— Вы утверждаете, — начала Анна ровно. — Что видели Петра Григоренко возле проходной завода вечером пятого сентября?
— Да, видел, — коротко ответил свидетель, кашлянув.
— В котором часу?
— Ну… около семи.
— Семь ровно или около?
— Ну, примерно… — он замялся, взгляд метнулся в сторону Соколова.
— А вы помните, сколько тогда было людей у проходной?
— Человек десять… может, пятнадцать.
Анна наклонила голову, словно уточняя детали.
— И среди этих пятнадцати вы безошибочно узнали Григоренко?
— Да.
— При тусклом уличном свете, в толпе, с расстояния… какого?
— Ну… метров с десяти.
— Интересно, — Анна подняла бровь, — ведь в ваших показаниях на предварительном следствии указано — двадцать пять метров.
Свидетель заморгал, шум в зале усилился. Михаил за столом судьи слегка наклонился вперёд, не перебивая.
— Наверное, я ошибся тогда, — поспешно сказал свидетель.
— А может быть, вы ошиблись сейчас? — Мягко подхватила Анна.
Соколов поднялся от стола обвинения.
— Возражаю! Защитник пытается сбить свидетеля с толку!
— Вопрос по существу, — спокойно парировала Анна, не сводя взгляда с Михаила.
Судья, помедлив, кивнул:
— Возражение отклонено.
Анна вернулась к свидетелю:
— Скажите, у вас есть знакомые среди местных предпринимателей?
— Ну… есть.
— В том числе товарищ Климов?
Свидетель вздрогнул.
— Да… знаком.
— Верно ли, что Климов в августе обращался к вам с просьбой занять ваше место в отделе снабжения?
— Это… к делу не относится, — выдавил он, взгляд метнулся в зал.
— Относится, — отчётливо произнесла Анна. — Потому что именно после отказа уступить место вы стали свидетелем по делу Григоренко.
Соколов снова поднялся:
— Защитник выдвигает неподтверждённые версии!
— Я опираюсь на материалы дела и на ответы свидетеля, — Анна держала голос ровным, но внутри у неё стучало сердце.
«Если он сорвётся, это конец».
Михаил снова кивнул:
— Продолжайте, защитник.
— Так вы уверены, — Анна шагнула ближе. — Что видели, как Григоренко распространял листовки?
Свидетель открыл рот, закрыл, сжал пуговицу так, что та едва не оторвалась.
— Я… не уверен, что это были именно листовки.
В зале прошёл глухой шум. Григоренко поднял голову, и в его взгляде мелькнула благодарность.
— У меня нет больше вопросов, — сказала Анна и вернулась на своё место.
Михаил склонился над бумагами, а Соколов лихорадочно записывал что-то в блокноте, едва сдерживая раздражение.
«Пусть злится. Главное, что трещина в их стене уже есть», — подумала Анна, чувствуя, как к вине за прошлые сделки прибавляется тихий вкус победы.
Тяжёлый воздух зала давил, словно стены и потолок впитали каждое слово, сказанное за годы судебных процессов. Анна стояла у стола защиты, ладонь на стопке протоколов. Перед ней — магнитофон с записью, на которой зафиксирована акция Григоренко. Она почувствовала, как тонкая плёнка внутри механизма щёлкнула, и в зале раздался приглушённый гул голосов, записанных несколько месяцев назад.
— Товарищ судья, — начала она ровно, но с лёгким нажимом в голосе. — Данная запись подтверждает, что выступление моего подзащитного не носило публичного характера. Присутствовали лишь члены кружка по интересам, в количестве не более восьми человек.
Михаил слегка склонил голову, положив руки на стол.
— Продолжайте, защитник.
— По действующему УПК РСФСР, публичным считается выступление, доступное неограниченному кругу лиц. Здесь же мы имеем строго ограниченный состав слушателей. Это подтверждают как запись, так и протоколы, в которых указаны имена всех присутствующих.
Соколов, до этого делавший пометки, поднял глаза:
— Возражаю! Подсудимый действовал умышленно, понимая, что сведения будут распространены далее.
— Вы имеете доказательства этого умысла? — Анна прищурилась, но голос остался спокойным. — В материалах дела их нет. Зато есть нарушения, в частности, по срокам следствия. Статья сто тридцать третья УПК РСФСР — превышение установленных сроков без мотивированного постановления. Это прямое основание для исключения улик.
В зале прошёл ропот, несколько человек переглянулись.
Михаил стукнул молотком:
— Прошу соблюдать порядок.
Анна открыла протокол, пододвинула его чуть ближе к судье.
— И ещё. Прошу обратить внимание на мотивы действий Григоренко. Он выступал за справедливость в распределении жилья для семей погибших фронтовиков. Это не клевета, это защита прав.
Соколов резко наклонился вперёд:
— Это юридические манипуляции, товарищ судья.
Михаил поднял глаза на прокурора, но говорил всё тем же спокойным тоном:
— Возражение отклонено. Ходатайство защитника принято к рассмотрению.
Анна почувствовала, как у неё по спине пробежал холодок.
«Он поддержал меня… но теперь Соколов будет копать глубже».
Она медленно закрыла папку с делом, взглянула на Григоренко. Тот кивнул едва заметно, но в этом кивке была вся его благодарность и вера.
— У меня всё, — сказала она и отошла от стола, ощущая, что сделала ещё один шаг к победе, но шаг по узкой доске над пропастью.
