апого он тоже не опасался: его явно швырнуло на камни еще раньше, чем Белика, поскольку наверху туши не было видно, а на другой берег зверь точно не выходил. Значит, кувыркнулся с обрыва вместе с мальчишкой и вряд ли снова сможет безнаказанно нападать на беззащитных детей.
Наемник тяжело вздохнул, со смешанным чувством покосившись на уютно утроившийся в ладони меч, но тут же отвел взгляд: серебристая рукоять неожиданно стала жечь руку, словно он только что обменял ее на чужую жизнь. Неравный обмен. И неправильный, как весь этот лес, вся эта нелепая жизнь и еще более нелепая судьба, от которой никто, увы, не убежит.
Приглушенные голоса он заслышал внезапно: у воды звуки разносятся быстро и далеко. Так далеко, как, пожалуй, нигде больше. Сперва полуэльфу показалось, что наконец наниматель объявился, потому что раздавшийся возле воды мелодичный смех был похож на трель эльфийского колокольчика, но потом Стрегон настороженно прислушался и оторопело замер. После чего стрелой сорвался с места, с колотящимся сердцем выскочил на ближайший пригорок, жадно всмотрелся в противоположный берег, где изгиб реки образовывал уютную заводь. Пару мгновений ошарашенно таращился, не в силах вымолвить ни слова, а потом в каком-то изнеможении опустился прямо на землю.
— С ума сойти… Но как?
Увиденное потрясло его настолько, что Стрегон долгое время просто сидел, глядя перед собой. Молча следил за тем, как живой и невредимый Белик деловито снует по лужайке, развешивая на ветвях свои штаны и сорочку, которые только что отстирал от крови. Как теплится в ямке небольшой костерок, где на толстых прутьях готовится свежее мясо. Как довольно суетится под деревьями расседланный Курш, с немалыми усилиями выволакивающий из воды тяжелую медвежью тушу. Как пацан с усмешкой косится, но дает возможность другу вдоволь наиграться. Как звонко смеется, когда грамарец неловко цепляется добычей за какой-то корень и едва не падает, тщетно пытаясь высвободить огромную медвежью лапу…
Сам Белик при этом выглядел здоровым, полным сил и поразительно добродушным, будто и не падал какое-то время назад с обрыва. Вернее, падать-то он падал, но, похоже, лишь оттого, что ему просто захотелось. Да еще покувыркался в воздухе в свое удовольствие и покружился, лежа на воде, как морская звезда на песчаном дне, — раскинув руки и ноги в разные стороны и отчего-то совершенно не собираясь тонуть. Кажется, с медведем все было не так, как выглядело на первый взгляд. Кажется, этот странный пацан ранил зверя, а не наоборот?
Сейчас Белик снова был чистым и умытым, с еще влажной кожей и небрежно отброшенными назад мокрыми волосами. Надел новые штаны и шелковую сорочку, расшитую по вороту причудливыми узорами. Только рукава и штанины высоко закатал, чтобы было удобно. Благодаря измененному зрению Стрегон сумел рассмотреть, что загадочный рисунок на его коже имеет не изумрудный, а сочный алый оттенок. И в действительности не заканчивается на правом плече, а сперва дразняще выглядывает из-под ворота сорочки, затем пропадает внизу и выныривает наружу уже из-под левой штанины, истончаясь на узкой лодыжке изящной эльфийской вязью. Но, что изумляло больше всего, на шее у мальчишки висел кожаный шнурок, который Белик раньше скрывал и на котором равномерно покачивался подозрительно знакомый треугольный камешек. Гладкий, тщательно отполированный, в центре которого виднелась полуистершаяся от времени руна.
Стрегон, как ни напрягал глаза, все же не смог ее разглядеть. Понял только, что камешек точно такой же, какой, по традиции, носили братья и какой ни один здравомыслящий человек не посмеет надеть не по праву. И это открытие вместе с неожиданно обнаружившимся пацаном поразило его настолько, что он не только не пошел навстречу, но напротив — инстинктивно подался назад, под прикрытие густых зарослей, и навострил уши.
— Вот видишь, Курш, — наставительно заметила Белка, искоса поглядывая на скакуна. — Иногда надо делать какие-нибудь безумства, чтобы сбросить накопившееся напряжение.
— Грр! — недовольно фыркнул грамарец, наконец-то высвободив проклятого мишку, после чего цапнул тушу зубами и уверенно поволок к кустам.
— Знаю, что тебе не нравится, когда я рискую. Но, честное слово, иногда на меня находит какое-то помутнение. Если не вытравлю вовремя, могу сорваться и кого-нибудь зацепить. А ты же не хочешь, чтобы из-за этого пострадали люди?
— Грр!
— Вот и я не хочу, — вздохнула она, закончив с одеждой. — Траш слишком многое мне передала, чтобы это не сказалось. Порой мне просто необходимо побыть одному и устроить что-то дикое. Например, сигануть головой вниз с обрыва или побороться со здешним лесным хозяином. Прости, что я убил его без тебя, но он не оставил мне выбора — налетел, дурак мохнатый, лапой шарахнул, да еще и пасть раззявил, будто я ему мошка какая. Вот я и не сдержался.
Курш сердито засопел, раздирая клыками добычу, на которую рассчитывал сам, но что теперь сделаешь? Хорошо хоть он успел ее выловить из воды, пока туша не уплыла, иначе пришлось бы опять охотиться.
