– Давай, сейчас мы свалим отсюда.
Она поспешила к южной стороне парковки, Томми шел за ней по пятам, оба пригибались, нервно и пристально осматривая верхние этажи больницы. Главное здание медицинского центра было относительно новым, на его восьми этажах расположились палаты реанимации и интенсивной терапии, хирургические боксы, роддом, отделение педиатрии и палаты для пациентов. Лилли вспомнила, как приезжала сюда однажды, чтобы навестить дядю Майка после сердечного приступа. Она припомнила длинный лабиринт из коридоров без окон и запахи дезинфекции. Сейчас она видела перед собой здание, ставшее выгоревшим остовом – полным гоняемого ветром мусора, покрытым пулевыми отверстиями, с все еще тлеющим на некоторых этажах огнем из-за необъяснимых пожаров или взрывов. Многие из окон на северной стороне здания были зашторены или закрыты изнутри жалюзи или простынями. Верхним этажам в годы эпидемии повезло больше. В нескольких палатах выше пятого этажа по-прежнему остались неповрежденные окна, но за стеклами было слишком темно, чтобы увидеть, что там происходило. Эвакуационный вертолет все еще стоял на площадке, словно призрак былой славы больницы. Лилли не видела признаков жизни ни в одном из окон, но знала, что там были люди. Там у них были кладовые, наполненные медикаментами, продовольствием и питьевой водой. Даже если полки были разграблены, в больницах были генераторы, автономное водоснабжение, рабочая сантехника, горячая вода, душ.
Лилли поискала пожарную лестницу или какой-то другой способ попасть в здание с заднего двора. Все, что она увидела – это давно забытые малярные подмостки, болтающиеся между двумя кабелями, свисающими с пятого этажа. Она сделала глубокий вдох, развернулась и осмотрела прилегающую часть парковки. Единственным укрытием был небольшой, отдельно стоящий стеклянный вестибюль лифта в юго-западном углу площадки. Большая часть стекла была заляпана грязью и испещрена сетью мелких трещин, но до сих пор оставалась почти нетронутой. Лилли повела Томми к входу.
– Помоги мне с этим, – сказала она, и вдвоем они налегли на обесточенную автоматическую дверь, пытаясь открыть ее голыми руками.
Внутри вестибюля воздух вонял застарелой мочой и гниением, а может быть, и ходячими, точно сказать было трудно. Двойные двери лифта застыли приоткрытыми, каждая была выдвинута примерно на полтора фута. По ту сторону зазора в темноте шахты открывался лес из древних стальных тросов, свисающих словно лианы. Кабины, должно быть, остановились ниже, когда – бог знает когда – закончилась электроэнергия. Лилли огляделась и увидела кучу гипсокартонных панелей и арматуры, сваленных в одном из углов вестибюля.
– Подсоби мне с этим, – сказала она мальчишке. Прислонила винтовку к стене и повернулась к куче стройматериалов. – Мы сможем использовать их как укрытие.
Они начали прижимать сломанные панели из ДСП к треснутой стеклянной входной двери. Через некоторое время они полностью покрыли панелями стекло и отгородились от взглядов снаружи. Теперь было бы трудно определить, что в вестибюле кто-то находится.
К сожалению, Лилли и Томми тоже было бы трудно увидеть потенциального противника, шедшего снаружи к укрытию.
Часом позже, когда солнце опустилось за город, и наступила ночь, они сидели в темноте вестибюля, разделяя меж собой последний кусок вяленой говядины. Безвкусный сухой кусок благословенного мяса был милостиво оставлен нетронутым в кармане джинсов Лилли, не найден бандитами, которые обыскали ее накануне. Теперь Лилли и Томми сидели на полу рядом, передавая друг другу говядину, каждый отгрызал кусочек, прежде чем передать еду обратно. Они боялись, что это их последняя пища.
– На самом деле, мы не можем быть уверены, что она мертва, – сказала Лилли. – Я хочу сказать, мы не видели, как она умерла. Понимаешь, о чем я?
Томми слабо кивнул, хотя ее слова не убедили мальчика.
– Да, конечно, она еще может быть жива. – Одинокая слеза блеснула на щеке. – Нельзя быть уверенным, – добавил он не очень убедительно.
Лилли пристально изучила лицо мальчика.
– Это правда. Ты не можешь быть уверен. Хорошее тоже может произойти. Мир не таков, чтобы происходило только плохое.
Он пожимает плечами.
– Я не знаю, Лилли. В последнее время кажется, что все, что происходит – плохое. Как будто нас наказывают за что-то.
Лилли посмотрела на него.
– Я не думаю, что это…
– Я говорю не только о нас с тобой, я говорю обо всех людях. Мы стали слишком самоуверенными, и мы испортили мир, ну, нашими загрязнениями, и войнами, и жадностью, и токсичными отходами, и прочим, а теперь нас, ну, наказывают.
– Томми…
– Я не виню Бога за то, что нас наказывает. – Он сглотнул, как будто пытаясь переварить что-то гораздо хуже вяленой говядины, что-то горькое, суровое и правдивое. – Я бы тоже наказал нас, если бы у меня был шанс. Мы кучка сволочей, если хочешь знать мое мнение. Мы заслуживаем того, чтобы умереть вот так.
Мальчик выдохся, и Лилли мгновение слушала тишину, задумавшись.
