— Ну?! — нетерпеливо подпрыгнула Гончая.
— Нет, — поспешил отвернуться наемник, чтобы его не заподозрили в жадности. — Ты взял, что хотел?
— Угу. А теперь идем, пока солнце не встало. И без того долго провозились, — отозвалась она, поднимая с пола приличных размеров мешок, который успела собрать. — Только теперь полезем в обратном порядке: сперва пойду я — уберу защиту, чтобы тебя тут не похоронило, и только потом — ты. Рот лишний раз не открывать, за меня не хвататься, как за любимую жену, — сам подхвачу, когда надо, не то меч придется вернуть обратно и констатировать, что его несостоявшийся хозяин был неосторожен. Как только достигнешь выхода, крикнешь, а выберешься там же, откуда начинал спускаться. Все понял?
Стрегон, слишком сильно обязанный ворчливому пацану, чтобы обращать внимание на насмешки, молча кивнул. Старательно закутал подарок в собственную куртку, сунул его под мышку и первым направился к светлому пятну, которое за то время, что они были внутри, ощутимо побледнело. Мальчишка чуть задержался, чем-то зашуршав в темноте. Затем вдруг хихикнул и стремглав кинулся к болтающейся веревке. Опередив наемника буквально на секунду, высоко подпрыгнул, ухватился за веревку и, таща на спине раздувшийся, кажется, еще больше мешок, проворно вскарабкался наверх.
Стрегон терпеливо дождался, пока веревка перестанет извиваться, как повисший на суку питон, вцепился в перевязь зубами и так же шустро поднялся. На выходе послушно подал голос, снова дождался, пока над дырой покажется знакомая вихрастая голова. Слегка поморщился, когда его запястья с поразительной силой стиснули, и, каждый миг ожидая вспышки от потревоженного заклятия, выбрался на воздух.
— Надо же, ты и впрямь похож на пса — добычу в зубах таскаешь, — не преминула уколоть его Белка, вытягивая из схрона недовольно засопевшего воина. Но Стрегон даже ответить не смог: чтобы лезть, ему нужны были обе руки, а рисковать выронить бесценный клинок и тут же услышать, что такому недотепе и подарки дарить нечего, не захотел. Поэтому пришлось смолчать, а вот нога у него непроизвольно дернулась и в самый неподходящий момент соскользнула с края плиты.
В тот же миг раздались звон потревоженной струны и тонкий вскрик, сверкнула ослепительная вспышка. Что-то с невероятной силой выдернуло его из схрона и бросило на землю. Еще через миг ярчайший свет погас, в ушах перестало звенеть, а Стрегон внезапно осознал себя живым, почти невредимым (если не считать ушибленной коленки) и лежащим на чем-то мягком, удобном и, кажется, живом.
— О-ой… Вот медведь… Тяжелый какой… — задыхаясь, просипел под ним мальчишка.
Стрегон виновато кашлянул, приподнимаясь на локтях и убирая лицо от растрепанных каштановых волос, но потом сделал глубокий вдох и ошеломленно замер. Этот запах! Значит, на самом деле это Белик так вкусно пахнет?
Стрегон неверяще вдохнул снова. Машинально потянулся вперед, чтобы в этом убедиться, и… уперся в два зло прищуренных глаза, в которых стремительно разгорались бешеные зеленые огни.
— Пошел вон, болван! — зло рыкнула Белка, резко дернув коленом.
Стрегон охнул от боли, мигом позабыв про все ароматы мира, выронил свой новый меч и кубарем скатился на траву, шипя сквозь зубы сдавленные проклятия. Ох, мерзавец, гаденыш малолетний… Как точно попал! И коленки, как назло, острые…
Белка моментально вскочила, поспешно отступая от рычащего полуэльфа подальше, но он вроде не понял, в чем дело: глаза злые, лицо перекошено от боли. Сам с трудом дышит, подняться еще не может, зато живой. И кажется, не успел хватануть лишнего. А теперь и вовсе забыл эту маленькую странность, потому что его мысли оказались заняты совсем другими вещами.
«Убью, — с холодной решимостью понял Стрегон, когда встретил изучающий, горящий нездоровым любопытством взгляд Белика. — За меч рассчитаюсь и убью!»
Белка удовлетворенно кивнула, поняв, что успела вовремя, и, оставив спутника кипеть от злости, занялась делом. То есть подобрала и смотала веревку, небрежно кинув моток рядом с тяжело дышащим наемником. Затем отряхнулась, почистила испачканный в земле рукав. Подняла и дотащила до места тяжелую плиту, осторожно поставила боком, медленно опустила. А потом изрядно удивилась, обнаружив, что в последний момент за другой край ухватились чужие пальцы. Понимая, что Стрегон едва сдерживается, чтобы не ударить, промолчала. Он смолчал тоже, не отойдя от предательского удара в пах, но холодное спокойствие в бесцветных глазах говорило о многом.
Уложив на место камень, они так же молча поднялись. Не глядя друг на друга, схватили вещи и, не произнеся ни единого слова, двинулись в обратный путь.
Когда впереди показалась Мертвая река, Белка без предупреждения ускорила шаг и исчезла в медленно светлеющем лесу. Стрегон не стал догонять: дорогу помнил, да и немного тут осталось. Два часа по руслу высохшей реки он и без проводника осилит. Даже легче, чем с ним, потому что ярость все еще клокотала внутри, как перекипевшая и слегка остывшая лава. Какое-то время он даже боялся — прорвется, однако нет, не допустили боги позора.
