Анна на секунду посмотрела на судью.
— Она не клеветала. Она защищала свободу. Свою и своего ребёнка.
В зале воцарилась тишина. Даже Соколов не встал — только прикусил губу и начал быстро писать. Перо скрипело с остервенением.
Михаил Орлов склонился над папкой. Он листал медленно, вдумчиво. Потом поднял взгляд — и впервые их глаза встретились на несколько долгих секунд.
«Ты всё понимаешь. Но пойдёшь ли до конца?» — мелькнуло у неё.
Судья взял молоток и негромко стукнул по деревянной доске:
— Суд уходит на совещание.
Гул пронёсся по залу. Анна села на своё место, медленно. Пресс в груди чуть ослаб. Руки были влажными, сердце всё ещё билось как после бега. Но внутри — разгоралось ровное пламя.
«Я использую их же закон, чтобы спасти. Значит, есть шанс. Значит, ещё не всё потеряно».
Позади неё кто-то прошептал:
— Говорят, она из Москвы. Странная.
Анна не обернулась. Только сжала папку и посмотрела на Иру Беликову. Та улыбнулась ей сдержанно, и в глазах её блеснуло — не благодарность. Вера. Настоящая. Живая.
Анна отвела взгляд. В груди защемило.
«Я плачу их тенями… Но если это поможет хотя бы одному ребёнку не потерять мать — значит, стоит».
Зал Ярославского областного суда затаил дыхание. Лампы под потолком гудели, тускло освещая пыльный воздух. Воняло влажной древесиной и старым лаком — едкий, тяжёлый запах, который лип к горлу, будто сам суд был живым, и вдыхал вместе с людьми. За окнами капли дождя скатывались по стеклу — медленно, лениво, как будто время в этом зале замерло.
Анна стояла у стола защиты, пальцы плотно обхватили край, в котором от долгого напряжения ощущалась каждая заусеница. Прямо перед ней — Беликова. Свет падал на её лицо: бледное, но спокойное. В глазах — благодарность и недоверие к происходящему, перемешанные, как вода с чернилами.
«Сейчас или никогда».
— Суд оглашает постановление, — голос Михаила был твёрдым, с глухим эхом, пробежавшим по залу, как ток.
Он сделал короткую паузу, медленно подняв взгляд.
Анна, несмотря на жару, чувствовала, как холодный пот ползёт по спине. На секунду всё исчезло: Соколов, публика, прокурорский блокнот, даже дождь — остался только один голос, чьё решение могло переломить всё.
— Учитывая представленные материалами дела нарушения порядка ареста, отсутствие санкции прокурора и слабость доказательной базы, суд постановляет: Ирина Сергеевна Беликова — оправдана по статье 190 прим 1 УК РСФСР.
Михаил поднял молоток и дважды ударил по дереву.
— Освободить из-под стражи немедленно.
В зале — сначала тишина. Настоящая, абсолютная. А потом — едва слышный выдох, будто воздух вернулся людям в лёгкие. Кто-то на галёрке шумно поднялся, тут же сел. Анна почувствовала, как всё в ней обрушилось разом. Мышцы разжались, руки задрожали, дыхание стало прерывистым. Она не улыбнулась — ещё нет. Только посмотрела на Беликову. Та поднялась с места, медленно, словно боялась спугнуть сон.
— Спасибо, — прошептала она, и Анна впервые увидела в её глазах слёзы.
Соколов вскочил:
— Протестую! Прошу зафиксировать в протоколе несогласие прокуратуры с решением суда! Ходатайствую о направлении представления в облпрокуратуру!
— Отметьте, — сухо произнёс Михаил, но в голосе сквозила сталь.
Анна повернулась к прокурору. Соколов сжал блокнот с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Его перо, до этого скрипевшее каждую секунду, теперь застыло в руке, как нож.
— Вы используете юридические уловки, товарищ Коваленко. Это не защита — это манипуляция формой, а не сутью!
Анна не отвела взгляда.
— Я использую закон. А суть — в том, чтобы защищать, а не преследовать. Даже здесь, в 1969 году.
Соколов отвернулся. Он больше ничего не сказал, но Анна видела, как дрожит его плечо. Он злился не на неё — на сам факт поражения. На то, что женщина без связей и орденов смогла разорвать сценарий, написанный за него.
Михаил поднялся. Его чёрный костюм — строгий, аккуратный, с отглаженными лацканами — будто поглощал свет. Но в лице, несмотря на привычную судейскую отстранённость, мелькнуло что-то ещё — одобрение. Он сделал шаг к краю стола и, будто случайно, подтолкнул папку с делом. Она раскрылась, сдвинувшись ближе к краю. Один лист слегка выскользнул, свесившись вниз.
Анна уловила движение. Он не посмотрел на неё. Но его рука осталась на крышке папки, как сигнал: «Бери, если осмелишься».
Она медленно подошла, под видом сбора своих бумаг. Осторожно провела пальцами по странице. Это был рапорт из другого дела. Касался не Беликовой — но фамилии, подписи, всё говорило о том, что перед ней нечто важное. Слишком важное, чтобы лежать здесь случайно.
«Ты даёшь мне шанс? Или проверяешь?».
Она молча вложила лист в свою папку. Михаил смотрел в другую сторону.
В зале суд опустел. Кто-то из журналистов стоял у выхода, щурясь и записывая в блокнот. Бабушка с белым платком провела взглядом Беликову и кивнула — коротко, по-деревенски. В этом кивке было больше уважения, чем в речах прокурора.