Одним из самых странных побочных эффектов чумы Лилли считала тишину, которая спускалась на центр Атланты в ночное время. Когда-то здесь звучала симфония из сирен, гремящих грузовиков, гудков, рева выхлопных труб, приглушенной музыки, автосигнализации, голосов, шаркающих шагов и несметного числа необъяснимых скрипов и глухих ударов, потасовок, гудения… теперь остался только жуткий белый шум. В настоящее время единственными звуками в ночном городе были гул сверчков и редкие волны далеких стонов. Как истязаемые животные, воющие в агонии, полчища мертвых периодически заявляли о своем присутствии прерывистыми трелями, вторя хору искаженного, кровожадного рева. Издалека это иногда казалось звуком оборотов гигантского двигателя.
– Не думаю, что это как-то связано с тем, что мы заслуживаем, – сказала наконец Лилли. – Я не уверена, что Вселенная работает так, если ты хочешь знать правду.
– Что ты имеешь в виду? – Томми покосился на нее, и Лилли сразу вспомнила родителей Томми, ортодоксальных христиан, и то, как Томми всегда рассказывал своим младшему брату и сестре библейские истории, и то, как мальчик цеплялся за религию для того, чтобы пережить длинные темные ночи. Лицо мальчика выглядело изможденным и бескровным в тени.
– Когда ты говоришь «Вселенная», ты говоришь о Боге?
– Я не знаю. Да. Я так думаю.
– Ты веришь в бога?
– Я не знаю.
Брови мальчика приподнялись:
– Как ты можешь не знать?
Лили вздыхает:
– Я не знаю, чему теперь верить. Я верю в нас.
– Ты все еще веришь в нас, хотя мы сделали столько плохого?
Она подумала об этом.
– Зависит от сделанного. Сейчас другие стандарты плохого. Будь конкретнее.
– Ты хочешь убить этих, да?
– Да.
– Но прежде всего ты хочешь вернуть детей? Это для тебя более важно?
– Да.
– Что, если мы не вернем детей? Что, если их здесь нет?
– Поверь мне, они здесь.
– Но если мы не найдем детей, ты все равно собираешься убить вояк?
– Наверное, да.
– Почему?
Лилли задумалась об этом на мгновение. В темноте она видела, как мальчик облизывал сухие, потрескавшиеся губы и пристально смотрел на нее, ожидая ответа. Когда он говорил, губы сухо шелестели. У них больше не было воды. Они могли бы прожить еще пару дней без воды, но не больше. Наконец Лилли уставилась на тощего подростка и сказала, снова пожав плечами:
– Я не знаю… потому что, возможно, это заставит меня чувствовать себя лучше.
Она обтерла рот, скомкала упаковку от говядины и бросила ее, встала на ноги и схватила винтовку.
– Сейчас самое темное время. Пора двигаться.
Они чувствовали запах мертвых, которые в избытке кружили вокруг юго-восточного угла башни. Проползая мимо заброшенной погрузочной платформы, они пригибались, держась в тени. На дальнем конце площадки, рядом с захламленным верстаком, Лилли увидела дверь – ее верхнюю половину из матового стекла, – которая, казалось, вела в цокольный этаж.
Они немного прошли и подобрались к двери.
Слова «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА», выведенные с помощью трафарета, виднелись на матовом стекле. Было слишком темно, чтобы различить что-нибудь через него, но запах мертвой плоти усилился, став интенсивным, как на дне известковой ямы, наполненной внутренностями, нагретыми солнцем.
– Дерьмо, дерьмо, дерьмо, – пробормотала Лилли, попытавшись открыть дверь, оказавшуюся запертой. Она осмотрелась. Томми ожидал, какое решение она примет. Лилли увидела фонарик на верстаке. – Подай его сюда.
Томми схватил фонарик и протянул ей. Узкий конус света разогнал тьму в коридоре. Лилли прижала лоб к замерзшему окну. Она увидела перевернутые стулья. Потом рассмотрела коридор, увидела потеки крови на стенах и мерцающие люминесцентные светильники, услышала жужжащий где-то внутри здания генератор. Заметила какое-то движение.
По ее коже поползли мурашки. Темные фигуры топтались в тенях коридора, их было так много, что они задевали друг друга, двигаясь локоть к локтю. Искаженные рябью стекла сделали их лица и одежду нечеткими и расплывчатыми – они казались призрачными, фантастическими, туманными, словно тени людей.
– Что там? – голос Томми заставил Лилли очнуться. – Что ты видишь? Ходячих?
Какое-то мгновение Лилли чувствовала болезненное очарование. Их было слишком много, чтобы сосчитать. Они наводняли всю длину коридора, бесцельно блуждая в мерцающем свете, как дублеры в немом кино. Некоторые из них – кажется, бывшие пациенты – сейчас были одеты в рваные халаты, пропитанные черной кровью и желчью. Некоторые разложились почти до состояния мумий. Многие, похоже, пришли снаружи. Она смотрела на тонкие силуэты, на то, как они отреагировали на появление света. Ходячие, запинаясь, двинулись к двери.
– Очень хитро, – Лилли пробормотала, по сути, для себя. – Очень умно.
– Что? – Томми сжал кулаки, почувствовав беспокойство. – О чем ты говоришь?
– Это всего лишь догадка. – Она отшатнулась, когда чудовищные лица придвинулись к стеклу, когда мертвецы стали царапать его неровными ногтями, издавая ужасные приглушенные скребущие звуки. – Хорошо, дай мне руку. – Она бросилась обратно к верстаку и схватила несколько отдельных предметов – отвертки, девятивольтовую батарею, ящик гвоздей, моток толстой веревки – и начала набивать барахлом карманы. Она дала отвертку Томми. – Держи ее наготове, обратным хватом, вот так. – Она показала. – Так можно получить чертовски хорошее оружие, если ты окажешься в тесной рукопашной с желающим убить или съесть тебя.