Когда она дошла до крыльца, села на ступеньку и только тогда позволила себе открыть сумку. Заметки были на месте. В книге — аккуратно сложенные документы дела Кравцова.
«Из-за шкафа я теперь бегаю дворами. Отлично. Оправдать вора мебели — это уже карьера. Где вы, мои коллеги из двухтысячных? Хоть бы кофе принесли…»
Она рассмеялась. Вслух. Потом посмотрела вверх — небо было светлым, как будто всё происходящее вообще не касалось небес.
Рядом на лавке сидел мальчишка с портфелем.
— Тётенька, а вы чего смеётесь?
— Просто вспомнила, что была другой, — сказала она, не глядя. — Совсем другой.
— А вы теперь какая?
— Тихая. Надеюсь.
Она поднялась, прижала книгу к груди и вошла в подъезд. Сегодня она выжила. Завтра — тоже, если не вздумает идти по проспекту.
Кухня встретила её сыростью, жареным луком и треском печки. Ночь в коммуналке была особенно тихой — даже радио кто-то, видно, выключил. Лампа под потолком мигнула и зажглась, освещая облупленные стены и стол с эмалированной миской, где лежала крупа — редкая, добытая с боем. Анна встала у плиты, прижимая руки к телу. От них всё ещё шёл холод.
«Значит, теперь я варю кашу. Без мультиварки. Без рецепта. Без соли — потому что соль прячется в шкафу за тряпками. Великолепно».
Она сняла крышку с алюминиевой кастрюли, залила крупу водой и аккуратно поставила на ближнюю конфорку. Плита потрескивала, как обиженная старуха, и горела неравномерно — пламя гуляло, будто подслушивало разговоры за стенкой.
— Гуще делай, — сказал Иван, не поднимая головы от кружки. — Иначе не наешься.
— Благодарю, — сухо отозвалась Анна. — Я стараюсь.
Он кивнул, будто отметил галочку: «ответила по-советски». За столом сидела Вера, свернув газету в трубочку. Она не смотрела на Анну, но уголком глаза явно следила за каждым её движением.
— Тебя где такому учат? — спросила она вдруг. — Мешать надо по часовой, не как у тебя.
— У нас, в Москве, каша и без круга варится, — выдохнула Анна и тут же поняла, что сказала лишнее.
Вера прищурилась:
— В Москве, значит… А чего к нам?
Анна поставила ложку в стакан и накрыла кастрюлю крышкой.
— Родственники. Умерли. Дом остался. Вот и приехала.
— Родственники в доме с четырьмя комнатами? Повезло, — бросил Иван и отпил глоток. — У нас вот три семьи на два умывальника.
Анна отвернулась к плите. Внутри сжалось. Она вспомнила кухню 2005 года, с сенсорной плитой и блестящими приборами. Там готовить было эстетическим актом, не квестом на выживание. Здесь же…
«Тут каша — как ритуал выживания. Приобщение. Испытание на вписанность. Кто справился — тот свой».
Печь треснула чуть громче, и из угла донеслось шуршание — кто-то шёл по коридору. Соседи. Всегда где-то рядом. Всегда слышат. Заметки она спрятала надёжно, но сердце всё ещё ныло от напряжения.
— А ты, часом, не из тех? — Вера подалась вперёд. — Что по ночам пишут. Или носятся с чемоданами.
— Я по ночам сплю, — отрезала Анна. — Как все нормальные люди.
— Ну-ну, — буркнул Иван, отодвигая кружку. — Только смотри. Тут у нас не Москва.
Каша закипела. Она приподняла крышку и понюхала — пахло терпко, немного дымно, но съедобно. Вмешала ложкой, прищурилась. Консистенция была странной, но главное — не сжечь.
— Ой, давай я, — Вера встала, отложив газету. — Смотрю, руки у тебя нежные, столовые. Такие кашу не мешают, такие её приносят.
Анна отступила. Вера бодро подошла, ухватила кастрюлю и начала мешать с видом боевого повара на передовой.
— Вот так. Видишь? А ты, кстати, сахар есть принесла?
— Нет, — ответила Анна. — Только крупа. Из продуктового. Без талонов много не дают.
— Конечно, не дают. Не свои ведь, — фыркнула Вера. — Своим и без талонов по звонку положат. А тебе пока — каша. Без всего.
Анна молчала. Она смотрела на белёсую массу в кастрюле и ощущала, как вместе с ней перевариваются мысли. Файнберг. Кравцов. Михаил. Артём. Всё это было в ней — не отдельными делами, а слитой болью, тревогой и странной, неуместной решимостью.
«Ты здесь. И завтра ты здесь проснёшься. В этой кухне, где считают, как ты мешаешь кашу. Значит, учись мешать правильно».
Вера выключила плиту, поставила кастрюлю на тряпку. Иван встал, потянулся, взял миску.
— Ладно, ночуйте, юристка. Утром тебя вызовет председатель — говорит, надо побеседовать. Не знаю, о чём.
Анна кивнула:
— Спасибо за предупреждение.
Она разлила кашу по мискам. Горячий пар поднялся вверх, рассеялся у лампы. Было тепло. Наконец.
— Не пересолила, — пробурчал Иван.
— Ты и не солила, — добавила Вера. — Но жевать можно.
Анна улыбнулась.
— Это пока только первая каша.
— Ага. Первая — на чужой крупе. Потом — на своей.
Она села к столу. Взяла ложку. Сделала первый глоток. Тепло, пресно, но — съедобно.
«Если я научусь варить это — я научусь и остальному».
