она себя ведет. Найди себе женщину, которую ты будешь устраивать какой есть.
– Нет, это он плохо делает, – возразил Бача, – просит жену приезжать. Или сходитесь, или расходитесь совсем.
– Жена сама ездит.
– Ребята, потише. Отношения штука сложная. Я и сам ее иногда прошу – не приезжай ты, не трави душу. Потом звоню и говорю – приезжай, скучаю. И едет же! Так и живем.
– Потому что женщину ты нашел сложную. А тебе нужна простая. Ты разве принц какой-то? Пусть ты начальник, но ты рабочий человек.
– А подружка ее что же?
– Что ей сделается? Все у нее, наверное, хорошо. Такую суку поискать надо. Я ее просил по-хорошему: не приходи ты к нам, ради бога, не порти все. А она мне: это не твоя квартира, а твоей жены. Мною, можно сказать, купленная. Вот ведь тварь. Но, когда я куплю свою квартиру, ноги ее там не будет. Такое условие жене поставлю. Не хочет – пусть ищет другого. С квартирой-то я всем сразу стану нужен.
– Собачий корм на вкус как сухарь, – сказал Бача.
– Фу, Бача. Тебе не противно?
– Я с голоду умру.
– Мы тут всего день сидим, а ты помирать собрался. Гордость у тебя есть? Это надо же, собачий корм жрать.
– Есть захочешь, не то проглотишь.
– Но не корм же!
– Я только попробовал. Мне, когда страшно, жевать нужно. Хоть что-нибудь.
– Завтра должен приехать сменщик. Надо терпеть.
– Не могу. Страшно. Ходит кто-то.
– Может, это животные? – предположил Анзур. – А что? Свиньи убежали с соседней фермы, и бродят тут.
– Свиньи, как же, – Бача был на грани истерики. – Свиньи бы хрюкали. Люди это. Плохие люди.
– Бача, давай теперь свою историю, – поторопил он работника. – А то тебя послушать, так ты знаешь, как нужно жить. Рассказывай, сам-то как живешь?
– Бача, куда так много? – Голос Искандера охрип от жажды.
Что-то громыхнуло. Бача взвизгнул.
– Он много пьет! Другим ничего не оставит! Скажи ему, начальник, что нельзя больше. Он три глотка сделал, я слышал.
– Да хоть поубивайте друг друга, – взорвался Толик. – Тише хоть станет.
Он давно уже поглаживал маленький молоточек с тонкой ручкой. Пробить таким дверь контейнера не получится, но как оружие для самообороны вполне сойдет.
– Я просто хочу, чтобы всем поровну, – злился Искандер.
– Что вы как дети, ей-богу.
В тишине стало слышно, как в одном углу скулит Бача, а в другом Рустам.
– Искандер, еще чего расскажешь, может? – предложил Анзур.
– Да пошел ты со своими историями.
Второй день заточения тоже, как назло, выдался жарким. Ночь, проведенная без сна, украла и без того скудные силы. Его работники, конечно, парни выносливые, но сколько они еще протянут? Под потолком то и дело расцветали огненные цветы. Это оптический обман, разумеется, но он становится все более пугающим. Этой ночью Толик понял, что не так здоров, как представлял всегда. То кровь ударяла в голову, то немела левая рука. Давило грудь, будто на нее положили камень. Сердце шалит, определенно. Он много пьет, надо в этом себе признаться. Еще сутки такой духоты, и у него откажет мотор. И эти проклятые цветы сводят с ума. Снаружи снова послышались шорохи. Кто-то ходил рядом.
– Миленький, хороший, открой, пожалуйста, – запричитал Бача, скребя стену ногтями. Ногти у Бачи были крепкие, поэтому звук получился ужасный.
– Не откроет он, – мрачно сказал Искандер, – неужели непонятно? Не люди это. Помолчи, дай лучше я послушаю.
– А кто, кто, если не люди?
– Не знаю. Что ты мне нервы мотаешь?
Бача застонал и выкрикнул что-то на своем языке.
– Давай, давай. Они по-таджикски, наверное, поймут, – подбодрил его Искандер.
– Ох… худо.
– Люди вообще живут по четыре дня без воды!
– Не могу я, начальник.
– Кто-нибудь нас откроет.
– ИИИИИИИээээээхээээээ, – завизжал Бача и стал колотить в стену. Потом, судя по звуку, приложился головой. Первый «поплыл». Полетело с полок, разбилось что-то стеклянное, наверное, пустая банка.
– Анзур, Искандер, держите его!
– Ах ты ж!..
– Он с ума сошел!
– Держи!
– Да как его удержишь!
Он никогда не думал, что ему придется совершить такое. Жутко, а главное, противно. Но сделать это придется, чтобы спасти остальных. Надо решаться. В темноте видны лишь контуры тел, почти не разобрать, кто есть кто. Никто не поймет, что это сделал он. Сжав ручку молотка, он тихо пошел к Баче. Господи, как противно. Живого человека по голове. Каким концом лучше, острым или тупым? Как тут прикажете размахнуться, когда так тесно и кругом чужие головы? Наконец подходящий момент. Решил бить сбоку. Глаза закрыть, хотя и так почти ничего не видно.
