Караван находился ровно в тридцати пяти милях от городка Вудбери, штат Джорджия. Если они будут сохранять заданную скорость, приблизительное время их прибытия – на рассвете следующего дня. Мало кто из водителей или пассажиров колонны уделял пристальное внимание морю теней позади тягача. То и дело с переменчивым ветром они слышали хлюпающий, скрипучий хор утробного рычания и затихающие крики пленника. Если они все же это делали, то лишь краем глаза улавливали длинные тени бесчисленных, неуклюже двигающихся тел. Толпа росла. С каждым проходящим часом все больше и больше мертвых стекалось сюда из-за заброшенных, пришедших в негодность амбаров, из рощиц больных дубовых деревьев, из-за куч перевернутых машин. Большую часть людей смущало это зрелище, но они – излечены, они – паства, верные. Теперь у них был собственный светоч в лице преподобного Иеремии Гарлица.
И в данный момент, на самом деле, эта неуловимая, руководящая всем сила сидела на койке собственного кемпера, пока его прислужники – Риз и Стивен – по очереди сменялись у руля.
Иеремия сидел босиком, в брюках без пиджака, и глядел в маленькое прямоугольное зеркало, которое он прислонил к спинке койки. Пользуясь одноразовой бритвой и лосьоном для кожи, он осторожно сбривал последние волоски с головы, оставляя бледную, в пятнах кожу черепа гладкой, словно персик. Теперь он считал, подобно монахам былых времен, что он должен отринуть гордость и суетность и все мирское, прежде чем поведет свою паству в битву. Он изучал свое покрасневшее, покрытое пятнами лицо. Если бы не псориаз, он выглядел бы весьма представительно.
Проповедник закончил бритье, вытер скальп полотенцем, после чего переместился к окошку, вделанному в заднюю дверь – к полоске грязного стекла, не шире галстука, – и выглянул наружу. В пепельном свете солнца он увидел множество фигур, принадлежащих его новому приходу.
Их сотни, их стиль одежды, черты лица, даже их пол – все стерто гниением и работой личинок, погоды и времени. Они двигались почти как один, апатично задевая друг друга, дергались под бледным солнцем, сталкивались плечами и рычали от мучительного, равнодушного ко всему голода. Сотни зубов были заметны даже с этого расстояния, словно зерна белой кукурузы в гниющих початках их лиц.
Серебряный свет пробежал по их рядам. Видимый даже при ярком солнечном свете, он вспыхивал с регулярностью метронома – словно нити марионеток – и сопровождался отзвуком человеческих страданий.
Тягач цвета оникса выплюнул облачко дыма от самодельного биодизеля – вонь поднялась из вертикальной выхлопной трубы, распространилась вокруг, после чего накрыла заднюю часть тягача, где человеческая приманка извивалась в агонии на жертвенном помосте. Это был последний выживший байкер – огромный, с грушеподобной фигурой, бородатый викинг с вытатуированными слезами и раскачанными грудными мышцами – теперь превращенный во всхлипывающую тушу в заляпанном дерьмом нижнем белье, с окровавленной, иссеченной кожей. Петля колючей проволоки, захлестнувшая его объемный живот, была присоединена к вороту. Каждый раз, когда вопли стихали и превращались в неразборчивое хныканье, водитель тягача нажимал на кнопку лебедки, и колючая проволока затягивалась чуть туже, вызывая новую порцию громких страданий.
Предыдущий объект был не столь прочным и умер слишком рано – крики прекратились сразу после того, как лебедка буквально разрезала его пополам. Но проповедник извлек урок из этой неудачи, и теперь давление выверялось с большой тщательностью, оптимально отрегулированное для причинения боли, а не для нанесения непоправимых увечий. К тому же размеры викинга должны обеспечить часы и часы воплей – медленное кровотечение не должно было его убить в течение минимум дня или двух. Проповедник обнаружил, что чудовища лучше реагируют на живой звук, чем на магнитофонные записи.
Он отвернулся от окошка и вытер последние капли лосьона с блестящей обритой головы. Отбросил полотенце, оглядел салон кемпера и решил отдохнуть. Завтра будет великий день. Над койкой он увидел свою Библию на полке слева, заложенную на Откровениях – главы и строфы, которые он изучал предыдущей ночью. Иеремия взял потертую черную книгу, лег и продолжил читать о драконах, и о всадниках, и о резне агнцев, и об ангелах, облаченных в облака, и о числе 666.
В конце концов он провалился в крепкий, глубокий сон, и ему снилось, что он сидит на каменной скамье на краю пропасти, обозревая долину обожженных, обугленных, почерневших деревьев. Он был одет в тунику, словно очутился в прошлом. Ветер трепал его волосы.
– Ты – мой сын?
Голос донесся сзади, вкрадчивый, маслянистый… таким голосом могла бы обладать змея или ящерица, если бы змеи и ящерицы могли говорить.
Иеремия обернулся и увидел высокого, темного человека в свободном черном одеянии. Лицо этого человека костлявое, с запавшими глазами, напоминающее лицо трупа, а его длинные, угольно-черные волосы распущены. Казалось, что его желтые глаза поглощали не только свет, но и энергию. Пара небольших наростов на его лбу напоминала рога. Он улыбнулся, от чего у Иеремии пошел мороз по коже.
