В зале повисла пауза.
Потом — кто-то выдохнул. Кто-то ахнул.
Анна стояла, не шелохнувшись.
«Я выиграла».
Сзади — лёгкий смешок. Галансков посмотрел на неё, губы дрогнули в едва заметной благодарности.
Михаил смотрел на неё пристально. Ни улыбки, ни одобрения. Только напряжённая, неразрешимая мысль в глазах.
Соколов подошёл к ней после заседания, остановился вплотную.
— Я вас не недооценил, — проговорил он глухо. — Но вы не забывайте: Ярославль — не ваш город. И советский суд — не место для самоуправства.
— А вы не забывайте, что даже в Ярославле действует УПК, — ответила она спокойно.
— Мы ещё встретимся.
Он ушёл.
Анна выдохнула.
«Спасла человека. Да. Но какой ценой? Подкуп. Цинизм. Риск. И теперь — мишень».
Она вышла из зала суда. Январский свет бил сквозь стекло, отбрасывая на кафель блики. Она почувствовала, как плечи распрямляются.
В сумке, рядом с протоколом, лежали часы с гравировкой.
«Я.Г. 1968».
Тиканье не слышно — но оно шло. Секунда за секундой, шаг за шагом — по дороге, где её уже ждали.
Глава 4: Коммунальный лабиринт
Утро в коммунальной квартире началось со скрипа дверей и запаха подгоревшего лука. Из кухни несло жареной рыбой и квашеной капустой, вперемешку с духотой кипящего чая и сыростью, въевшейся в потолок.
Анна села на свою скрипучую кровать, натянула платок поверх мокрых от умывания волос и достала из-под кровати жесткий, потёртый чемодан. Щёлкнул замок. Под старым свитером лежал аккуратно упакованный смартфон, пустой флакон дорогих духов и компактная складная расчёска с зеркалом. Она закрыла чемодан, как только услышала шаги за дверью.
«Как трофей с другой планеты. Даже батарея на нуле — а спрятать страшно».
На стене висело выцветшее расписание уборки: по средам и воскресеньям — коридор, по пятницам — кухня, по понедельникам — уборная. Её имя, выведенное аккуратным почерком Веры Павловны, стояло в графе «Суббота — раковина».
Анна вышла в коридор. Половицы под ногами жалобно застонали. Из кухни донёсся голос:
— Опять чайник забыла! Лид, ты на плиту ставила?
— Я что, нянька всем чайникам? Пусть новенькая следит!
Лидия, домохозяйка с рукой в старом вязаном рукаве, стояла у плиты с руками в боках. Плита чадила, чайник звенел, будто в панике.
Анна подошла, взяла тряпку, подняла крышку — внутри кипело.
— Я за ним смотрела, — тихо сказала она. — Просто отошла за кружкой.
— Отошла… — протянула Лидия с прищуром. — Ага. Ты бы у нас в феврале отошла — всё б замёрзло. У нас, девочка, плита — она как член семьи. За ней глаз да глаз.
Анна молча достала из шкафа алюминиевую миску, плеснула в неё горячей воды, достала из кармана тряпку и аккуратно принялась мыть чашку.
Катя, студентка с косой и тетрадкой, глянула с удивлением.
— Вы всегда так? Сразу?
— Привычка, — пожала плечами Анна.
— Московская? — С усмешкой вставила Лидия. — Там, поди, и вода сама льётся, и посуда сама стирается. У нас, родимая, не барыня — привыкай.
— Привыкну, — коротко сказала Анна.
«Ага. К тазикам вместо душа. К плите с характером. К тому, что если помыла посуду — ты уже подозрительная».
Вера Павловна появилась в дверях кухни в пиджаке и очках на резинке.
— Анна Алексеевна, — начала она сухо. — Вы, кажется, воду берёте кипячёную для мытья?
— А что?
— Это, конечно, не запрещено, но… экономьте. Мы дрова не получаем, у нас электричество — как золото. Иван вчера чуть свет не вырубил, пока ваш чайник три раза закипал.
Иван, рабочий с запахом машинного масла, вошёл следом.
— Я ничего не вырубал. Просто у неё провод греется, как на заводе.
Анна почувствовала, как пылают уши.
— Я только один раз кипятила.
— Ага, — буркнул Иван, проходя мимо. — В следующий раз пусть в тазике сразу моет, как все.
Она вытерла руки, поставила кружку на подоконник и вышла из кухни, чувствуя на себе взгляды.
«Вот и адаптация. Стирка по расписанию. Вода в чайнике — стратегический ресурс. А чтобы мыть посуду сразу — надо объяснять, что ты не враг народа».
В своей комнате она села обратно на кровать. Сквозь окно, за которым серело октябрьское утро, виднелась облупленная вывеска магазина «Кулинария». Где-то гудел трамвай.
Снова скрипнула дверь — кто-то проверил, не заперта ли.
Анна достала блокнот и записала ручкой с потёками: «Урок на сегодня: кипяток — провокация. Убираться — строго в день графика. Слишком чисто — вызываешь подозрения. Бытовая маскировка обязательна».
Она подложила одеяло под спину и прижалась к стене.
«Моя мечта — горячий душ. И чтоб никто не считал, сколько раз я вскипятила воду. Но пока что — плита, тазик, тряпка. А главное — не выделяться».
За стеной кашлянула Лидия. Снова запахло рыбой. Где-то вдалеке загудел радио-голос:
— Пятилетний план выполнен досрочно…
Анна вздохнула.
