Многочисленные блокпосты, стерегущие служебные коридоры дворца Рейхстратега, встречались тем чаще, чем ближе Кирсан приближался к заклинательному залу. В какой-то момент его путешествие приобрело определенный оттенок диггерства – быстро и неуклонно его путь стал уходить вниз, в холодные и темные подземные горизонты дворца.
Перемещению Кирсана это не мешало, ему освещение не требовалось – он видел в темноте. Не сказать, что особо хорошо, но лоб бы не расшиб, а большего для передвижения и не требовалось. Однако, не все посетители этих мест имели такую замечательную способность, или же такой замечательный артефакт, какой был у Рейхстратега, поэтому освещение в наличии имелось.
От традиционных факелов пришлось отказаться из-за их прожорливости в отношении кислорода, избытка которого в подземелье не наблюдался и из-за копоти, которая быстро бы покрыла все вокруг. Перспектива являться в свой заклинательный зал покрытым сажей Рейхстратега не устраивала, поэтому были применены магические источники света. Правда, в связи с дороговизной данного типа освещения, непрерывным оно не было.
Магические осветительные приборы включались при приближении Кирсана и отключалась, когда он выходил из зоны действия светильника. Рейхстратег двигался в своеобразном световом коконе, словно какой-нибудь Принц Света – все, как в лучших домах Парижа и Рио-де-Жанейро. Стражники каменели лицами и вытягивались по стойке смирно при появлении высокого начальства, а начальство открыто и приветливо улыбалось своим людям, оставляя их тем самым со счастливым ощущением прикосновения к чему-то высшему, сакральному… На Сете не было своего Сервантеса, но Кирсан и без него знал, что ничто не ценится так дорого и не стоит так дешево, как вежливость.
Рейхстратег развил этот принцип, добавив к нему… а точнее – воспитав в себе умение испытывать искреннюю радость от нечастых контактов с младшим личным составом, всегда следовал этому принципу и данный принцип неизменно приносил ему свои дивиденды – в армии его любили. Ключевое слово здесь – «искренность». Людей не обманешь и фальшь играла бы только в обратную сторону. С врагами дело обстояло точно так же – если нужно кого-то убить – ради бога, но хамить-то зачем?
Перед последним постом охраны стояли вжавшись в грубо отесанную каменную стену – заклинательный зал находился уже совсем глубоко в подземелье, два подростка лет тринадцати-четырнадцати – мальчик и девочка. Дети, одетые в длинные – до пола, рубахи какого-то неопределенного грязно-серого цвета, дрожали от холода и страха. Они прекрасно знали для чего их привели – в местном фольклоре было множество канонических историй о колдунах и детях, вроде наших детских страшилок про «черную руку» и самодвижущийся гроб, такого же цвета, но было одно качественное различие – местные истории были правдой, и сомнений у детей в своей дальнейшей судьбе не было.
Кирсан мысленно прикоснулся к одному из своих многочисленных амулетов, которых на нем было больше, чем монет в цыганском монисто, и лица детей стали спокойными и отрешенными – он взял их под ментальный контроль, внушив, что они в безопасности. Мысленное управление своими артефактами было его Главной Военной Тайной и Главным Секретным Оружием. Именно при помощи таких гаджетов он и стал Рейхстратегом, а как скажите иначе скромный артефактор мог совладать с тупоголовыми, но чудовищно мощными боевыми магами? Никак.
Кстати говоря, даже у самого умного и неординарного человека могут быть идеи фикс. У Рейхстратега была ни на чем не основанная тщеславная уверенность, что кроме него такого делать не может никто. Так это, или нет – неизвестно и проверить невозможно. Поймать за руку такого умельца, если он не захочет открыться Городу и Миру, весьма затруднительно – вот про Кирсана же никто не знал, так что могли быть и еще мастаки, но он был твердо уверен в своей уникальности. И пожалуй это правильно – уверенность в себе хорошее качество, только надо следить, чтобы оно не переросло в самоуверенность, а затем в самоуспокоенность. На этом можно здорово погореть.
Однако, вернемся в подземелье. Коридор, а скорее даже не коридор, а туннель, в который проследовал Рейхстратег, в сопровождении покорно идущих за ним детей, изгибался буквой «Г», поэтому страже, стоявшей на последнем, перед заклинательным залом, блокпосту, не удалось увидеть ничего интересного – все было как обычно. Последнее, что они привычно увидели было то, как Кирсан ни на миг не задерживаясь шагнул вперед, а тяжелая литая решетка, с прутьями толщиной в руку взрослого мужчины, проворно взмыла вверх, освобождая путь, а затем с лязгом опустилась на место, отрезая заклинательный зал от остального мира.
Стражники, охраняющие внутренние покои дворца Рейхстратега, все время ротировались, и почти все из них, впервые оказавшись на этом – последнем блокпосту, не удерживались от соблазна подойти поближе и даже потрогать решетку. Кирсан подозревавший, а точнее даже – уверенный, что подобные нарушения дисциплины будут происходить – человеческое любопытство и глупость беспредельны, никакого защитного плетения на решетку не накладывал – пусть дураки живут, авось еще пригодятся.
