— Только хлеб сегодня? Или консервы тоже выкинули? — Негромко спросила Анна.
— Паштет был с утра, — ответила та с подозрением. — Но кому достался? Тем, кто с утра пораньше. А вы кто такая? Я вас раньше не видела.
— Новая, по обмену, из Москвы. Работаю юристом. — Анна улыбнулась вежливо, как умела. — А тут, говорят, даже за килькой надо воевать.
— Тут и за селёдку воюем, — буркнула женщина и отвернулась.
Громкоговоритель за окном бодро вещал:
— В магазинах области обеспечен стабильный выбор продуктов питания. Повышение норм снабжения — результат успешного выполнения семилетнего плана!
«Особенно видно по этой стенке, где только банка уксуса», — подумала Анна, машинально прижав к боку сумку с заметками.
Обложка книги «История ВЛКСМ» торчала наружу. Для отвода глаз.
— Гляди-ка, гостья из будущего снова в засаде, — раздалось рядом.
Григорий, с инеем на бровях, шагнул из тени колонны. Та же кожанка, тот же лукавый прищур.
— За хлебом, что ли, стали?
— А ты думал — за золотыми батонами?
— Угу. Я тут слышал, вы у Сокольской с делом о прачечной как-то ловко выкрутились. У меня есть к тебе встречный интерес.
— У тебя всегда интерес, — Анна усмехнулась. — Снова варежки на совесть менять будешь?
— Не-а. Информация. К завтрашнему дню в гастроном привезут сгущёнку. Десять банок. Только на молочную комиссию. Хочешь знать, как её взять?
— Это как?
— Есть один работник склада. Он пьёт. А ещё у него племянница — кандидат психологических наук. Точнее, почти, — он подмигнул. — Ты вроде тоже в этой сфере шаришь. Поможешь разобраться, чего он боится — я тебя свяжу.
— Ты хочешь, чтобы я с тобой сыграла в доктора Фрейда, а потом ты мне скажешь, где взять банку сгущёнки?
— Именно.
Анна вздохнула, сделала шаг вперёд — очередь двинулась.
— Имя, адрес и день рождения. И чтобы никто не следил.
— Галя, очередь! — Крикнула продавщица. — С талоны подай, не тормози!
Анна достала потрёпанный листочек. Буквы на нём уже начали стираться, как и терпение в этой очереди.
Сквозь мутное окно она снова заметила силуэт: тот же мужчина в сером пальто, стоящий у газетного киоска. Он не покупал, не читал. Просто смотрел.
— Что, снова он? — Григорий тоже заметил взгляд. — Не твой случайно?
— Если бы был мой — давно бы пошёл под статью, — голос её стал тише. — Следят. Но я не сдаюсь.
— Тогда завтра — в двенадцать, у молочного ларька на Всполье. Принеси что-нибудь… умное. Он любит цитаты, — Григорий хлопнул её по плечу. — Выживает не самый сильный, а самый хитрый.
— И самый тёплый, — Анна показала на своё одеяло в сумке. — Пока.
Очередь двинулась, шаг за шагом приближая её к хлебу и банке перловки, которую она терпеть не могла.
Но у неё был план. И за пазухой — знания, которыми можно было торговать не хуже чем варежками.
Снег под валенками хрустел особенно громко, как будто предупреждая. Анна свернула с Советской улицы, не дойдя до гастронома — у киоска с газетами стоял милиционер в шинели и меховой ушанке. Он неспешно останавливал прохожих, разворачивая книжечки паспортов. Двоих женщин уже отозвали к стене, мужчина показывал бумажку и кивал на заводскую проходную.
Анна чуть ускорила шаг и нырнула в переулок между булочной и парикмахерской. Там пахло углём, морозом и чем-то кислым — из подвала тянуло квашеной капустой. Над головой потрескивала лампа на столбе, тусклая и моргающая, как в кинохронике.
«Вот тебе и свобода передвижения, — подумала она, кутая лицо платком. — Тут каждый шаг — под прицелом милиции».
На углу у старого сарая она оглянулась. На той стороне улицы мелькнула знакомая фигура. Тот же серый пальто, та же заиндевевшая шляпа. Мужчина стоял, будто ждал кого-то. Или уже ждал её.
Анна плотнее прижала к боку сумку. Внутри, под замаскированной обложкой книги «История ВЛКСМ», хранились её заметки по делу Дремлюги, выписки из советского уголовного кодекса, адреса. Всё, что могло вызвать интерес у не того человека.
Она свернула за угол, где дома стояли ближе друг к другу, и воздух казался теплее. Дворник в телогрейке сгребал снег к забору. Он посмотрел на неё из-под вязаной шапки.
— Товарищ, далеко идёте? — Бросил он с любопытством.
— По делам, в коллегию. — Анна постаралась говорить ровно. — Улица Мельничная, потом направо.
— А то сейчас по центру не пройдёшь. Всех тормозят, как на войне. У одного паспорта нет — так он кричит, что забыл дома. Кто ж теперь верит?
— А часто такое?
— Как погода портится — всегда. И как кто-то новый появляется.
Анна кивнула и пошла дальше. За спиной снова заскрипел снег.
«Спокойно. Дыши. Ты не нарушила ничего. В твоих бумагах всё чисто. Почти».
Она свернула ещё раз, на узкий закоулок, где окна частных домов были заклеены крест-накрест полосками бумаги. На заборе висел плакат: «Бдительность — долг гражданина». Мужчина с биноклем на фоне радиовышки смотрел прямо на неё.
Внутри сжалось.
— Коваленко?
Голос прозвучал сзади. Она обернулась — Григорий.
