Он возвращается к своему креслу и плюхается в него с усталым, довольным стоном.
Двадцать шесть аквариумов тихо журчат в унисон, каждый из них содержит, по крайней мере, две, а некоторые — три или четыре реанимированные человеческие головы. Аквариумные фильтры с бульканьем пропускают воздух, тусклое освещение на крышках тихонько гудит. Каждый аппарат подключен к удлинителю, его толстый шнур проходит через плинтус вверх по стене к генератору на крыше здания.
Помещённые в сосуды с зелёной мутной водой, ряды мертвенно-бледных, обесцвеченных лиц подёргиваются, будто марионетки, управляемые невидимыми нитями. Их тонкие веки испещрены прожилками, как старые сухие листья, и время от времени моргают, подернутые пленкой глазные яблоки наблюдают за проскальзывающими тенями и отражением воды в стекле. Их зияющие рты видны по всей длине стеклянных аквариумов, они то и дело открываются и закрываются. Губернатор собирал их в течение года с энтузиазмом музейного руководителя. Процесс отбора был инстинктивным и эффект от всех этих мёртвых лиц получился довольно загадочным.
Он откидывается на спинку кресла, пружины скрипят, подставка для ног поднимается. Он разваливается в кресле, тяжесть истощения обрушивается на него, когда он смотрит на множество аквариумных лиц. Он практически не замечает новое лицо — голову женщины, когда-то известной блестящей телеведущей — теперь задыхающуюся и извергающую пузыри из своего мёртвого рта. Губернатор видит только целое, совокупность всех голов — общее впечатление от всех этих беспорядочных жертв.
Крики той худощавой чернокожей девицы в подземелье до сих пор раздаются в глубине его души. Часть Блейка, которая отталкивает подобное поведение, ещё скулит и противится в дальних уголках его мозга. Как ты мог сотворить такое с другим человеком? Он смотрит на человеческие головы. Как вообще кто-то способен поступить так с другим человеком? Он усерднее всматривается в бледные, раздутые лица.
Тошнотворный ужас этих беспомощных лиц, жаждущих кормежки, которой никогда не будет — кажется таким мрачным, таким гнетущим, таким своевременным, что снова и снова, каким-то образом, проникает в мысли Филиппа Блейка и очищает его. Каким-то образом, он запечатывает его израненную душу клеймом горькой реальности. Оно уберегает его от сомнений, от колебаний, от милосердия, от сочувствия. В конечном итоге, все мы, возможно, закончим именно так — наши головы, плавающие в резервуарах целую вечность. Кто знает? Это логическое заключение, постоянное напоминание о том, что ждёт человека, прояви он слабость хоть на долю секунды. Головы в аквариуме олицетворяют старого Филиппа Блейка. Слабого, застенчивого человека... податливого нытика. Как ты мог сотворить столь ужасное? Как можно было так поступать? Он смотрит. Человеческие черепа наделяют его силой, расширяют его возможности, пробуждают в нём энергию.
Его голос понижается на октаву и становится едва различимым шёпотом, «Пятьдесят семь каналов и нечего смотреть».
Как?..
Ты?..
Мог?..
Он игнорирует внутренний голос и сонно всматривается в зияющие рты, пускающие пузыри, подёргивающиеся и издающие бесшумные крики. «Как?». Он проваливается в мрачную дремоту. Смотрит. Поглощая взглядом это зрелище. Ему снится сон, будто кошмар просачивается в реальный мир, и он бежит через тёмный лес. Он пытается кричать, но не может издать ни звука. Он открывает рот и издаёт бесшумный вопль. Вместо звука из его рта выходят только пузыри, исчезающие в темноте. Лес сгущается вокруг него. Он стоит на месте, сжимая кулаки, извергая яростные бесшумные крики. Сжечь всё. Сжечь все. Уничтожить. Уничтожить всё. Сейчас же. Сейчас же! СЕЙЧАС ЖЕ!
* * *
Чуть позже Губернатор резко просыпается. Сначала он не может определить, день сейчас или ночь. Его ноги затекли, а голова во сне была запрокинута под странным углом, и теперь у него болит шея.
Он встаёт, идёт в ванную и приводит себя в порядок. Стоя у зеркала, он слышит утробные стоны своей маленькой девочки, прикованной к стене в другой комнате. Заводной будильник на комоде даёт знать, что уже почти полдень.
Он чувствует себя отдохнувшим. Сильным. Его ждёт напряженный день. Пемзой он вычищает кровь чернокожей девушки из-под ногтей. Он моется, переодевается в чистую одежду и готовит быстрый завтрак — хлопья с порошковым молоком и растворимый кофе, подогретый на горелке — и бросает Пенни очередной кусок свежего мяса из стального контейнера.
— Папочке нужно идти на работу, — весело говорит он крошечному трупу, направляясь к двери. Он хватает пистолет и рацию, заряжающуюся у двери. — Я люблю тебя, дорогая. Береги себя, пока я не вернусь.
Выходя из дома, он сообщает Брюсу по рации:
— Встретимся на гоночном треке. У служебного входа. — Он выключает рацию, не дожидаясь ответа.
Десять минут спустя, Губернатор стоит у измазанной машинным маслом лестницы, которая ведет вниз в извилистый, тёмный подземный лабиринт. Небо над гоночным треком выглядит грозным, становится темно и ветрено.
