Она заперла замок, проверила его на прочность, затем снова засунула чемодан под кровать.
«Меньше движений. Меньше шума. Ни шагу в сторону от образа. Советская, скромная, уставшая. Всё».
Анна легла на кровать, натянула шерстяное одеяло до подбородка. За стенкой кто-то храпел, за окном шелестел ветер. Комната пахла капустой и старым деревом.
Задний двор рынка гудел низкими голосами и хриплыми выкриками. Мокрый асфальт блестел под тусклым солнцем, пах сыростью, картошкой, пережаренным луком и чем-то горьким, дешёвым — одеколоном, которым Григорий щедро сдобрил воротник своей кожанки.
Анна стояла у деревянных ящиков, в руках сжимая крошечный льняной узелок. Внутри — тонкая цепочка с кулоном, последняя вещь, не от мира 1968 года.
— Ну? — Григорий прищурился, глядя на неё исподлобья. — Говори, что принесли. Только не надо, как в прошлый раз, — и показательно сплюнул в сторону. — Серёг больше нет, значит?
— Нет, — спокойно ответила она, разворачивая узелок. — Осталась цепочка. Настоящее серебро.
Григорий взял её в пальцы, повертел под светом, сунул в рот и прикусил. Анна невольно скривилась.
«Два диплома, ордер от коллегии, десятки выигранных дел — и вот я стою у ящиков с маслом, как школьница, прячущая сигарету».
— Мелко, — буркнул он. — Маловато будет за кофту и крупу.
— Тогда только масло и варежки.
— Ты шутишь? За это — и масла не дам.
— Григорий, — она скрестила руки, стараясь не показать дрожь в пальцах, — если бы это было золото, ты всё равно сбил бы цену. Возьми или нет — твой выбор, но в следующий раз я пойду к Мишке с Флотской. Он тоже барыжит, только язык у него почище.
Григорий шумно вздохнул, обвел взглядом её пальто, выдавшее нечто «не из местных».
— Ладно, — процедил он. — Варежки, масло, гречка, давай сюда своё добро. А за кофту — потом поговорим.
— Потом — это когда?
Он улыбнулся, обнажая кривой передний зуб.
— Приду, спрошу об одолжении. Ты же у нас грамотная, адвокатша. Может, с одним человеком… поболтать надо будет. По бумажкам.
Анна сделала вид, что не поняла.
— Я не даю консультаций на базаре.
— Да ты не кипятись, — буркнул он, забирая цепочку. — Всё будет по-товарищески.
Он ловко закинул её в карман, толкнул ногой ящик, из-под которого достал холщовый мешочек с гречкой, бутылку с мутным маслом и тёплую кофтину с потертыми манжетами.
— На, держи. И давай больше без понтов, мы тут все свои.
— Конечно, — Анна взяла пакет.
«Свои… Ярославль, чёрный рынок, потёртая кофта в обмен на кулон из XXI века. Всё своё, да».
Она повернулась, уходя, стараясь идти уверенно. Сквозь общий гул раздался голос громкоговорителя:
— Внимание, внимание! Сообщаем, что в районе улицы Калинина сегодня состоится…
«Люблю, когда всё «сообщают» заранее. Только не о тебе, не о твоих серьгах, не о твоём времени».
У выхода с рынка её почти сбил с ног мальчишка с сумкой моркови.
— Извините, — пробормотала Анна, крепче прижимая мешок с покупками.
Снаружи было прохладно. Осенний воздух напоминал о грядущей зиме. Она шла мимо старух с корзинами, стараясь не думать о том, что теперь у неё есть крупа и масло — и новый долг, невидимый, но весомый.
«Это не суд. Это торг. И в нём — никаких апелляций».
Тусклая лампа над входной дверью потрескивала, отбрасывая зыбкие тени на облупившуюся зелёную краску стен. В коридоре пахло сыростью, мокрыми валенками и чем-то кислым — то ли квашеной капустой, то ли старыми газетами. Половицы жалобно скрипнули под ногой, когда Анна ступила внутрь, неся сумку с тяжёлыми банками и пачкой гречки.
— Опять поздно, — шепнула Вера Павловна, стоя у кухонной двери и складывая руки на груди.
Её голос, хоть и негромкий, легко долетел до ушей Анны.
— Подозрительно, — отозвалась Лидия, сдвигая брови. — Не работает днём, по вечерам шастает неизвестно где. Ты посмотри, как пальто сменилось, а? Новенькое, тёпленькое. Где ж она его взяла?
Анна на мгновение остановилась, будто прислушиваясь к радио из комнаты Ивана — глухое бубнение ведущего передавало сводку новостей.
«Так. Спокойно. Не оборачиваться. Не отвечать. Не дай бог — и тебя в вытрезвитель, и кооператив “где взяла масло” на допрос».
Она прошла мимо, опустив глаза, и тихо кивнула:
— Добрый вечер.
— А вы, Анна Владимировна, всё по делам? — Ехидно спросила Лидия, громче, чем следовало. — Или на свежем воздухе гуляете до темна?
Анна приостановилась, ровно настолько, чтобы перевести сумку в другую руку.
— Ходила за продуктами. В гастрономе пусто, вот и искала, где взять масло.
— И нашли? — Вера Павловна щурилась, как в суде на допросе. — Сейчас трудно, а у вас прям всё есть.
— Немного. Обменяла на старые вещи. Шерстяной платок и пару перчаток. Всё по-честному, — голос был ровный, без вызова.
— Гм, — Лидия отвернулась, но не замолчала. — А я, между прочим, в очереди два часа стояла — и ни масла, ни крупы. Может, кому и везёт.