Анна вышла последней. У двери стоял Михаил. Он как будто ждал. Смотрел не на неё — в окно. Но когда она поравнялась с ним, сказал негромко:
— Вы хорошо держались, товарищ Коваленко.
— Спасибо, — ответила она.
— Таких дел больше не берите. Слишком много глаз, — он повернулся к ней, и в голосе мелькнуло ироничное тепло. — Вам стоит быть осторожнее. Люди в городе говорят.
Анна кивнула.
— Я знаю. Но если бы не вы…
Он слегка приподнял бровь:
— Не надо. Это было решение суда. По закону.
Анна улыбнулась. Впервые за весь день — открыто, искренне.
— Тогда, по закону, я вас благодарю.
Он не ответил. Только снова посмотрел в окно. За стеклом дождь перестал. Солнце пробивалось сквозь облака, освещая мокрую брусчатку.
Анна шагнула за порог, держа папку крепко прижатой к груди. В груди — триумф и тревога.
«Одна победа — это уже след. Но он ещё не стёрт. Я оставлю больше».
Парк казался почти загородным — деревья шумели лениво, медленно, как будто переживали за кого-то. Воздух был напоён липой и влажной землёй, откуда-то тянуло свежестью после дневного дождя. Детская площадка — деревянные качели, облупленные за годы, песочница с исковерканной формой корабля и парой брошенных лопаток — жила своей жизнью. Скрип качелей, визг детей, шелест листвы сливались в тёплый вечерний гул.
Анна сидела на старой скамейке, обмотав плечи платком. На коленях у неё лежал блокнот и карандаши. Рядом, на треснувших досках, Артём аккуратно обводил коричневым ствол дерева. Его плюшевый медведь, с вытертым носом и перетянутой белой лентой шеей, сидел прямо рядом, будто тоже участвовал в процессе.
— А листики можно зелёным? — Спросил мальчик, не отрывая взгляда от бумаги.
— Конечно можно. Листики обязательно зелёные, — ответила Анна, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
«Если бы я могла говорить с тобой каждый вечер. Если бы ты был моим…».
Она провела ладонью по его волосам. Артём не возражал. Увлечённо продолжал рисовать.
— А у моего дерева будут яблоки. Потому что у настоящих деревьев должны быть яблоки.
— Обязательно. Три, чтобы на компот хватило.
Мальчик хихикнул, прижал к себе мишку и наклонился ближе к рисунку. Анна не могла отвести от него взгляда. Его щёки порозовели, рубашка сбилась на плече. Он был… живой. Невинный. Смешной. И настоящий.
Михаил подошёл тихо. Она почувствовала его раньше, чем услышала шаги — тень легла на гравий перед скамейкой. Он стоял в светлом свитере, руки в карманах, его пальто висело на спинке качелей. В глазах — усталость, в уголках губ — тёплая, сдержанная улыбка.
— Вы нашли общий язык, — произнёс он негромко.
— Он умеет слушать. И рисовать деревья, — ответила Анна, не поднимая глаз.
Михаил сел рядом. Артём не отвлёкся — продолжал рисовать, тихо напевая себе под нос что-то про облака и медведей. Его голос сливался с вечерним воздухом.
— Спасибо, что забрали его. Мама задержалась. Выручаете, — сказал Михаил, наклонившись ближе.
— Это радость, а не выручка, — Анна улыбнулась, хотя внутри всё сжималось.
Пауза. Скрип качелей. Листья колыхнулись на дереве, капля упала с верхушки на скамейку рядом.
— Вы не боитесь гулять с моим сыном? После сегодняшнего заседания… — голос Михаила стал ниже. — Местные начали спрашивать, кто вы. Откуда. Как вы…
Анна сжала ремешок сумки, стоящей у ног. Заметки торчали неровно, край обложки её таймера — скрытого, зашитого в подкладку — чуть выступал.
— Они всегда спрашивают, — она осеклась, тут же поправилась. — Даже в Москве. Особенно когда женщина выигрывает.
Михаил кивнул. Он не стал уточнять. Но глаза его изменились. Теплота не исчезла, но появилась сдержанность.
— Анна.
Она вздрогнула. Он впервые назвал её по имени.
— Я знаю о ваших методах.
Анна медленно перевела на него взгляд. Михаил смотрел прямо, без обвинения. Просто — знал.
— Вера Ивановна слышала разговор в коридоре. С прокурором Петровым.
Тишина. Даже Артём затих. Только карандаш царапал бумагу.
— Я не… — Анна сжала губы. — Я спасаю невинных, Михаил. Но иногда… я боюсь расплаты.
Он выдохнул.
— Тогда будьте осторожнее. Не из-за закона. Из-за людей. Здесь слишком любят слухи. Особенно про тех, кто не из Ярославля, но выигрывает суды и дружит с судьями.
Она хотела ответить. Хотела отмахнуться, улыбнуться, перевести в шутку. Но голос дрогнул.
— Я не хотела становиться заметной. Всё вышло слишком правильно.
Михаил положил ладонь на край скамейки. Почти коснулся её пальцев. Почти.
— А вы знаете, — негромко произнёс он. — Что Артём начал снова рисовать только в этом месяце?
Анна посмотрела на мальчика. Он теперь дорисовывал солнце, с длинными смешными лучами.
— Он говорит, что тётя с умными глазами научила медведя говорить.
Она хрипло рассмеялась, прикрыв рот ладонью.