— Эй, босс, — говорит лысый громила, появляясь из-за стоянки.
— Где, чёрт возьми, ты был?
— Я приехал как только смог. Мне очень жаль.
Губернатор смотрит через плечо, несколько прохожих ловят его взгляд. Он понижает голос.
— Что с той женщиной?
— Всё ещё разговаривает сама с собой. Как по мне, так эта сука слетела с катушек.
— Её вымыли?
— Да, как следует. Альберт навестил её, осмотрел, дал немного еды... к которой она не притронулась. Думаю, она выпила немного воды, только и всего.
— Она всё ещё в сознании?
— Да, насколько я знаю. Я проверял её около часа назад.
— Какова была её... манера?
— Её что?
Губернатор вздыхает.
— Манера поведения, Брюс. Её настроение. Что, мать твою, она делала?
Брюс пожимает плечами.
— Я не знаю, просто смотрела в пол и разговаривала с голосами в голове, — он облизывает губы. — Могу я задать вам вопрос?
— Какой?
— Она что-нибудь рассказала? Выдала какую-нибудь информацию?
Губернатор проводит пальцами по своим длинным волосам.
— Я ни о чём её не спрашивал... так с чего бы ей рассказывать мне что-то?
Брюс смотрит на него, нахмурив лоб.
— Вы ни о чём не спрашивали её?
— Именно так.
— Могу я спросить, почему?
Губернатор смотрит вдаль на вереницу выхлопного дыма, что тащится за бульдозером у баррикад. Рабочие заканчивают строительство стены, гул двигателей и отбойных молотков наполняет воздух.
— Всё впереди, — говорит он, размышляя об этом. — Кстати говоря… хочу чтобы ты кое-что сделал. Где держат того мальчишку?
— Азиата? Он на уровне В, в складском помещении рядом с лазаретом.
— Я хочу, чтобы его перевели в соседнюю с той женщиной камеру.
Брюс хмурится, его лоб до самой лысины испещряют глубокие борозды, — Хорошо, но... вы хотите, чтобы он слышал, что происходит в той комнате?
Губернатор холодно улыбается.
— А ты не так глуп, Брюси. Я хочу, чтобы парнишка слышал всё, что я буду вытворять с этой сукой сегодня ночью. Тогда, один из них заговорит. Поверь мне.
Брюс хочет сказать что-то ещё, но Губернатор поворачивается и молча уходит.
* * *
В пыльной тишине квартиры над химчисткой, Лилли и Остину только под утро удаётся ненадолго задремать. Они просыпаются после полудня, и праздничная атмосфера предыдущей ночи превращается в серию неловких переговоров.
— Ой… извини, — говорит Остин, открыв дверь в ванную и обнаружив Лилли сидящей на унитазе в футболке Университета Джорджии со спущенными трусиками. Остин тут же отворачивается.
— Нет проблем, — говорит она. — Можешь просто дать мне минуту или две? И ванная в твоём распоряжении.
— Безусловно, — говорит он, засовывая руки в карманы и выходя в коридор. Тем утром, он задремал на полу в гостиной, накрывшись одеялом из грузовика, в то время как Лилли спала в спальне на своём рваном матрасе. Из прихожей Остин кричит Лилли: — У тебя будет время, чтобы преподать мне еще один урок сегодня?
— Ты и правда мазохист, — доносится из ванной. Лилли спускает воду в туалете и приводит себя в порядок у зеркала. Она выходит и добродушного хлопает его по руке. — Может заживёшь слегка сначала?
— Какие планы на вечер?
— На вечер?
— Я мог бы приготовить тебе ужин, — говорит он с простодушным блеском в глазах.
— Ох... хм... ничего себе, — Лилли так хочет подобрать правильные слова. Она не хочет потерять Остина как друга. Противоречивые эмоции борются в ней, когда она пытается найти, что сказать. Она одновременно чувствует к нему близость и отчуждённость. Она не может игнорировать свои чувства к этому неряшливому парню. Он добрый, настойчивый, верный, и, Лилли должна признать, прекрасный любовник. Но что она в действительности знает о нем? Что хоть кто-то в действительности знает друг о друге в этом убогом новом обществе? Что, если Остин — один из тех парней, которые считают секс решением всех проблем? И если на то пошло, почему Лилли не может просто избавиться от нежного чувства к нему? Что с ней случилось? Ответ неуловим — страх, инстинкт самосохранения, чувство вины, отвращение к себе — она не знает наверняка. Но одно она знает точно — она не готова к отношениям. Пока нет. И прямо сейчас она может сказать по взгляду молодого человека, что он уже на полпути там. Наконец, Лилли произносит: — Дай мне время подумать об этом.
Он выглядит удручённым.
— Лилли, это просто ужин... Я же не прошу тебя выбирать вместе мебель.
— Я знаю... Я просто... Мне нужно подумать об этом.
— Я сделал что-то не так?
— Нет. Вовсе нет. Просто ... — Она запинается. — Просто…
Он улыбается.
— Пожалуйста, только не говори «дело не в тебе, а во мне».
Она смеётся.
— Хорошо, извини. Всё, о чём я прошу... просто дай мне немного времени.
Он шутливо преклоняет колено.
— Для вас — всё что угодно, миледи… Я дам вам столько времени и пространства, сколько понадобится.