— Меня знают через свои слухи, — Анна усмехнулась коротко, почти беззвучно. — А слухи не требуют доказательств.
— Слухи иногда становятся рапортами, — ответил Михаил. — А рапорты — проверками.
— Товарищ судья, я спасаю невинных, а вы упрекаете за грязь их системы? — Анна взяла стакан и обожгла губы, чтобы не дать голосу дрогнуть. — Я пользуюсь тем, что работает. Иначе Григоренко сидел бы сейчас не в чайной, а в камере.
— Я не упрекаю, — сказал он тихо. — Я прошу быть осторожнее.
Они замолчали, слушая, как у стены позванивает ложечками компания железнодорожников и как за тонкой перегородкой кашляет кто‑то прячущийся от холода. Шорох шинелей, чей‑то смешок, резкий шёпот про талоны. Анна положила ладонь на сумку — внутри книга, под обложкой бумага, на бумаге — тонкая линия её свободы и чьей‑то жизни.
— Григорий не отдаёт ничего просто так, — добавил Михаил после паузы. — И когда‑нибудь попросит в ответ больше, чем вы готовы дать.
— Уже попросил, — сказала Анна и тут же пожалела.
«Говори меньше».
— Сколько?
— Не в рублях дело, — она переставила стакан ближе к себе, чтобы занять руки. — В именах. Он любит держать их у горла.
— Значит, нельзя давать ему второе горло — своё, — Михаил чуть подался вперёд. — Я знаю о ваших связях с ним. И ещё о том, как быстро бегут слухи по коридорам коллегии.
— Конечно, бегут, — Анна пожала плечами. — Там слишком много ног.
— И ушей, — сказал он. — В том числе тех, что принадлежат людям, которым лучше ничего не слышать.
Анна усмехнулась, но вышло нервно.
«Чёрт. Не колись. Ты же просила сама себя об этом с утра, перед зеркалом, где вместо тебя — чужая, с платком и советским платьем».
— Тогда скажите прямо, — она наклонилась, их голоса почти исчезли в паре над чайником. — Вы знали и всё равно оставили папку открытой. Зачем?
— Потому что именно там лежали протоколы, которые должен был видеть защитник, — ответил он, не давая эмоциям прорваться. — Только защитник.
— Вы доверяете мне, — сказала Анна, и слова неожиданно зазвучали как признание.
— Я доверяю закону, который вы умудряетесь заставить работать, — он чуть улыбнулся, как в зале, в момент, когда объявлял решение. — И… — он сделал паузу, будто проверял себя на лишнее слово, — доверяю вам, раз вы выбрали этот путь не из славы.
— Славы здесь не дают, — откликнулась она быстро. — Здесь выдают очередь в гастроном, лишний взгляд на проходной и соседку, которая считает ваши минуты у плиты.
— А ещё — протоколы с подписью Соколова, — сухо заметил Михаил. — И запросы на проверки.
— Он уже шипит, — сказала Анна. — В коридоре суда обещал.
— Поэтому я и здесь, — он кивнул на окно, за которым мигал фонарь, обводя бледным кругом сугроб у стены. — Чайная не лучшее место, но здесь проще затеряться среди экипажей и чемоданов.
— Я заметила, — Анна сдвинула в сторону блюдце. — Вы пришли без папок и без мантии.
— Мы не в суде, — сказал он. — Значит, можно говорить ровнее.
— Тогда скажите, что вы думаете о моих методах, — бросила она, как камешек в прореху льда. — Без протоколов, без статей.
— Я думаю, вы слишком много берёте на себя, — ответил он. — И слишком мало оставляете себе.
— Это упрёк?
— Предупреждение, — повторил Михаил. — Если Григорий потянет вас туда, где закончится право, я не смогу вам помочь. Судья не вытаскивает из подвалов.
— Подвалы — не мой жанр, — отрезала Анна. — Я работаю наверху, при лампах и протоколах.
— Тогда держитесь ламп, — его взгляд стал на миг жёстче. — И держитесь подальше от тех, кто выключает свет.
Официантка поставила между ними тарелку с тонким ломтем ситного — серая корка, ровная крошка. Анна отломила маленький кусочек и услышала, как где‑то позади распахнулась дверь: вошёл мужчина в сером пальто, отряхнул снег небрежным движением и оглядел зал слишком внимательно.
— Видите? — Тихо спросил Михаил, не поворачивая головы. — В Ярославле снег знают все. Но есть те, кто нюхает следы.
— Я привыкла, — ответила Анна. — Иду дворами.
— Идите прямыми улицами, пока есть закон, — он пододвинул ей сахарницу обратно, и пальцы нерешительно коснулись края её ладони. — А я постараюсь, чтобы закон не свернул.
Она моргнула, переводя дыхание.
«Он сказал — постараюсь. Значит, это больше, чем дружеский взгляд в зале. И больше, чем профессиональная симпатия».
— Если Соколов начнёт проверку, — Анна наклонилась. — Вы сможете…
— Я смогу сделать только одно: настоять на том, чтобы проверка была в рамках, — сказал Михаил. — Ни шага в сторону.
— Мне бы этого хватило, — ответила она. — Остальное — моя территория.
— Тогда не приглашайте туда Григория, — сказал он. — Он ходит по вашей территории так, будто уже вычертил её мелом.
— Он знает, что я плачу деньгами, — Анна сжала пальцами горячее стекло и почувствовала, как тепло впивается в ладони. — Но не знает, чем на самом деле расплачиваюсь.
— Он узнает, — произнёс Михаил. — И начнёт брать именно это.
— Значит, я успею раньше, — отрезала она. — Дело Григоренко — не последнее.