С другой стороны, кроме нарушения воинской дисциплины, что несомненно было отрицательным моментом, был у этого действа и положительный. Картина того, как эта мощная, несокрушимая и несомненно тяжеленная металлическая решетка покорно взлетает, освобождая путь Рейхстратегу, подспудно внушала видевшим это воинам дополнительную толику восхищения своим военным лидером. Надо отдать ему должное – у Кирсана все ходы были просчитаны – он не пренебрегал ничем, даже самым малейшим, что могло принести пользу Высокому Престолу, ну-у… и лично ему.
Свернув за угол, Кирсан остановился. Остановились и дети, покорно следующие за ним, как телята за телегой. Здесь начиналась строго охраняемая территория, причем – по настоящему, а не декоративно – при помощи самодвижущейся решетки. Рейхстратег ощутил покалывания в голову, как будто мириады иголочек начали одновременный сеанс иглотерапии, а его волосы сами собой встали дыбом – охранная система начала сканирование надтелесных оболочек.
И хотя Рейхстратег сам создавал и настраивал эту систему, но каждый раз, когда начинался процесс глубокой верификации ауры, его охватывал неприятный холодок. Если бы на месте Кирсана оказался кто-то другой, или система дала сбой, то это существо (необязательно это мог быть человек) сначала попытались бы сжечь – коридор ненадолго стал бы филиалом доменной печи, затем угостили ледяными стрелами, потом порывами ветра со скоростью 600 км/час, как на Юпитере, а если бы и это не помогло, на несчастного обрушилась потолочная плита весом несколько сотен тонн. Коридор потом, конечно же, пришлось пробивать заново, но посторонний в заклинательный зал не проник.
После того, как покалывания головы прекратились, а волосы улеглись обратно и прическа Кирсана приняла обычный вид, коридор перекрыла полоса тумана необычного оранжевого цвета. Сунуться в этот туман конечно же было можно, но вот выйти из него – вряд ли. Рейхстратег и пробовать не стал. Вместо этого опрометчивого шага он сложил пальцы в такую замысловатую мудру, что для ее описания понадобилось бы двадцать страниц убористого текста.
Туман немедленно отреагировал на это, но не исчез, а лишь сменил цвет на зеленый. Ответ Рейхстратега на этот фестиваль колористики тоже не заставил себя ждать – он громко и отчетливо произнес: «Жираф большой – ему видней!». Кирсан не знал, кто такой жираф, он даже не исключал, что жираф не кто, а что – горный хребет какой, или озеро, просто эти слова он однажды услышал во сне, утром вспомнил и решил, что лучшего пароля ему не придумать. На этом идентификация личности Рейхстратега была признана успешной, туман исчез, путь в заклинательный зал был открыт. Стоит лишь отметить, что на демонстрацию мудры и произнесение кодовой фразы отводилось по пять биений сердца. Не успел – твои проблемы. Как говорится, кто не спрятался – я не виноват.
Кирсан сделал пару шагов вперед, откинул щеколду и распахнул обычную деревянную дверь, сильно смахивающую на обыкновенную деревенскую калитку, которая, надо честно признать – дико смотрелась в этом царстве камня, и прошел в заклинательный зал. Такой странный выбор двери объяснялся тем, что никакая преграда, включая бронедверь из какого-нибудь противоатомного бункера, если бы она каким-нибудь образом очутилась на Сете, не смогла бы удержать демона, или вышедшее из под контроля плетение, вырвавшееся за пределы защитного рунного круга. Так что дерево, толщиной в палец, было в данном случае ничем не хуже стальной преграды, метровой толщины.
Заклинательный зал предназначался для работы с такими силами, по сравнению с которыми обычный, банальный файербол выглядел, как зажженная спичка рядом с извергающимся вулканом, так что какую дверь не поставь, но если что-то пойдет не так, она поможет, как мертвому припарки. А декоративную функцию может выполнять и деревянная калитка.
Кирсан за внешней мишурой никогда не гнался и пристроил первое, что попалось под руку. Тем более, что никто кроме него здесь не бывал и скромную дверь не видел. А двое детей, молча, словно тени, проследовавшие за ним в заклинательный зал, не в счет – они ничего не видели… точнее – ничего не воспринимали из того, на что смотрели, потому что видит мозг, а мозг-то у них, как раз, и был отключен.
Как только Рейхстратег переступил порог, в заклинательном зале вспыхнул яркий свет. «Ночного зрения» Кирсана вполне хватало для путешествий по темным подземным коридорам, но для тонких манипуляций, проводимых в этом месте, хорошее освещение было жизненно необходимо. Примерно, как в операционной. Нет, конечно же оперировать можно и при свечах – бывали случаи, но при свете лучше. Заклинательный зал располагался в большой пещере и вся она теперь была освещена жестким, бестеневым светом, не осталось ни малейшего уголка, где бы сохранился мрак.
На полу, в центре зала, была выложена… точнее говоря – не выложена, а впаяна в гранит, окружность из черного серебра, диаметром локтей девятнадцать-двадцать и шириной в ладонь. Она была испещрена выгравированными рунами, как матерый зэк татуировками – чистого места на ней практически не оставалось. Теоретически не существовало такого плетения, которое могло бы вырваться за пределы этого круга в случае какого-либо сбоя при его реализации, но теория – теорией, а практика – практикой.