Мартинес кивнул, снова затянувшись.
– Что-то вроде того… да.
– А что с громилами? – вставил четвертый человек, бывший механик из Мейкона по имени Таггерт.
– С Брюсом и Гейбом? – переспросил Мартинес.
– Да… Думаете, сможем их подговорить?
Мартинес еще раз затянулся.
– Что сам думаешь?
Таггерт пожал плечами:
– Мне кажется, они никогда на такое не согласятся. Блейк их так привязал к своей заднице, что они без него и шагу не сделают.
– Именно. – Мартинес глубоко вздохнул. – Поэтому сначала нужно убрать их.
– Как по мне, – пробормотал Стиви, – большинство людей в этом городе вообще не парится по поводу Губернатора.
– Он прав, – согласился Швед, нервно кивнув. – Я бы сказал, девяносто процентов людей вообще любят этого сукина сына и спокойно относятся к тому, как здесь все устроено. Кладовые не пустеют, стена стоит, шоу продолжается… Это как немцы в 1930-х, когда чертов Адольф Гитлер…
– Так, хватит! – Мартинес швырнул окурок на забросанный шлаком пол и затушил его носком своего армейского сапога. – Слушайте… все. – Говоря низким и монотонным голосом, в котором слышалось напряжение, он встретился взглядом с каждым из мужчин. – Все случится, и случится быстро и решительно… Иначе все мы закончим свои дни на бойне, будучи разрубленными на куски для пропитания зомби. Он попадет в аварию. Больше вам знать сейчас не нужно. Хотите выйти – дверь там. И без обид. Выбор за вами. – Он несколько смягчился. – Вы, ребята, хорошие работники, честные люди… а доверие здесь заслужить нелегко. Хотите попрощаться и разойтись на этом, вопросов нет. Но уходите прямо сейчас. Потому что, как только все начнется, спрыгивать будет поздно.
Мартинес подождал.
Никто ничего не сказал, и никто не вышел.
Той ночью температура резко упала, с севера налетел ветер. Из труб вдоль главной улицы Вудбери шел дым, генераторы работали без остановки. На западе по-прежнему горели дуговые лампы гоночного трека, где шли последние приготовления к грандиозной мировой премьере, намеченной на следующий вечер.
Лилли Коул была одна в своей квартире над прачечной. Она разложила на кровати оружие и запасные боеприпасы: два полуавтоматических пистолета «ругер лайт» 22-го калибра, дополнительный магазин и коробку патронов «Стингер» на 32 грана. Пистолеты ей дал Мартинес, кратко объяснив при этом, как их перезаряжать.
Отступив от кровати и сузив глаза, Лилли посмотрела на золоченые пистолеты. Сердце ее забилось сильнее, в горле пересохло; она почувствовала давно знакомые ей панику и сомнения в себе. Она замерла, зажмурилась и отогнала свой страх подальше. Снова открыв глаза, она подняла правую руку и осмотрела ее, словно она принадлежала кому-то другому. Рука ее не тряслась. Она была тверда, как скала.
Этой ночью, а может и следующей, Лилли не собиралась спать ни минуты.
Вытащив из-под кровати большой рюкзак, она сложила в него пистолеты, патроны, мачете, фонарик, нейлоновую веревку, снотворное, изоленту, банку «Ред Булла», зажигалку, скатанный пластиковый тент, перчатки без пальцев, бинокль и запасной пуховый жилет. Затем она закрыла рюкзак на молнию и запихнула его обратно под кровать.
До миссии, которая должна была изменить весь ход ее жизни, оставалось менее двадцати четырех часов.
Лилли утеплилась, надев на себя пуховик, непромокаемые ботинки и вязаную шапку, а затем посмотрела на заводные часы, стоявшие на прикроватной тумбочке.
Пять минут спустя, в 23 часа 45 минут, она закрыла дверь в свою квартиру и вышла на улицу.
Было по-вечернему морозно. Город казался пустынным. В воздухе витал едкий запах серы и замерзшей соли. Лилли приходилось очень осмотрительно шагать по тротуарам: лед под ее ботинками громко хрустел. Она то и дело оглядывалась. На улицах никого не было. Она прошла мимо почтового отделения к дому Боба.
Деревянная лестница, на которой повесилась Меган, покрылась льдом после шторма, и ступеньки трещали при каждом осторожном шаге Лилли.
Девушка постучала в дверь Боба. Ответа не последовало. Она постучала снова. Ничего. Она шепотом позвала Боба по имени, но не услышала ни отклика, ни вообще каких-либо звуков. Проверив дверь, Лилли обнаружила, что она не заперта, и вошла внутрь.
В темной кухне царила тишина, пол был забросан осколками тарелок и другой посуды, тут и там виднелись лужи. На какую-то секунду Лилли подумала, не стоило ли ей захватить с собой пистолет. Она осмотрела гостиную справа от себя и увидела там перевернутую мебель и груды грязного белья.
Заметив на кухонной стойке работающий от батареек светильник, она взяла его, включила и пошла в глубь квартиры, позвав:
– Боб?
В свете фонаря на полу коридора поблескивали осколки стекла. На ковре лежал перевернутым один из медицинских саквояжей Боба, все его содержимое было разбросано вокруг. На стене мерцало что-то липкое. Лилли сдержала страх и пошла дальше.
– Есть кто дома?