Вернувшись в лагерь, он остановил взгляд на привязанном скакуне: Курш, к счастью, был жив, без сознания, но взмок еще сильнее, беспрестанно дергаясь в путах. Тело его сотрясалось в болезненных корчах. Грамарец покрылся крупными хлопьями пены и дышал будто сквозь сосуд с водой — с хрипами, сипами и нехорошим бульканьем. Мальчишка сидел рядом на коленях, положив тяжелую морду на собственные бедра и сноровисто втирая в кровоточащие раны с таким трудом добытый «нектар». Тот искрился и переливался в неярком свете костра, словно жидкий янтарь. От каждого прикосновения Курша пробивала новая дрожь, он тихо стонал в беспамятстве, хрипел все сильнее, а из-под его плотно сомкнутых век катились крупные слезы.
Обработав раны, Белка дала им время подсохнуть, осторожно опустила голову Курша на землю и со вздохом подошла к котелку, в который до сих пор медленно стекала кровь с подвешенной на суку туши молодого кабана.
— Спасибо, — тихо бросила в пустоту, ни на кого не глядя.
Появления Стрегона, кажется, даже не заметила. Зато снова порылась в своем мешке, выудила оттуда какие-то травки, тщательно разжевала, бросила в остывшую кровь, налила туда же из прозрачного флакона примерно четверть имеющегося «нектара». Тщательно размешала. Дала постоять. Сама в это время уверенно разделала тушу, умело срезав почти всю мякоть и порубив ножом на мелкие куски. Затем утерла повлажневший лоб, оглянулась на бьющегося в агонии скакуна, снова подошла и проверила ранки. А потом, наконец, глубоко вздохнула.
— Парни, держитесь подальше, ладно? Мне какое-то время будет сильно не до вас.
Лакр непонимающе моргнул, когда она с какой-то мрачной решимостью прикусила губу и, притянув к себе голову Курша, легонько ткнула его пальцем в шею. А потом схватила так крепко, как только могла, потому что умирающий конь затрепыхался, будто мотылек в паутине, и завыл на одной низкой ноте. Еще не пришел в себя полностью, хотя явно уже не был в беспамятстве. Просто от боли, которую причинял ему собственный яд, не понимал, что творит. А потому заметался, захрипел, выскочившие из копыт когти снова начали неистово терзать землю. Но вырваться ему не позволили — сильные руки внезапно вздернули его за подбородок, а смутно знакомый голос властно приказал:
— Лежать!
Грамарец дернулся и распахнул глаза, чувствуя, что должен откликнуться, хотя бы увидеть существо, которое посмело отдавать ему приказы. Должен подняться, встретиться с ним глазами и понять, почему же этот ледяной, поистине мертвый голос вдруг стал так важен.
— Смотри на меня, Курш! Посмотри сейчас же!
Задыхаясь от боли, грамарец повернулся на голос. Белка рывком запрокинула его голову еще выше и буквально впилась бешено горящими глазами в его тускнеющие зрачки.
— Смотри прямо! Ты мой! Ты меня выбрал! Отдай свою боль! Она тоже моя!
Курш вздрогнул и затих, неотрывно глядя в стремительно разгорающиеся огоньки — его любимые зеленые огоньки, в которых он обожал понарошку тонуть. Такие дивные, яркие… настоящие эльфийские изумруды. Властные. Жесткие. Родные. В которых так и не угас безумный страх за него — глупого детеныша, рискнувшего выбрать себе такую ужасающе прекрасную хозяйку.
— Отдай!
От жесткого голоса наемники зябко поежились. Они не видели глаз Белика, но по словно окаменевшему профилю поняли, каких усилий пацану стоило держать умирающего друга на самой грани. А когда Курш затих, когда в его черных радужках вдруг замелькали изумрудные отсветы, так же внезапно поняли, что стали свидетелями чего-то очень странного.
В какой-то момент Белка наклонилась так низко, что почти уперлась лбом в черную шерсть. Ее пальцы побелели от напряжения. По лицу пробежала болезненная судорога, из горла вырвался долгий вздох. Зато взгляд грамарца снова стал осмысленным, разумным, однако вместе с тем и очень несчастным. Поняв, что сделала для него любимая хозяйка, Курш жалобно заскулил, а она только прижалась крепче, переживая трудный миг единения, крепко обняла и тихо прошептала:
— Теперь все будет хорошо, малыш. Я не дам тебе умереть.
Курш горестно застонал, но Белка так же неожиданно отпустила его и дрожащими руками потянулась к котелку. Тяжело дыша и едва не падая, подтащила ближе, а затем принялась лить смешанную с «нектаром» кровь в глотку грамарца.
Лакр видел, как опасно гуляет в руках полная до краев посудина, как дрожит жилка на виске жутковато скрипнувшего зубами пацана. Как тяжело вырывается дыхание из его груди, как медленно стекают по побелевшему лицу капли внезапно выступившего пота. Как хрипит и давится этой кровью Курш. Лакр вдруг осознал: все, что должен был испытывать конь, сейчас странным образом сумел забрать себе Белик, и в ужасе отшатнулся.
— Ты что натворил?
Белка даже головы не повернула. Только руки задрожали еще сильнее да наружу просочился предательский стон. Казалось, ее раздирают изнутри пыточные клещи, что ее жгут едкой щелочью, плавя кости и мышцы, льют ей в глотку раскаленный свинец и мучают, мучают, мучают бесконечно, только и дожидаясь, когда она все-таки сдастся.