— Вы утверждаете, что не видели у гражданина Дремлюги никаких агитационных материалов?
— Да. Ни плакатов, ни листовок.
— Вы слышали, чтобы он выкрикивал лозунги?
— Нет, он молчал.
— То есть, вы не видели ни действий, ни слов, свидетельствующих о нарушении общественного порядка, верно?
— Э-э…
Степанов встал.
— Возражаю. Адвокат давит на свидетеля и искажает суть. Свидетель зафиксировал участие в группе лиц, создающих провокационную ситуацию!
Михаил не поднял взгляда:
— Возражение отклоняется. Свидетель, отвечайте.
Милиционер выглядел потерянно:
— Ну… он был среди них. Значит, поддерживал.
— Спасибо, — сказала Анна и вернулась на место.
Дремлюга слегка склонил голову — почти кивок.
Пауза. Орлов поднял взгляд. Он смотрел на Анну ровно. Долго. Потом записал что-то в папку. Перевернул страницу.
Анна не двигалась. Рядом прокурор листал блокнот. Шорох бумаги казался слишком громким.
«Я держу это. Я. Сама. На суде, где всё против закона — закон всё равно возможен. Если знать, где искать».
Судья закрыл папку.
— Свидетель, можете быть свободны.
Милиционер вздохнул, шагнул к выходу, почти споткнулся о край ковра.
— Следующий свидетель — Фёдоров, дежурный.
Шепот снова пробежал по залу. Пахло пылью, лаком и бумагой. Анна не опустила взгляд. Дремлюга тоже.
Тусклый свет ламп лениво стекал по стенам зала Ярославского областного суда. Пахло талой водой, старым лаком и мокрой фуфайкой. Шум за окнами — приглушённый гул улицы — казался далёким, словно другой эпохой. Публика замерла, не дыша: местные, журналисты, партийцы. Скрипнули скамьи. Михаил Орлов поднял молоток и коротко стукнул — не для порядка, а чтобы напомнить: время говорить.
Анна стояла у стола защиты, с прямой спиной, ладони на открытых материалах дела. Её пальцы едва заметно касались бланков. Видеоплёнка лежала на папке — серой, шероховатой, с маркировкой архива.
— Ваша честь, — начала она. Голос прозвучал чётко, без дрожи. — В материалах дела указано, что гражданин Дремлюга был задержан в городе Москва.
Михаил кивнул, будто подталкивая — продолжай.
— Это означает, что, согласно статье 26 УПК РСФСР, дело подлежит рассмотрению по месту совершения предполагаемого правонарушения, то есть — в Москве.
Сзади кто-то охнул. У прокурора Степанова дёрнулась бровь. Он поднялся, резко.
— Возражаю. Подсудимый — житель Ярославской области, он действовал в координации с антиобщественными элементами местного происхождения, что создаёт основание для рассмотрения дела по месту жительства.
Анна не двинулась.
— Но сама демонстрация, за которую его обвиняют, была в Москве. Видеозапись, изъятая сотрудниками, подтверждает, что он не выкрикивал лозунгов, не держал плакатов и не нарушал общественный порядок.
Она подняла кассету.
— Видеоматериалы приобщены к делу. На записи видно, как он стоит — в сторонке. Ни агрессии, ни попыток вмешаться. И ни одного листка бумаги в руках.
Степанов прищурился.
— Демонстрация носила антисоюзный характер. Присутствие на ней — уже факт преступления. Это…
— Простого присутствия недостаточно, — перебила она. — Для состава правонарушения необходима активная форма участия, выраженная в действиях. Иначе по вашей логике любой прохожий автоматически становится участником митинга.
Михаил поднял бровь. Его пальцы едва коснулись открытой папки. Анна заметила: там, вверху, пометки карандашом. Нарушение сроков задержания — обведено.
«Он видел. И он оставил папку открытой не случайно».
— Кроме того, — продолжила Анна. — Я прошу обратить внимание суда на нарушение сроков ареста. Согласно статье 122 УПК РСФСР, обвиняемый должен быть доставлен к судье в течение 48 часов. А между задержанием и оформлением протокола прошло более двух суток. Это серьёзное процессуальное нарушение.
Степанов шагнул вперёд, как волк, сдержанный только формой.
— Адвокат выстраивает защиту на формальностях. Подсудимый — не первый раз замечен в подрывной деятельности.
— Где материалы прошлых дел? — Анна повернулась к нему. — Или вы предлагаете суду опираться на слухи?
На этот раз зал отозвался приглушённым смешком. Михаил снова стукнул молотком, но без раздражения. Просто — напомнить, кто тут суд.
— Товарищ судья, — сказала Анна тише. — Подсудимый — рабочий. Он родился в Ярославле, да. Но приехал в Москву учиться и работать. Его действия не носили разрушительного характера. Он никого не трогал, не сопротивлялся при задержании, не имел агитационных материалов. Я прошу рассматривать это дело не как угрозу обществу, а как проявление гражданской позиции, пусть и неудачную. Он защищал справедливость, а не клеветал.
Она замолчала. Тишина навалилась на зал. Михаил медленно поднял глаза. Анна поймала этот взгляд — он был прямой, чуть ироничный. В уголке губ мелькнула почти незаметная улыбка. Но следующего движения не последовало.
— Суд примет доводы защиты к сведению. Заседание продолжается.
