь, и тени на стенах казались живыми. Под ней — два стола, где мужчины в фуфайках и рабочих телогрейках хмуро двигали фигуры на шахматных досках, покашливая и обсуждая нормы выработки в мартеновском цехе.
Анна сидела в углу, на шершавом деревянном стуле, с прижатой к боку сумкой. Свитер слегка чесался, валенки согревали ноги, но уют не приходил. Её глаза бегали по залу, задерживаясь на лицах, словах, движениях. Всё казалось чужим — и слишком знакомым одновременно.
«Тут даже клуб — как участок. Всё под контролем, только без формы и звёздочек».
На соседнем столике официантка в старом переднике разливала чай из огромного металлического чайника. Рядом мужики кивали, переговариваясь:
— Третий участок сдал по пятьсот пятнадцать. Наши опять не дотянули.
— Вась, да не гони. Мы же и на подработке стояли. Кто нам премию даст, а?
— А ты комсомолку спроси, она знает. У неё вон, всё под контролем.
— У меня под контролем шах и мат, — буркнул бородатый мужчина и двинул ладьёй.
— О, опять Серёга шахматистом заделался. Да ты в прошлый раз на дебюте рухнул.
Анна слушала их как радиопередачу. Слова скользили мимо, но ритм речи, манера переговариваться — всё было плотным, как ватное одеяло. Её дыхание стало ровнее. На мгновение казалось, что всё нормально. Почти.
До тех пор, пока она не увидела движение за окном.
Тень — мужская, в пальто. Стоял, словно случайно, у фонаря. Не курил, не шевелился. Просто смотрел в сторону клуба.
Анна сжала ручку сумки.
«Опять он. Или другой такой же. Эти пальто, как форма невидимых. И взгляд — ледяной, будто считает, сколько раз я моргнула».
Она отвела взгляд, сделала глоток чая. Горький, без сахара.
За соседним столом высокий мужчина в меховой шапке вдруг повернулся к ней:
— Товарищ, вы новенькая? Не припомню, чтобы вы раньше сидели тут.
— Да, — ответила Анна, ровно. — Прибывшая из Москвы.
— Командировка?
— Почти. Коллегия адвокатов.
— Ого! Адвокат, значит. Ну-ну. У нас тут редко бывают. Обычно прокуроры приходят. Их тут любят.
— Я тоже умею быть полезной, — произнесла она, стараясь не показать дрожь в голосе.
Мужчина кивнул:
— Главное — не путать полезность с самоуверенностью. У нас, знаешь ли, всё по уставу. Норма — прежде всего. Даже в шахматах.
— В шахматах? — Анна слабо усмехнулась. — Не знала, что тут по нормам играют.
— А как же! — Вставил другой. — Два часа — на партию. Не уложился — записывай в тетрадь.
Смех прокатился по залу. Официантка принесла ещё чай. Кто-то достал кусочек сахара, сломал пополам, передал другому. Ритуал доброжелательности, в котором всё равно ощущалась система.
Анна прижалась к спинке стула. Снова скользнула взглядом к окну. Тень исчезла.
«Вот так всегда. Покажется — и нет. Или я просто не умею смотреть правильно. В 2005‑м бы вызвала полицию. А тут… кого? Соседа Петра?».
Мужчина в шапке сделал глоток чая и кивнул ей:
— Если что — к нам можно заходить. Мы тут каждую среду. Шахматы — дело серьёзное. Вон, Серёгу даже мастер спорта обещали направить.
— Благодарю, — кивнула Анна. — Если будет время — обязательно.
Они вернулись к игре. Она встала, подняв сумку.
— Уже уходите? — Удивился мужчина. — У нас ещё вон, партийные газеты лежат. Можно полистать.
— В другой раз, — коротко ответила она. — Пора домой. Коммуналка ждёт.
— Тогда держитесь, товарищ адвокат. У нас тут свои порядки. Шаг влево, шаг вправо — уже обсуждают.
Анна кивнула, пряча дыхание.
На выходе она снова взглянула в окно. Фонарь одиноко светил на пустую улицу. Снег хрустел под ногами, ветер завывал в щели.
«Тут даже чай — как проверка. Но я выстояла».
Она затянула шарф повыше и шагнула в ночь.
Ночь сковала Ярославль глухим морозом. Воздух был неподвижен, как застеклённый, и пах углём и старым снегом. Одинокий фонарь у подъезда дома, где жила Анна, мигал, будто решая — погаснуть совсем или ещё немного поработать. От этого света снег казался синевато-серым, а тени — длинными, нереальными.
Анна стояла у подъезда, прижав к груди сумку. Рука в варежке слегка дрожала. Сквозь шерсть ощущались обводы книги. Внутри, под обложкой «Советской конституции», лежали её заметки — аккуратно исписанные листы с именами, выводами и осторожными фразами. Рядом — часы, привезённые с собой. Бесполезные теперь. Но она не могла от них избавиться.
У соседнего дома мелькнула фигура. Мужчина в сером пальто. Тот же, что был у рынка. Тот же, что стоял у клуба. Или другой. Невозможно было с