Взгляд ее устремился в спальню в конце коридора, и там она заметила Боба, который сидел на полу, прислонившись спиной к незаправленной кровати. Голова его упала на грудь. На нем были надеты грязная майка и семейные трусы, его худые ноги были белы, как гипс. Он сидел совершенно неподвижно, и на краткий миг Лилли подумала, что он мертв.
Но затем она заметила, что грудь его медленно поднималась и опускалась, и увидела полупустую бутылку «Джима Бима», которая покоилась в его обмякшей правой руке.
– Боб!
Подбежав к нему, Лилли аккуратно подняла его голову и откинула ее на кровать. Его редеющие сальные волосы были взлохмачены, глаза с тяжелыми веками налились кровью и остекленели, и он бормотал что-то вроде:
– Их слишком много… они сейчас…
– Боб, это Лилли. Ты меня слышишь? Боб? Это я, Лилли.
Его голова снова упала.
– Они сейчас умрут… если мы не отсортируем самых тяжелых…
– Боб, проснись. Тебе снится кошмар. Все хорошо, я здесь.
– По ним ползают личинки… слишком много… ужасно…
Лилли поднялась на ноги, развернулась и спешно вышла из комнаты. Зайдя в грязную ванную на другой стороне коридора, она налила воды в немытую чашку и вернулась к Бобу. Аккуратно вынув бутылку с выпивкой из руки Боба, она швырнула ее в сторону, и та разбилась о стену, забрызгав обои с розами. Боб вздрогнул от грохота.
– Вот, выпей, – сказала Лилли и влила немного воды ему в рот. Боб закашлялся, руки его беспомощно взметнулись. Он попытался сфокусировать свой взгляд на Лилли, но глаза его не слушались. Она прикоснулась к его горячему лбу. – Я знаю, ты страдаешь, Боб. Все будет хорошо. Теперь я здесь. Давай.
Она подхватила его под мышки и с трудом затащила повисшее мертвым грузом тело Боба на постель, положив его голову на подушку. Накрыв одеялом его ноги, она подтянула другой конец прямо к его подбородку, тихо говоря при этом:
– Я понимаю, как тяжело тебе было потерять Меган, да и все остальное… Но теперь просто нужно держаться.
Он наморщил лоб; страдания исказили его потрепанное, испещренное морщинами лицо. Глаза его шарили по потолку. Он напоминал человека, которого похоронили заживо и который пытался дышать. Говорил он невнятно:
– Я не хотел… никогда… это не я предложил…
– Все в порядке, Боб. Не надо ничего говорить, – спокойно, мягко произнесла Лилли, гладя его по голове. – Ты все сделал верно. И все будет хорошо. Здесь все изменится, все станет лучше.
Она провела рукой по его щеке и почувствовала, как холодна была его заросшая щетиной кожа. Лилли негромко запела ему The Circle Game Джони Митчелл, прямо как в старые добрые времена.
Голова Боба откинулась на пропитанную потом подушку, дыхание его начало выравниваться. Веки отяжелели. Как в старые добрые времена. Он засопел. Лилли пела, пока он не отключился.
– Мы свергнем его, – очень тихо сказала Лилли уснувшему мужчине.
Она понимала, что он уже не мог расслышать ее слов, если вообще мог раньше. Лилли говорила сама с собой. Она обращалась к глубоко погребенной части своей личности.
– Теперь уже слишком поздно поворачивать назад… мы свергнем его…
Голос Лилли оборвался, и она решила найти одеяло и провести остаток этой ночи у постели Боба в ожидании рассвета судьбоносного дня.
Глава семнадцатая
На следующее утро Губернатор рано приступил к последним приготовлениям к большому представлению. Он поднялся еще до рассвета, быстро оделся, сделал кофе и покормил Пенни остатками человеческих органов. К семи утра он уже вышел на улицу, направляясь в квартиру Гейба. Соляная команда уже была на ногах и работала на тротуарах, а погода была на удивление тихой, учитывая события прошлой недели. Температура поднялась чуть выше пятидесяти, небо посветлело, возможно даже стабилизировалось, и теперь было затянуто бледно-серыми, цементного цвета облаками. Ветра утром почти не было, и расцветающий день представлялся Губернатору идеальным для устройства нового, усовершенствованного боя гладиаторов.
Гейб и Брюс руководили перемещением зомби, которых держали в заточении в подвальных помещениях гоночного трека. Понадобилось несколько часов, чтобы привести этих тварей наверх, в подсобные комнаты арены, и не только потому, что ходячие были неуправляемыми чудовищами, но и потому, что Губернатор настаивал на полной секретности. Открытие «Арены смерти» невероятно возбуждало инстинкты шоумена, таившиеся в Губернаторе, и он хотел, чтобы откровения этого вечера ослепили зрителей. Большую часть этого дня он провел на треке, проверяя и перепроверяя занавес, систему громкоговорителей, музыкальные сигналы, свет, ворота, замки, безопасность и – последними по очереди, но не последними по значению – участников состязаний.
Двое оставшихся в живых гвардейцев, Зори и Мэннинг, все еще прозябали в подвальной камере, лишившись практически всей своей жировой и мускульной ткани. Они несколько месяцев существовали на объедках, залежалых крекерах и воде, круглыми сутками прикованные к стене, и теперь напоминали скелеты с жалкими остатками разума. Единственным, что сохранилось в них, была военная подготовка, а также ярость, которая за долгие недели их мучительного заточения усилилась и углубилась, превратив их в большеглазых призраков, жажда