Глава 30: Танец с компроматом
Сырой запах от осеннего дождя тянулся в комнату сквозь щели в окне. Свеча на столе дрожала от сквозняка, и зыбкая тень Анны плавала по облупленной стене. На столе лежала папка с делом Петра Григоренко, рядом аккуратной стопкой — документы по мелкому делу о чердаке.
Анна, в лёгком платье и повязанном платке, наклонилась над бумагами, водя пальцем по строчкам протокола.
— Значит, по чердаку вы хотите, чтобы я оформила мировое? — Тихо спросила она, не поднимая головы.
— Мировое, да, — откликнулся Григорий, стоявший у двери. — С прокуроршей я уже поговорил. Семёнова не против, если без шума.
Анна откинулась на спинку стула.
— А материалы по Григоренко?
— Завтра передадут, — ответил он, понизив голос. — Но, Анна, это не бесплатно.
— Сколько?
— Полсотни. И ещё коробка чая для секретарши.
Анна кивнула, стараясь, чтобы в голосе не проскользнуло раздражение.
— Деньги есть. Чай достану.
Григорий подошёл ближе, бросив взгляд на папку с гербовой печатью.
— Слышал, Файнберга ты вытащила красиво.
— Потому что было за что, — сухо сказала она. — И сейчас есть за что.
— Тут сложнее, — покачал он головой. — Григоренко — не вор, не пьяница. За слова его тянут.
Анна потушила свечу и зажгла снова, поправив фитиль.
— Тем более важно, чтобы дело было у меня полностью.
За дверью скрипнули половицы. Тень мелькнула в щели — соседка Мария. Анна незаметно придвинула ногой коврик к тому месту, где под половицей был тайник.
— Я зайду вечером, — тихо сказал Григорий. — Принесу, что обещали.
— И по чердаку — быстро, — напомнила она. — Не хочу, чтобы соседи месяцами скандалили.
Он усмехнулся:
— А я думал, тебе чердаки неинтересны.
— Иногда мелочь спасает от лишних вопросов, — ответила Анна, закрывая папку и пряча её в ящик.
Григорий кивнул и вышел. Шаги по коридору стихли, а в кухне снова зашумели голоса.
Анна провела рукой по шершавой обложке книги «История СССР», где под страницами были её заметки.
«Я спасаю тех, кто борется за правду, и при этом плачу за доступ к правде. Парадокс, в котором теперь живу».
Она подняла взгляд на окно — дождь всё так же стучал по подоконнику, а из громкоговорителя на улице лилось о «социалистической дисциплине».
Свеча мигнула, но не погасла.
Сырой вечер тянулся влажным воздухом от реки, и в закоулке под старым мостом было тихо, как в запертой кладовой. Лампа над водой мигала, отбрасывая на облупленные перила длинные полосы света.
Григорий стоял у основания моста, затягиваясь сигаретой. Тлеющий кончик на миг освещал его лицо. В руках он держал свёрток, перетянутый бечёвкой.
— Держи, — он протянул свёрток, не выпуская из пальцев, пока она не вложила в его ладонь сложенные купюры.
— Здесь вся сумма, — сказала Анна, прижимая сумку к боку. — И чай я передала через Любу, как договаривались.
— Чай дошёл, секретарша довольна, — хмыкнул он. — Но учти, теперь она на тебя смотрит… с интересом.
— Мне нужно, чтобы она смотрела только на бумаги, — отрезала Анна, забирая свёрток. — Всё здесь?
— И протоколы, и фотки с акции, и вот это, — он слегка приподнял уголок бечёвки, показывая тонкий конверт. — Компромат на свидетеля.
— Какой у него интерес?
— Конкуренция за место в институте, — пояснил Григорий. — Хотел Григоренко подсидеть.
Анна кивнула, быстро проверяя верхние листы.
— По чердаку Семёнова утвердила мировое?
— Да, но сказала, чтобы ты не думала, что это всегда так будет, — с усмешкой ответил он. — Прокуроры — народ гордый.
Она перевела взгляд на него.
— Мне не нужен гордый народ, мне нужен результат.
Григорий затушил сигарету о перила.
— Смотри, Анна… я тебе помогаю, но это уже второй раз за месяц.
— И ты получил деньги, — напомнила она, убирая свёрток в сумку. — Не забывай об этом.
Он ухмыльнулся, но ничего не ответил.
Где-то за мостом мелькнула тёмная фигура, и Анна на секунду замерла, прислушиваясь к шагам.
— Это прохожий, — сказал Григорий, заметив её взгляд. — Здесь часто ходят к складам.
— Надеюсь, — тихо ответила она. — Всё, я пойду.
— Завтра жду новости, — бросил он ей вслед.
Дома, за столом при свече, Анна разложила бумаги. Листы пахли сыростью и табаком. Она пролистала протоколы, и взгляд зацепился за даты.
«Нарушение сроков следствия. Статья 133 УПК РСФСР. Вот она, моя трещина в стене обвинения».
Она откинулась на спинку стула, чувствуя, как к усталости примешивается уверенность.
В зале суда стоял глухой запах старой бумаги и сырости, будто дождь за окном проник сквозь стены. Тусклые лампы под потолком горели неровно, их свет выхватывал из полумрака лица публики. Шорохи затихли, как только Анна поднялась от стола защиты.
Она обошла стол, держа руки на виду, и остановилась перед свидетелем — крепким, но заметно нервным мужчиной лет сорока. Он то и дело теребил пуговицу пиджака, избегая её взгляда.