Анна тихо прошла к своей двери, стараясь не греметь ключом. Позади снова заскрипели половицы — Катя вышла из своей комнаты и села у окна с тетрадками.
— Здравствуйте, Анна Владимировна, — отозвалась она устало. — У вас гречка? Можно будет чуть-чуть одолжить? Завтра верну, честно.
— Конечно, — кивнула Анна. — Заходи попозже, насыплю немного.
«Вот кто единственный здесь не смотрит на меня, как на врага народа».
Открыв дверь в свою комнату, она задвинула её за собой и на мгновение замерла в темноте. Затем щёлкнула лампу. Тусклый свет пролился на стол, на тёплую кофту, перекинутую через спинку стула, на сумку, из которой виднелась краешек упаковки крупы.
Она открыла её, проверила — часы с гравировкой были на месте, завёрнуты в носовой платок. Телефон лежал глубже, между парой советских книг.
«Если они вызовут участкового — всё. Один взгляд, и конец. Даже объяснять не придётся».
За стенкой снова заскрипели доски, кто-то чихнул, кашлянул, хлопнула дверь в ванной. Всё звучало ближе, чем хотелось.
Анна подошла к окну, приоткрыла форточку. Ночной воздух обдал лицо — прохладный, чистый, совсем другой, чем в коридоре.
«Один донос — и я в лагере. Даже без суда. Трое свидетелей скажут, что "подозрительная", и всё. В Москве я могла говорить, что думаю. Здесь — только молчать».
Она вернулась к столу, пересыпала гречку в жестяную банку из-под карамелек. Щёлкнула крышкой. Потом взяла блокнот и начала писать список, обрывочно, торопливо: «чай — обмен», «записка для Мишина — без фамилий», «Катя — гречка».
«Будешь тихой, будешь своей. Заговоришь — будешь чужой. А чужим здесь не выжить».
И всё же, несмотря на тьму в коридоре, несмотря на подозрительные взгляды, запах картошки из кухни, сквозняк из щелей и следящий взгляд Веры Павловны — в комнате было тепло. И пока всё ещё молчали.
Тусклая лампа над столом шипела, словно сопротивлялась самой идее света. Комната напоминала коробку — тесную, запертую, но на этот раз Анне казалось, что она сидит в зале суда, где каждое движение, каждое слово может стать уликой.
На столе лежала потрёпанная книга — «Ленин о праве», стандартный атрибут любой советской библиотеки, идеальная маскировка. Внутри, аккуратно вшитый между страницами, спрятался самиздатовский текст «Феникса-66». Анна раздвинула листы, прищурилась и прочла первую строчку: «Свобода начинается там, где заканчивается страх».
За окном темнота сползала с крыш, накрывая двор плотной ватой. Внизу кто-то громко чихнул, на лестнице поскрипывали шаги. Коридор жил своей жизнью: кто-то наливал воду в чайник, кто-то кашлял. Анна раз за разом сдерживала порыв закрыть книгу.
В тексте шло о деле Юрия Галанскова. О том, как он и его товарищи отказались молчать. Об арестах, допросах, этапах. Бумага была серая, отпечатки нечёткие, но с каждым абзацем ей казалось, что строки обжигают пальцы.
«И всё-таки они писали. Даже когда знали, что их читают уже не глаза — а глаза следователя. Писали. Говорили. Подписи ставили. А я — боюсь соседей с тетрадками».
Скрипнула половица в коридоре. Тень замерла у двери. Анна аккуратно захлопнула книгу, плотно прижав её ладонью. Несколько секунд — тишина. Потом короткий стук.
— Анна Николаевна? — Голос Веры Павловны, мягкий, будто ватный, но с металлической жилкой. — Вы что, до ночи читаете? Свет в окно, понимаете, яркий. Спать мешает.
Анна встала, прикрыв книгу тетрадкой, подошла к двери и приоткрыла на ладонь.
— Уже заканчиваю. Завтра дело, хотелось дочитать главу.
— Дело? — В голосе скользнула насмешка. — Вы же у нас вроде без работы пока. Или уже куда-то устроились?
— Консультации даю, — ответила Анна ровно. — По гражданским вопросам. Помогаю людям разбираться с бумагами. Без оплаты, пока что.
— Ну-ну, — кивнула Вера Павловна. — Главное, чтобы всё было по правилам. А то знаете, в наше время — шаг влево, шаг вправо… Сами понимаете.
— Конечно. Спасибо, что напомнили.
— Доброй ночи.
— Доброй.
Она закрыла дверь, прижалась к ней лбом. «Вот это сейчас было форменное “следим, но с улыбкой”. Отработано».
Книга уже лежала в ящике стола под парой номеров «Советской женщины» и старым блокнотом. Ключ повернулся в замке туго, с хрипом.
Анна вернулась к столу, сделала глоток остывшего чая и посмотрела на часы с гравировкой «Я.Г. 1968».
«Если Юрий знал, что его ждёт — и всё равно пошёл — я не имею права ныть. Просто думай, что делаешь. И не забудь, где находишься».
Она выключила лампу, и комната сразу стала прозрачной, как тень — снаружи фонарь освещал оконное стекло. Шаги Веры Павловны затихли в коридоре.
А самиздат в ящике, под прикрытием Ленина, ждал следующей ночи.
Глава 5: Перекрестный допрос
Облезлая краска на подоконнике отслаивалась, крошась на материалы дела. Анна провела ладонью по столу, отодвигая капельки влаги, и подняла глаза на окно: за ним светало, но медленно, как будто и ноябрьский день в Ярославле не был уверен, стоит ли ему начинаться.