— Не бойся, не серый. Я сам еле улизнул, — он поправил воротник кожанки. — Ты чего одна тут бродишь?
— Документы проверяют. Не хочется попадаться. — Она говорила сдержанно.
— Правильно. Ты же у нас не по линии комитета прибыла.
— Ты принёс адрес того с племянницей?
— Угу. Но не здесь. Вечером — у бани на углу Нагорной. Там нет патрулей. Иди по переулкам, там безопаснее.
— Переулки — не решето. Тень за мной с утра.
Григорий посмотрел через плечо.
— В сером?
Она кивнула.
— Тогда — вдвойне осторожно. Они сначала следят, потом спрашивают, где прописка. А потом ищут поводы.
— Я и без них уже вся в поводах, — она коротко усмехнулась. — Прачечная, гастроном, адвокатура.
— Ты не местная, Анна. Тебе всё приходится учиться заново. Даже прятаться.
— Спасибо за напоминание. Вечером на Нагорной?
— Там и будем.
Он исчез за углом, оставив её в шуме фонарей и шорохе вьюги, что ползла из дворов.
Анна подтянула шарф и пошла вперёд. Медленно, осторожно. Каждое окно могло быть глазом, каждый силуэт — вопросом. Но внутри уже не дрожала. Это был новый порядок, новая улица, и она училась по ней ходить. Шаг за шагом.
Треск печки отдавался в чугунной трубе, будто зевота старика. Ночь опустилась на коммунальную кухню, слабо освещённую лампочкой под абажуром с бахромой. Воздух был натянут, как струна, и пах мукой, варёным луком и капустой из кастрюли, оставленной кем-то на плите. Вдоль стен — тазы, миски, алюминиевые кастрюли; на подоконнике стояли банки с рассолом и зимними заготовками.
Анна стояла у стола в старом халате поверх свитера, с закатанными рукавами. Перед ней — миска с мясным фаршем и гора белоснежной муки. Она месила тесто неловко, сжимая губы, будто ведя допрос.
— Крути не в кулаке, а в ладони. Вот так, кругом, — Клавдия, соседка-учительница, сидела у печки с газетой «Литературная Россия», попивая чай. — А то у тебя не пельмени будут, а галушки для фронтовой каши.
— Я стараюсь, — Анна вздохнула и отщипнула кусочек теста. Пальцы липли, мука цеплялась к свитеру. — У меня в Москве готовили пиццу. Покупали тесто в магазине.
— Пиццу? — Вмешался Фёдор, студент с третьего этажа. Он наливал себе кипяток из эмалированного чайника. — Это где ж ты в Москве жила, что пельмени за западную моду променяла?
— В 2005 году, — пробормотала она машинально, и тут же одёрнула себя. — В двадцать пятом квартале. Там рядом магазин был…
— А, на Бабушкинской? Там у них снабжение получше, — Клавдия оторвалась от газеты. — Но всё равно, пельмени — не шутка. Это не модное баловство, а ужин на три дня.
Анна кивнула, раскатала кружочек и неловко положила в него фарш. Слепила по центру — слишком много, тесто лопнуло.
— Мало муки. Надо подсыпать, — подсказал Фёдор и подошёл ближе. — Вот, смотри. Фарша чуть-чуть, лепёшка потоньше, и защипывай по краю, не посередине.
Он взял её лепёшку, ловко свернул и выдал почти идеальный пельмень.
— Прекрасно, — Анна усмехнулась. — Два диплома, а пельмени — квест.
— Тут не дипломами лепят. Тут памятью, — Клавдия перевернула страницу. — У меня бабка лепила по триста штук на зиму. Под марлей хранили. Сейчас всё не то…
Печь за её спиной хрустнула. Анна вздрогнула и бросила взгляд на свою сумку у стены. В ней, под обложкой книги «История ВЛКСМ», лежали аккуратно сложенные листы. Она знала их наизусть: номера статей, свидетели по делу Кравцова, иски, данные о Дремлюге. Всё ещё пахнущее типографской краской и страхом.
«Если устроят обыск… если залезут в сумку…».
— Ты чего замерла? — Фёдор потряс полотенцем. — Пельмени ждут.
— Думаю, куда их складывать, — Анна кивнула на миску. — У меня на подоконнике холодно, можно туда?
— Можно. Только не забудь подписать. А то потом скажут, что чужое.
— Ясно, — она пошла к сумке, незаметно проверяя, на месте ли замок. Всё было цело. Но тень тревоги снова сжалась в груди.
Наклонившись, она будто бы поправила валенок, а другой рукой нащупала половицу у стены. Движение — точное, механическое. Доска приподнялась, и в щель исчезли часы и бумажный свёрток, оставшийся от посещения библиотеки.
«Если завтра придут… хотя бы не всё найдут».
— Эй, Коваленко, а у тебя муж где? Или одна тут справляешься? — Крикнула Клавдия, не поднимая глаз.
— В отъезде, — Анна вернулась к столу. — До конца месяца.
— Понятно. Сейчас у всех мужья в отъездах. Особенно, когда уголь таскать.
Фёдор рассмеялся. Анна закатала следующий круг. Руки уже двигались увереннее. Тесто стало податливее, движения — точнее.
— Вот, почти получилось.
— Ага. Только не забудь: вода должна кипеть. И не мешай шумовкой — пельмени сами поднимутся.
Она кивнула, глядя на миску. Пельмени выстроились, как маленькие солдатики. Неровные, но её.
— Спасибо. За науку.
— Привыкай, Коваленко. Тут всё через руки, а не через слова, — Клавдия поджала губы. — Через пельмени, через поленья, через уборку.