Степанов склонился над блокнотом. Перо скрипело, как коготь по стеклу.
«Пишет, пишет… каждый мой шаг».
Анна отступила на полшага. Внутри её колотило. Но на лице — спокойствие. Дремлюга не смотрел на неё. Он смотрел в пол, словно знал: борьба идёт не за него одного. За всех, кто молчит. И за всех, кто уже не может говорить.
«Я использую их законы, чтобы спасти невинных, но плачу их же тенями».
Михаил закрыл папку. Медленно. И вновь посмотрел на неё.
Тусклый свет ламп лениво стекал по деревянным панелям, выхватывая усталые черты лиц, цепляясь за пыль в воздухе. Запах лака, перемешанный с сыростью и чуть уловимым ароматом ландышей от чьих-то духов, делал зал душным, почти липким. Сквозь окна пробивался свет весеннего дня, но он не согревал — лишь подчеркивал тяжесть момента.
Анна стояла у стола защиты. На ней — простое синее платье, новый свитер и старенькие валенки, начищенные до блеска. В руках — заключение с видеозаписью и растрёпанные протоколы, помеченные её же карандашом. Дремлюга — уставший, но сдержанный — сидел рядом. Его взгляд метался между судьёй и Анной, как будто искал, где будет следующий выстрел — или спасение.
Михаил Орлов, в строгом тёмном костюме, склонился над бумагами. На его лице — сдержанность, но взгляд, брошенный мимоходом на Анну, был полон чего-то живого, человеческого.
— Суд удаляется для вынесения решения, — коротко сказал он.
Молоток стукнул по дереву. Скрипнули стулья. Публика зашепталась, словно всё, что копилось в их горле, вдруг вырвалось наружу. Анна осталась стоять. Она не могла сесть. Ни сейчас.
«Кажется, я держу этот мир на тонкой нитке. И всё, что нужно — один неверный шорох».
Спустя десять минут Михаил вернулся. Те же строгие движения, та же выверенность жестов. Но в складке его рта Анна увидела то, что не позволяла себе увидеть раньше — поддержку.
— Суд рассмотрел материалы дела, изучил видеозапись, выслушал показания свидетелей, доводы обвинения и защиты.
Он сделал паузу.
— Принимая во внимание, что демонстрация происходила в Москве, что подсудимый не совершал активных действий, нарушающих порядок, а также учитывая допущенные нарушения в сроках ареста, суд постановляет…
Мгновение — как затянутое дыхание всего зала.
— …оправдать гражданина Дремлюгу Владимира Николаевича по предъявленным обвинениям. Освободить из-под стражи немедленно.
В зале — тишина. Даже не ахнули. Публика будто не поверила.
А потом — шорох. Кто-то кашлянул. Кто-то уронил портфель. Кто-то вскрикнул от удивления, но быстро заткнулся. И всё снова затихло.
Анна не улыбнулась. Она лишь сделала вдох. Ровный. Сдержанный.
«Я спасла его. Но к кому теперь придут ночью?».
Дремлюга поднял глаза. Он не сказал ни слова. Но его взгляд говорил всё. Благодарность. Усталость. Страх. И надежда.
— Спасибо, — прошептал он, когда охранник открыл дверь решётки.
Анна кивнула.
— Вы свободны. Пока.
Степанов вскочил.
— Протестую! Суд допустил ошибку. Решение основано на юридических манипуляциях, защитник использовала улики, добытые, вероятно, с нарушениями процедуры!
Михаил медленно поднял взгляд.
— Ваш протест будет зафиксирован в протоколе, товарищ прокурор.
Он стукнул молотком. Без злобы. Как будто ставил точку.
Когда суд стал рассасываться, Степанов подошёл к Анне. Его лицо было каменным, но глаза горели.
— Вас проверят, — тихо сказал он. — Я этим займусь лично.
Анна не дрогнула.
— У меня все документы в порядке, товарищ Степанов.
Он отвернулся, как будто её холодное спокойствие только подлило масла в огонь.
Михаил медленно собрал бумаги на столе. Папка с делом снова осталась открытой. И теперь — не случайно. Там лежал лист — подшитый, но с краем, словно приглашение. Анна опустила взгляд и прочла: служебная записка, откуда была утечка записи. Имя внизу — секретарь, тот самый, с которым общался Григорий. Она знала, зачем он оставил это.
«Он прикрыл меня. Или предупреждает».
Михаил встал.
— Товарищ Коваленко, — сказал он, подходя ближе. — Мне нужно будет задать вам пару уточняющих вопросов. Позже. В частном порядке.
— Конечно, — кивнула она.
Он посмотрел на неё. Не как судья. Как человек, которому небезразличен исход. Или она.
— Хорошая работа.
Анна, глядя ему в глаза, едва заметно улыбнулась.
— Спасибо, товарищ судья.
Она вышла из зала, держа в руках сумку с бумагами, свитер под мышкой, видеозапись — плотно прижатую к груди. На душе было светло и тревожно одновременно. Победа — но на краю.
«Каждая победа спасает одного, но приближает меня к пропасти».
На крыльце её встретил Дремлюга. Он стоял, дышал весенним воздухом, вглядывался в небо.
— Анна Николаевна… — сказал он, голос дрожал. — Я… я думал, что не выберусь.
Она кивнула.
— Живите. Только ради этого всё стоило.
Он потянулся было обнять её, но остановился.