– Я тоже тебя люблю, милая.
– Ходячие-сталкеры? – спросил Боб Стуки у Лилли с недоверчивой ухмылкой.
Лилли пожала плечами, выскользнула из ремней сумки, сбрасывая поклажу на пол тоннеля. Содержимое глухо лязгнуло.
– Что-то за нами шло. Если это были не ходячие… Я не знаю, что там было, черт побери, или почему они такие… как там это слово?
Дэвид подсказал с другой стороны тоннеля:
– Скрытные?
Лилли кивнула:
– Да, точно.
Боб изучил ее, ухмылка на его лице побледнела.
– Ты в порядке, Лилли, девочка?
– Да-а, в полном… Почему интересуешься?
Теперь Боб пожал плечами.
– Просто спрашиваю.
– Ну, я в порядке.
Боб посмотрел на остальных.
– Ладно, давайте дадим им немного передохнуть. Глория, не могла бы ты пойти поставить еще одну кастрюлю горячей воды? Эти ребята выглядят так, словно им не помешает немного кофе.
Они сидели в импровизированной «комнате отдыха», пили растворимый кофе и около часа обсуждали саму вероятность того, что ходячий может кого-то преследовать. Боб уверял Лилли, что у мертвых нет никаких тактических умений.
– У кусак интеллект улиток, – заявил он в какой-то момент, после чего Дэвид Штерн произнес с иронией:
– Ты оскорбляешь улиток.
Все хохотали, кроме Лилли. Боб чувствовал, что что-то не так, и думал, что знает, в чем дело.
Во время обсуждения Томми Дюпре – старший из детей – пошевелился в своем спальном мешке на другой стороне тоннеля. Он лежал среди баллонов с пропаном, ящиков с едой, складных кресел и связок электрических кабелей, что спускались по стенам, словно лианы. Стены над местом, где спал Томми, были оклеены вырезками и целыми страницами из разных журналов, спасенных из библиотеки Вудбери, отчего его «спальня» напоминала комнату подростка на подводной лодке.
Разбуженный звуком голоса Лилли, долговязый двенадцатилетка подскочил, босиком понесся к ее столу и обнял женщину с такой силой, что Дэвид Штерн даже громко спросил, не передавил ли он ей печень. Последние недели мальчишка сильно привязался к Лилли – его наставнице, его учительнице, его старшей сестре и, возможно – только возможно, к большой досаде самой Лилли, – к его приемной матери. По большей части причиной этого стал хаос, что унес жизни его родителей.
В конце концов взрослые закончили обсуждать поведение ходячих, и проснулись другие дети. Глория и Барбара начинали свой день, присматривая за полудюжиной ребят до одиннадцати лет, чтобы те исправно соблюдали ритуалы: мылись при помощи губок, ели овсянку быстрого приготовления, играли в карты и жаловались на запах в тоннелях. Дэвид ушел помочь Гарольду Стобачу перемотать один из генераторов, и Лилли осталась наедине с Бобом.
Боб пристально на нее посмотрел.
– Что-то не так, я вижу по твоим глазам.
Лилли потягивала свой кофе.
– Мы вышли, мы почти ничего не нашли, а потом за нами кто-то шел… Конец истории.
– Ты уверена, что это все?
Лилли посмотрела на него:
– Что ты хочешь, чтобы я сказала? Куда ты клонишь, Боб?
– Ты видела там что-то.
Она испустила страдальческий вздох.
– Боб, не продолжай.
– Просто будь со мной честна.
– Я всегда честна с тобой.
Секунду Боб глядел ей глаза в глаза. На его лбу, под напомаженными темными волосами, пролегли глубокие озабоченные морщины, а его собственные глаза окружила сеть «птичьих лапок». За его ворчливой, грубой внешностью бывшего армейского медика и бывшего алкоголика скрывалось мягкое сердце любящей матери-наседки.
– Ты смотрела, не так ли? Ты ходила туда и снова смотрела на город.
– Боб…
– Что я тебе говорил?
– Я только…
– Что хорошего это даст сейчас? – Он сложил руки на груди и раздраженно вздохнул: – Лилли, девочка… Иди сюда на минутку, – указал он на темный закуток. – Иди, я хочу с тобой поговорить.
Боб вел ее мимо складных столов импровизированной столовой, мимо штабелей ящиков, где хранились их запасы консервов и сухих завтраков, мимо стоек с оружием и крючков, на которых висела зимняя и запасная одежда, мимо отгороженной занавесками «ванной» (люди справляли свои дела в ведре, после чего опустошали его в желоб, ведущий в канализацию), вел к углублению между ящиками напротив ржавой ограды с нарисованным ураганом. Тени вокруг становились глубже, когда неприятный запах могилы просачивался сквозь звенья цепи заграждения. Боб говорил настойчивым шепотом:
– Лилли, ты смущаешь этих людей.
– Боб…
– Мы не можем продолжать говорить об этом. Ты же видишь сама. Это неизбежный итог.
– Боб, дети заслуживают того, чтобы прожить нормальную жизнь, насколько это возможно, а это означает, что необходимо вернуть Вудбери. Мы можем это сделать, если вместе возьмемся за дело.
– Слишком рано.
Лилли ощутила приступ гнева.
– Сейчас — самое время, Боб. Стадо стабилизировалось, оно больше не увеличивается.