— И не первое, — он на секунду улыбнулся. — Вы когда‑нибудь спите, Анна?
— Иногда, — она тоже позволила улыбку. — Когда в чайной дают кипяток без очереди.
— Тогда пейте, — Михаил поднял свой стакан. — Кипяток остывает, а Соколов нет.
— Вы умеете ободрить, — сказала Анна.
— Я умею считать последствия, — он стал серьёзен. — Если у вас на руках материалы, которых не должно быть, — он кивнул на сумку, — не носите их с собой. Ни в чайные, ни в коммуналки.
— Тайник надёжен, — ответила она. — Под половицей у меня живёт целая библиотека.
— Библиотеки сгорают, — тихо заметил он. — А половицы скрипят.
— Скрип не страшен, когда знаешь, на какую доску наступать, — сказала Анна. — Я учусь быстро.
— Я вижу, — его голос смягчился. — И ещё вижу, как вы оглядываетесь.
— Привычка, — она снова заметила мужчину в сером пальто — тот теперь стоял у стойки и слишком настойчиво спрашивал официантку про «свободные места ближе к окну». — Здесь любят смотреть в спину.
— Здесь любят записывать в блокнот, — Михаил усмехнулся глазами. — Но иногда блокнот достаётся тому, кто записывает.
— Отдаёте мне честь за сегодня?
— Отдаю вам должное за то, как вы сделали свидетеля — аккуратно и по делу, — он поставил стакан и подался к выходу взглядом. — Но помните: чем аккуратнее вы работаете в суде, тем грубее вас будут толкать вне его.
— Я выдержу, — сказала она тихо. — Пока у меня есть закон и… — слова застряли, но она рискнула, — и люди, которые в этот закон всё ещё верят.
— Люди — это риск, — отозвался он едва слышно. — Но без них закон — бумага.
Анна кивнула, не споря.
«Не уходи в разговоры. Делай выводы».
— Что дальше? — Спросила она деловым тоном. — Если Соколов подаст жалобу, сколько у меня времени?
— Месяц на формальную реакцию, меньше — на реальную, — ответил Михаил. — Он начнёт давить через коллегию. Там вам сложнее всего.
— Знаю, — Анна поправила платок, стараясь, чтобы руки не показали дрожи. — Там считают не аргументы, а косточки в супе.
— Тогда ешьте без косточек, — коротко сказал он. — И помните: сегодня вы выиграли. Позвольте себе хотя бы это.
— Разрешаю, — она улыбнулась чуть шире. — Себе — и вам.
— Мне?
— За то, что забыли папку на краю стола, — сказала Анна.
— Случаются промахи, — ответил Михаил тем тоном, которым в зале объявляют перерыв. — Но не каждый промах — ошибка.
Они оба поднялись почти одновременно. Мужчина в сером пальто сделал вид, что любуется витриной с пирожками, которых уже не было. Официантка поджала губы и принялась протирать и без того чистую стойку.
— Я провожу вас до угла, — сказал Михаил. — Дальше вам лучше одной.
— Дальше мне всегда лучше одной, — отозвалась Анна, но не возражала.
Они вышли в прохладный коридор, где пахло углём и мокрой шерстью пальто. На секунду у дверей Михаил задержал шаг.
— Анна, — сказал он тихо. — Если что‑то пойдёт не так, вы придёте не в чайную. В суд. Ко мне.
— В суд я прихожу с делом, — ответила она. — Сегодня — пришла за чаем.
— Тогда допейте его мысленно, — в уголках его глаз снова легла улыбка. — И — идите дворами.
Они разошлись у вестибюля, где хлопали двери и толкались очереди к буфету. Анна ушла к чёрному выходу, привычно закрыв платком нижнюю часть лица от колючего ветра.
«Он знает. Он предупредил. И всё равно… оставил папку».
На улице пахло железом и снегом. Фонарь у вокзала мигнул, и на миг показалось, что в кармане едва ощутимо дрогнули часы — как если бы тонкая стрелка щёлкнула на долю деления, подтверждая: время всё ещё на её стороне. Она сжала сумку под мышкой крепче и шагнула в сторону теней, где можно выбирать доски, чтобы не скрипели.
«Выиграла сегодня. Завтра — работать. И не давать выключать свет».
Эпилог: Эхо времени
Раннее утро августа 2005 года. Мягкий свет рассвета ложился косыми лучами на панорамные окна, и стеклянный стол отливал холодным блеском. За окном Москва жила в своём привычном ритме — сигналили машины, где-то под землёй гудело метро, спешили люди, перекрикиваясь на перекрёстках. Запах свежесваренного кофе тянулся от серебристой кофемашины, перемешиваясь с ароматом новой бумаги и легким дезинфицирующим шлейфом, оставшимся после вчерашней уборки.
Анна стояла у окна, всё ещё не до конца веря в то, что видит перед собой. Под ладонями — гладкая поверхность подоконника, под каблуками — мягкий ковёр, приглушающий шаги. Её осанка оставалась прямой, жёсткой, будто она всё ещё стояла в прокуренном коридоре советского суда, а не в собственном офисе. На ней — идеально сидящий современный деловой костюм, но в нём чувствовалась какая-то чужеродная напряжённость, застывшая в плечах.
В углу, неуместно, почти вызывающе, стояла старая потёртая сумка. Та самая, с которой она ходила по замёрзшим улицам Ярославля 1968 года. Из приоткрытого клапана поблёскивали часы с гравировкой «Я.Г. 1968». Их голубое свечение, ещё минуту назад заметное, таяло на глазах, словно растворялось в воздухе.