Белка тем временем уселась у костра, скрестив ноги и подтянув поближе мешок, вытащила подарок Крикуна, а затем бережно развернула лоскуты. Со вздохом повертела в руках причудливые ножны, сделанные из мелких чешуек, смутно напоминающих новый доспех Стрегона. Хмыкнула при виде клейма — гномий молот на фоне семилучевой звезды. Осторожно провела пальцем вдоль изящно изогнутой гарды и, увидев возле навершия золотой ободок в виде свернувшегося кольцом дракона, покачала головой:
— Он еще и изумруд сюда вставил… Торк! У нас, конечно, в роду особое отношение к драконам, но мне и одного вполне достаточно. Курш, глянь-ка! — Осторожно высвободив узкий, всего в половину ладони, и длиной в две ладони клинок, она многозначительно присвистнула. — Ого! Аконит! Да не простой, а с какой-то примесью…
Стрегон судорожно вздохнул: подобный клинок — поистине королевский подарок. А ножны отлично смотрелись бы рядом с его новым доспехом, потому что оказались сделаны из чешуи того же змея, названия которого полуэльф еще не знал. Только здесь чешуйки были мельче и подобраны одна к одной — ровные, идеально повторяющие друг друга, матово поблескивающие и словно бы… закаленные?
— Ну, питон — это я понимаю, — задумчиво повертела подарок Гончая. — Даже понимаю теперь, почему в последние годы ничего не было слышно о больших змеюках… Интересно, сколько это стоило Браду и нашему Крикуну? Но вот узор пока не признаю. Курш, ты видишь? Я бы сказал, что это аконит, если бы тут не было вот этих зеленоватых прожилок. Вон идут, вдоль самой кромки, как раз за рунами защиты и имени. Но их, как правило, только ушастики вплетают в свои клинки, да и магия нужна высшего уровня — никак не ниже хранителя. Но чтобы Крикун пустил кого-то в свою кузню да еще и попросил помочь, такого просто не бывает! Надо будет потом узнать у нашего ворчуна, кого из остроухих и сколько времени он пытал, чтобы добыть эту великую тайну. Правда, нож хорош. Даже, я бы сказал, один из лучших, что он когда-либо делал. И знаешь что? Пожалуй, я этого коротышку все-таки прощу, потому что медведя этот клиночек разделал совершенно бесподобно.
Курш всхрапнул, выражая неудовольствие.
— Да брось, — поморщилась Белка, когда грамарец сердито толкнул ее плечом. — Ничего бы со мной не случилось. Лучше мясо глянь. Как там? Дошло?
Скакун послушно обернулся и принюхался.
— Грр.
— Не вздумай пробовать! — неожиданно обеспокоилась она. — А то получится, как с рыбой, и мне опять придется есть сырое! Курш, убери оттуда нос!
Грамарец смущенно попятился. А Белка вернула клинок в ножны, снова закутала его в лоскуты и убрала в мешок. Но к мясу так и не притронулась — неожиданно засмотрелась на левую руку, где на безымянном пальце поблескивало изящное колечко в виде свернувшегося кольцом дракона, сжимающего зубами крупный изумруд. Долго смотрела, внимательно, тоскливо. С таким странным выражением, что затаившийся на другом берегу Стрегон даже нахмурился.
— Я так устал, Курш, — вдруг посетовала она, зажмурившись. — Столько времени… каждый час — как день, а год — как век… Ни знака от него, ни весточки, ни слова… Только и знаю, что живой, да и то, даже в этом уже до конца не уверен…
Курш немедленно бросил медведя и одним громадным прыжком оказался рядом. Успокаивающе заурчал, улегся возле хозяйки, оберегая и заботливо согревая; даже сунул морду под ее руки, с любовью заглянул в огорченное лицо, всем видом уверяя, что поддержит, поможет, будет ждать вместе с ней столько, сколько потребуется. Хоть день, хоть год, хоть целый век. Всегда, пока жив. Всегда, пока позволяет она. Что бы ни случилось. Как бы ни повернулась жизнь. Никогда ее не бросит, не оставит и не предаст.
Белка прерывисто вздохнула:
— Не знаю, сколько я еще выдержу, малыш: чем дальше, тем труднее мне держать себя в руках. Порой вспыхиваю, как сухостой во время лесного пожара. Того и гляди, кого-нибудь разорву за неосторожное слово. На орехи смотреть не могу — больно. Поклялся, что не притронусь больше, пока он не придет. Мечусь по лесу как бешеный зверь, не разбирая дороги. От меня даже эльфы уже шарахаются. Гномы держатся подальше. Ни один человек долго не выносит… Кажется, что я теряю себя, малыш. Кажется, от меня уже ничего не осталось. Будто я снова заживо сгораю от этой проклятой крови, но поделать ничего не могу — пока его нет, с ней приходится справляться в одиночку. Без его огня она почти все время кипит, и там опять столько ненависти, столько злобы, этого проклятого бешенства, что только боль немного и отрезвляет. Только она отодвигает безумие. И запах крови, который я так ненавижу. Как раньше. Теперь вместо того, что было, вместо того, кем был когда-то я, опять остался лишь Белик — неразумный, язвительный пацан, у которого нет ничего, кроме него самого…
Грамарец жалобно заскулил.
— Прости, — неожиданно отвернулась Белка, пряча лицо. — Я знаю, что ты все чувствуешь. Знаю, что тебе тоже больно. Конечно, ты не виноват. Ты его почти и не помнишь. Просто я надеюсь, каждый день надеюсь, что когда-нибудь узы все-таки ответят. Что наш дом снова проснется и скажет: Таррэн вернулся, нашел это проклятое лекарство. Наша стая снова оживет, и все будет, как раньше: я, он, Траш, Каррашик… Ну и ты, конечно.