«Досрочно — это хорошо. Я бы тоже хотела досрочно домой. Но пока — жить здесь. В коммуналке. В 1968-м. Без скандалов. Без подводок. Без чайников лишний раз».
День в коммуналке начался с очереди к плите.
Кухня, затянутая запахом жареного лука и угарным дымом от плиты, гудела как муравейник. Радиоприёмник на шкафу сипел «Широка страна моя родная», а на стене под расписанием уборки чьей-то рукой жирно было приписано: «Очередь соблюдать!».
Анна стояла у плиты с алюминиевой кастрюлькой, в которой томилась гречка. Крупа вываривалась медленно, как терпение соседей.
— Девушка, — прогремел голос Ивана от стола. — Вы, простите, с какого раза с утра плиту занимаете?
Анна подняла глаза. Иван, в засаленной майке, держал стакан с чаем и внимательно её рассматривал.
— Я по очереди. После Кати.
— Это если Катя готовит, — вмешалась Лидия, режущая лук. — А не если ты за неё кашу варишь. У нас не ресторан.
Катя, сидевшая на табуретке с тетрадью, подняла глаза:
— Мы договорились. Я ей за это помогу с биологией.
— С чего это вдруг такие бартеры пошли? — Хмыкнула Лидия. — Только вселилась, а уже командует.
— Никем я не командую, — Анна выдохнула, помешивая кашу. — Я просто договорилась.
«Кухня как суд, только вместо приговора — очередь за газом. А свидетели — с половником».
Вера Павловна сложила газету «Известия», подняла очки и вмешалась:
— В коммуналке не договариваются, а обсуждают. И всё записывается в журнал, если что. У нас порядок.
Анна попыталась улыбнуться.
— Запишите. Я только гречку сварю и сразу освобожу.
Иван чмокнул языком.
— Да не в том дело. Просто, когда человек каждый день стоит у плиты, это не к добру. У нас, между прочим, люди работают.
— Я тоже, — сухо ответила Анна.
— Только возвращаетесь как-то поздно, — тихо заметила Лидия. — С фонарями по двору шастать — это не норма.
«И начинается. Сейчас будет: или шпионка, или любовница буржуя».
Анна выключила конфорку и быстро поставила кастрюлю на подставку. Пар взметнулся вверх, и на мгновение кухня утонула в облаке гречки и лука.
— Всё. Плита свободна.
— Ну слава богу, — фыркнула Лидия, вытирая доску. — А то я думала, каша у тебя какая-то заграничная — вечная.
Катя поднялась с табурета:
— Я потом посуду помою, ладно?
— Конечно, — кивнула Анна. — Спасибо.
Она вылила себе немного каши в миску и направилась в сторону двери, но краем уха уловила за спиной:
— Чай не пьёт, кофе варит. Посуду сама. Плита по бартеру. Кто такая вообще?
Анна вошла в коридор, прижимая к груди миску.
«Кажется, если я дышу не в такт с радио — уже шпионка».
В своей комнате она закрыла дверь и присела на кровать. Горячая гречка парила в ладонях. Влажные стены комнаты напоминали: здесь всё просачивается — и шум, и запахи, и мнения.
Она съела ложку, криво улыбнулась.
«Гречка, зато не под прицелом. Завтра кипятить не буду — а то ещё газ подсчитают».
И осторожно записала в блокнот: «Дипломатия: уступи плиту, предложи бартер, не возвращайся поздно. И никогда не говори слово “пицца”».
Тусклый свет лампы падал на облупившиеся обои, отбрасывая длинную тень от стула на пол. За окном было темно, только редкий свет от уличного фонаря пробивался сквозь тонкую занавеску. Комната дышала холодом.
Анна сидела на краю кровати, обмотав плечи серым вязаным платком. Под ногами стоял чемодан. Металлический замок блестел тускло, как глаз уставшего сыщика.
Она аккуратно подняла крышку, оглянувшись в сторону двери. Скрип половиц в коридоре заставил её затаить дыхание.
«Если найдут телефон, меня не посадят — меня изучать повезут. В лучшем случае».
Смартфон лежал завернутый в махровое полотенце, батарея отсоединена, экран выключен. Косметика — блестящая помада, тушь, две круглые баночки с тоном — были спрятаны в старый чехол от очков. На дне — серьги: серебро, гладкие, с лёгкой инкрустацией.
— Что ты там прячешь? — Голос Веры Павловны, глухой, но чёткий, раздался у двери.
Анна вздрогнула, но не захлопнула крышку. Она медленно подняла голову.
— Письма. Старые. Из дома.
Вера Павловна стояла, слегка наклонившись, держась за косяк. На ней был тёплый халат с вытертыми рукавами, в очках отражался свет лампы.
— Хм, — произнесла она, как будто пробуя слово на вкус. — Это хорошо. Дом надо помнить. Не забудь завтра дежурство за собой записать.
— Конечно. Запишу.
Дверь закрылась, шаги удалились.
Анна прижала пальцы к виску.
«Она видела свет от крышки. Видела. Но поверила. Или сделала вид. Лучше бы не проверяла».
Осторожно, словно работая с уликой, она запаковала всё обратно: телефон, косметику, серьги — каждый предмет завернут, уложен. В потайной карман вшила маленький конверт с обрывками салфетки, на которой когда-то написала Wi-Fi-пароль. Бессмысленно, но выбросить не смогла.
Часы с гравировкой «Я.Г. 1968» лежали отдельно, на столе. Их тикание было ровным, как будто кто-то подстраивал реальность под заданный ритм.