– Я тебя даже никогда не встречал, – наконец-то ответил Иеремия, затаив дыхание, нервным шепотом. – У меня церковь – я освобожден от налогов.
Высокий человек скользнул к скамье и сел рядом с Иеремией.
– Наконец-то я тебя приветствую.
– Ты?..
Высокий человек кивнул. На близком расстоянии его кожа казалась радужной, словно чешуя рыбы. От него пахло дымом и углями.
– Поистине, – промурлыкал он. – Однажды ты счел меня своим советником.
– Ты – Враг?..
Человек поднял вверх сужающийся указательный палец – ноготь был заточен так, что скорее напоминал коготь.
– Что смешно – нет. Я больше не враг. Я всего лишь шестеренка в машине предсказанного.
– Предсказанного?
Человек кивнул.
– Ты – сын, последователь судьбы, а это – Упокоение, и тебе суждено обратить всю человеческую расу.
Иеремия не понимал.
– Обратить их к Иисусу?
Смех, что исторг высокий человек, напоминал тявканье миллиона гиен.
– Ох, голубчик, нет… Это восхитительно. Тебе больше не суждено проповедовать христианство. Сей корабль уплыл. – Снова прозвучал маслянистый смех. – Напротив, теперь тебе суждено обратить каждого человека в ожившего мертвеца – каждого, до последнего.
– Это то, что мне суждено, – повторил Иеремия, словно заучивая школьный урок.
Высокий человек обнял Иеремию рукой, и его прикосновение было подобно холодному компрессу.
– Так написано – ты станешь последним из рода человеческого, последним человеком на земле. Ты будешь править ордами, как король. Ты станешь богом в человеческом теле.
Во сне Иеремия, вздрогнув, подался назад, когда он понял, что у высокого человека изъязвленный, мясистый нос его отца, мешковатые, покрасневшие глаза его отца, морщины и расщепленный подбородок его отца, и легкая небритость, – и проповедник открыл рот, чтобы сказать что-то, но у него ничего не вышло.
Его отец улыбался.
Барбара Штерн торопливо собрала шестерых детей в конце главного тоннеля, у западного выхода. Она перевела дыхание, поправила ремни рюкзака, после чего собрала непослушные седые волосы в конский хвост и быстро закрутила их резинкой. На ней было древнее гавайское платье с цветочным рисунком, талию опоясывал оружейный пояс. Барбара смотрела на своих юных подопечных:
– Ну ладно, к делу, – она говорила с детьми своим фирменным тоном, где смешано две части заботливой мамочки и одна часть инструктора по строевой подготовке, и, говоря, она возилась с оружейным поясом, удобнее пристраивая пистолетную кобуру. – Мы сейчас поднимемся наверх ради небольшого приключения.
– Вроде полевой вылазки? – спросила Тиф Слокам, широко раскрыв глаза. Одна из двойняшек, маленькая восьмилетняя девочка, носила такой же грязный комбинезон, как ее сестра – Мерси Слокам. Две девочки неизменно надевали именно эти вещи с тех пор, как группа спустилась под землю. Несколько недель назад Барбара нашла забытую коробку подержанных вещей в подвале суда и принесла в тоннели разную одежду. Но двойняшки настояли на том, чтобы носить одни и те же истрепанные комбинезоны – каждый день их жизни, всегда и вечно, аминь. Они были уверены, что голубые льняные комбинезоны приносят удачу, но сообщили об этом Барбаре только этим утром.
– Точно, как полевая вылазка, – ответила Барбара, потрепала Тиф по щеке и ободряюще ей улыбнулась.
– А что мы изучаем? – спросил маленький Лукас Дюпре. Пряди светлых волос, отчаянно нуждающиеся в ножницах, свисали над большими наивными глазами. Он цеплялся за платье сестры, как всегда. На деле Лукас и Бетани Дюпре не расставались друг с другом ни на секунду с тех пор, как их привели в тоннели. Все еще глубоко потрясенные после потери обоих родителей, они были неотделимы друг от друга, и Барбара считала, что так и надо. Для этих детей ей необходимы все утешение и поддержка, какие только она сможет найти, и она находила их, где только могла.
– Мы изучаем, как пережить атаку, – ответила Барбара, предпочтя не смягчать слова. – Теперь я хочу, чтобы все шли за мной – цепочкой по одному. Вы помните, что это значит? Цепочкой по одному?
Дженни Куган сзади вытянула вверх маленькую ручку, словно она снова сидела в четвертом классе начальной школы Мариетты. Девочка носила очки с толстыми линзами, одна из которых треснула.
– Это значит, ну, идти друг за другом по одному?
– Все знают, что это значит! – Тайлер Куган одернул сестру, преувеличенно драматически всплескивая руками от возмущения ее потрясающим невежеством. Десятилетка носил джинсы «Ошкош» и бейсболку «Брейвс» и выглядел, словно парнишка из рекламы супа «Кэмпбелл». Он часто дрожал, и это разбивало Барбаре сердце. Одно дело видеть, как трясется взрослый – от болезни, из страха, от холода, от абстинентного синдрома… но совсем другое, когда видишь ребенка, подверженного этим хроническим приступам.
Каким-то образом эти приступы означали нечто, что Барбара до конца не могла понять и выразить. Она не была уверена. Но она знала, что происходящее нехорошо.