– Да, и меньше тоже не становится.
– Боб…
– Поставь вопрос на голосование, раз ты мне не веришь. И позволь каждому проголосовать, даже детям.
Она вздохнула и посмотрела через плечо на остальных. В пятидесяти футах от нее самые младшие из детей хихикали и плескались в огромной оцинкованной ванне. Глория сидела рядом на корточках в своих поношенных капри и высоких кроссовках и помогала близнецам Слокам и Лукасу Дюпре мыться при помощи губки и остатков моющего средства для мытья посуды.
Должность дизайнера интерьеров в их группе выживших тоже взяла на себя Глория. Ее последнее творение можно было увидеть в тусклом свете сразу же за ванной. Маленькую импровизированную гостиную обставили предметами, спасенными из «Капли росы» – гостиницы Вудбери: барные стулья, высокие столики, пластиковые цветы в жестяных банках, мишень для дартса и даже плакат с надписью: «ПИВО – ОТВЕТ… НО В ЧЕМ ЖЕ ВОПРОС?»
В данный момент Гарольд Стобач с семейством сидел за одним из этих столиков, пил растворимый кофе и возился с проводами и разводкой распределительной коробки одного из генераторов. Никто из этих людей не выглядел встревоженным или не на своем месте, как Лилли, но она шептала практически себе под нос:
– Боб, это же не выдвижение законопроекта… и у нас тут не заседание Конгресса.
– Что плохого в голосовании? Разве не с его помощью ты хотела управлять городом?
Она взглянула на него и испустила еще один горький вздох.
– Я не хочу сейчас в это углубляться.
– Ты говоришь, что не хочешь углубляться в обсуждение, как вернуть Вудбери, или ты не хочешь углубляться в проблему с голосованием?
– Я имею в виду, что не хочу проходить все это снова.
– Почему нет?
– Боб, эти люди не имеют представления о последствиях, которые неизбежны, если оставаться здесь.
– Это меньшее из двух зол, Лилли.
– Я вижу это иначе. Наверху у нас было хоть что-то хорошее. Хотя бы время от времени.
– Я не говорю обратного. Все, что я хочу сказать, – это место сейчас наш лучший выбор. Так не будет продолжаться вечно. Но пока у нас здесь есть все, что нужно.
Она иронично вздохнула.
– У нас есть еда и вода, электричество и гребаные бобы с рисом, но на деле у нас нет ни черта.
– Лилли, да ладно.
– Ничего, что имеет значение. – Она смотрит на него в упор. – У нас нет света, воздуха… земли, неба… свободы.
Боб покачал головой в притворном отчаянии, а кривая усмешка исказила его черты.
– Как ты можешь такое говорить? У нас полно земли – только посмотри вокруг.
– Очень смешно, Боб. Может, тебе стоит устраивать тут комедийные сеансы по пятницам и субботам. Ты просто пленишь аудиторию.
Он чуть склонил к ней голову, его улыбка померкла.
– У тебя снова вспышка клаустрофобии?
Еще один вздох, полный боли. Лилли был готова заслонить этого несдержанного старого медика от пули, готова умереть ради него, но иногда он просто сводил ее с ума.
– О чем ты меня спрашиваешь? Ты спрашиваешь, не хочу ли я поставить их жизни на кон, потому что меня время от времени трясет или болит голова?
– Я не говорил…
– Мы не можем оставаться внизу до бесконечности, Боб. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.
Большой, покрытой въевшейся грязью рукой он обнял Лилли за плечи – его прикосновение было одновременно нежным и уважительным.
– Слушай, я не говорю, что мы остаемся здесь, пока часы не пробьют вечность. Я лишь говорю, что мы останемся до тех пор, пока наверху не станет полегче. Прямо сейчас там мертвецов, как на центральном вокзале, и я не хочу терять больше людей, если ситуация к этому не вынуждает.
Она тяжело на него взглянула.
– Откуда ты знаешь, что когда-нибудь станет легче?
Он убрал руку с ее плеча, но ничего не ответил.
Лилли бросила взгляд на заграждение. В тени за оградой змеился одинокий толстый кабель большого сечения, питающий прямоугольный источник света, нацеленный на ряд цветочных горшков на полке. В фиолетовом сиянии любимые петунии Лилли торчали из почвы – тонкие, болезненные, словно сделанные из мятой оберточной бумаги. Она отказалась от своих цветов, а теперь каждый день смотрела, как они умирают. Она пробормотала:
– Откуда мы знаем, что они не останутся на тысячу лет? – Она посмотрела на Боба: – Может, теперь их присутствие нормально.
Он продолжал смотреть в пол, пожимая плечами и ничего не говоря. Она же глядела на него в упор.
– Но дело даже не в этом… мы здесь уязвимы, Боб. И дело даже не в риске нападения со стороны ходячих. Мы уязвимы для нападения со стороны людей.
Боб наконец-то поднял на нее глаза и выдал одну из своих патентованных ухмылок. Его голос снизился на октаву и прозвучал с самодовольной уверенностью:
– Кто, черт побери, в здравом уме и трезвой памяти побеспокоит нас здесь?
Глава седьмая
Двое шли через лес, через плотную завесу листвы, через лучи света, проходящие сквозь тучи. Они моргали и щурились, будто сканировали деревья на наличие признаков приближения лагеря.