Михаил поднял взгляд от бумаги и негромко стукнул молотком, возвращая внимание зала к себе.
— Суд постановил, — его голос звучал ровно, но Анна уловила в нём ту едва заметную теплоту, что выдавала внутреннее отношение. — Признать Петра Григоренко невиновным по предъявленным обвинениям. Улики, добытые с нарушением сроков следствия, исключить из материалов дела.
В зале раздался сдержанный, но ощутимый вздох. Анна почувствовала, как тепло разлилось по груди, хотя руки оставались холодными.
«Всё. Мы сделали это».
Григоренко поднял глаза, и в них вспыхнула благодарность. Он чуть наклонил голову в её сторону.
— Спасибо вам, Анна, — прошептал он, когда судья объявил заседание закрытым.
— Это моя работа, — ответила она коротко, но уголки губ предательски дрогнули.
Соколов уже подался вперёд, сжимая в руках блокнот так, что костяшки побелели.
— Это ещё не конец, Коваленко, — процедил он сквозь зубы, проходя мимо. — Проверка ваших методов — вопрос времени.
Анна сделала вид, что не услышала.
«Пусть проверяет. Главное, что Григоренко свободен».
Михаил между тем аккуратно закрыл одну папку, но другую оставил открытой на краю стола. Листы внутри чуть торчали, и Анна уловила знакомые пометки карандашом на полях.
Он поднялся и, задержавшись на секунду, произнёс:
— Защитник Коваленко, задержитесь на минуту.
Публика начала расходиться, скрипя скамьями, и запах старой бумаги смешался с дождевой сыростью, врывающейся в зал через приоткрытую дверь.
Анна подошла ближе, и Михаил, не глядя, толкнул к ней папку.
— Кажется, эта папка осталась на вашем столе, — сказал он так, чтобы посторонние слова не уловили.
— Благодарю, товарищ судья, — она взяла её, ощущая лёгкий вес, но понимая, что внутри может быть куда больше, чем просто бумага.
Григоренко, уже в окружении конвоя, повернулся ещё раз:
— Вы дали мне шанс вернуться к детям. Этого я не забуду.
— Берегите себя, — тихо сказала она, и в её голосе дрогнула нота, которую она тут же постаралась скрыть.
Когда зал опустел, Анна вдохнула глубже, чем за весь день.
«Триумф — и тут же тень за спиной. Михаил помогает, но Соколов не успокоится».
Она шагнула к двери, ощущая, как влажный воздух улицы смешивается с запахом старого дерева, и впервые за всё время в Ярославле ей захотелось просто выйти на площадь, где шумно и людно, и забыть, что в этой стране каждое слово на вес золота.
Старая чайная у вокзала гудела низким гулом голосов, будто рядом, за стеной, дышали паровозы. От влажных стен пахло чаем, сыростью и чем‑то металлическим от самоваров. Лампы под мутными абажурами выдавали тёплые круги света, не дотягиваясь до углов. Анна сидела спиной к стене, чтобы видеть дверь, и сжимала ладонью край стола — шершавый, со сколами.
«Дыши. Не показывай, как колотится сердце».
Через стекло окна мелькали огни платформы и тень фонаря, плавающая по снегу. Сквозняк поддувал из щелей, дребезжало стекло. Официантка в накрахмаленном переднике прошла между столами с подносом гранёных стаканов в подстаканниках, чертыхнулась на скрипучую половицу, поправила косынку. Анна кивнула — кипяток, две шайбы лимона и кусок ситного, если есть.
«Если есть… Конечно. Здесь всё условно, пока ты не протянешь талон или глаза».
Михаил вошёл тихо, без суда — просто человек в тёмном свитере и сером пальто через руку. Снял шапку, стряхнул с неё крошечные снежинки и сразу заметил Анну. Подошёл, выдерживая осторожную улыбку, ту самую, от которой у неё в груди странно теплеет и тут же холодеет.
— Вы рано, товарищ Коваленко, — сказал он, ставя пальто на спинку стула и садясь напротив.
— Поезда не ждут, — ответила Анна. — И Соколов тоже.
Официантка поставила между ними тяжёлый заварочный чайник, стаканы и тарелочку с лимоном. Лёгкий пар сразу потянулся вверх, окутав их маленьким островком тепла.
«Говори ровно. Не выдавай ничего лишнего. Но и не играй в ледышку — он не враг».
— Поздравляю с решением, — начал Михаил негромко, делая вид, что увлечён тем, как тонет ломтик лимона. — Ваши ходы были точны.
— На точность у меня аллергии нет, — она отстранила лимон и наливала чай, слушая, как ржавой нотой звенит ложка о стекло. — И на закон тоже.
— На подкуп, выходит, тоже, — произнёс он ровно, не повышая голоса.
Скрипнула дальняя дверь — кто‑то вышел покурить. Анна почувствовала, как на мгновение щёлкнули внутри часы в кармане — знакомый тёплый отлив металла, будто обещание, будто память.
«Он знает».
— Товарищ судья, — она подняла глаза и удержала его взгляд. — Вы пришли упрекать меня в чайной у вокзала?
— Я пришёл предупредить, — он отодвинул сахарницу к краю, точно боялся нечаянно задеть её руку. — Григорий — плохая компания. Его знают. И вас начинают знать через него.