– Эй! – крикнул кто-то. – Что за фигня тут?
Голос звучал с улицы. Бача заплакал:
– Человек! Открой!
– Чем? Где ключи?
– Просунь руку под контейнер!
– Подождите. Сейчас.
– Ждем, ждем. Два дня ждали. Еще минутку подождем.
– Ого, – помолчав, сказал незнакомец. – Вы два дня тут сидите?
– Может, больше. Чуть с ума не сошли.
Незнакомец помолчал.
– Вы что же… ничего не знаете?
– Что? Что?
– Понятно. Тогда вас ждет большой сюрприз. Готовьтесь, – дверь распахнулась.
От внезапно обрушившегося света Толик ослеп совершенно, видел лишь белоснежный прямоугольник, в котором маячила черная фигура.
Глава 8У живых свои секреты
Сначала ему показалось, что Стас умер – так страшно у него закатились глаза, когда он падал на кровать. Но Стас дышал, а значит, был жив. «Пусть поспит», – решил Сева. Он честно старался не шуметь, разве что попрыгал на своей кровати, но та оказалась жесткой. Чем прикажете заняться в больничной палате? Прошло только десять минут с тех пор, как Стас отключился, а уже с ума можно сойти от скуки. Попытаться уснуть, чтобы хоть как-то скоротать время? Но спать совсем не хотелось.
И этот плач отказников. Неужели все правда? Это обычные больные дети? Может быть, Стас ошибается? Нянечка ведь говорила – они страшные и даже не люди, а ведь она здесь работает и знает. Наверное, это все-таки чудовища. Были бы дети, его бы к ним пускали. Или нянечка наврала? Может, правда дети? Тогда с ними можно будет поиграть. Страх говорил – останься, а любопытство – сходи, посмотри.
Он уже взялся за дверную ручку, но снова испугался. Со Стасом было не страшно. До отказников еще нужно дойти, а коридоры полны этими. Но со страхом всегда можно поторговаться. Сначала ты говоришь себе «я только приоткрою дверь и выгляну в коридор», потом – «я пройду только пару шажочков, и то если рядом никого не будет», еще позже – «я лишь постою у них под дверью и послушаю, но заходить не буду». Он стал натираться вонючкой из банки.
Выйдя в коридор, Сева остановился. Может быть, он вылил на себя мало вонючки? Но вот мимо него прошел один этот, потом другой. Сева крался вперед, и никому не было до него дела. Все в порядке, для этих он как невидимка. Перед палатой отказников снова стало боязно. Он никогда здесь не был, персонал ругался, если кто-то из пациентов забредал в эту часть отделения.
За дверью кто-то плакал. Совсем как ребенок. Но не исключено, что они просто умеют подражать детям. Сжав покрепче настольную лампу, которую взял на посту (вполне удобное, кстати, оружие), Сева повернул защелку.
В нос ударила тошнотворная вонь. Но отказники действительно оказались детьми! Четыре мальчика жались друг к другу в дальнем углу комнаты, глядя на него мокрыми глазами. Плохо, что все они гораздо младше его, с такими не поиграешь.
– Тихо! Кругом эти, – прошептал Сева, но малыши заревели во всю глотку.
Самый маленький пошел к нему, протянув руки. Понятно, почему от него отказались родители. У малыша так затейливо искривлены ножки, будто их переломали во многих местах. Но мальчик все равно ходит. Медленно, криво, но ходит. «Ням! Ням!» – плакал малыш, вцепившись в Севину рубашку грязными пальцами.
С остальными дело обстояло еще хуже. Сева двинулся к ним, но они сбились в кучу и заверещали. У одного лицо бледное, рыхлое как тесто, сам толстый. У другого глаза скошены к носу. Третий описался при его появлении.
– Вы что, не умеете разговаривать? – спросил Сева, и сам себе ответил: – Кажется, не умеете.
– Есть хочешь? – спросил он мелкого. – Я вас покормлю. Но какие же вы чумазые! Сначала вас нужно хорошо помыть. Нельзя же ходить в такой одежде.
Однажды дедушка поймал на охоте зайцев. Сева всю ночь не спал, ждал утра, когда дед позволит ему поиграть с зайчишками. Но какое же его ждало разочарование. Сева думал, что его встретят веселые белые пушистики, которые обступят его и станут брать из рук капусту и морковку. Что зайчики позволят погладить себя по шерстке и почесать за ухом. Но, открыв дверь сарая, он увидел лишь, как в самый темный угол метнулось несколько теней. Зайцы оказались не белыми, а грязно-серыми и вовсе не такими милыми. Но самое главное – они совершенно не хотели с ним играть. Стоило ему сунуться, как они, отчаянно стуча лапами, убегали в другой угол. Отказники напомнили Севе тех зайцев. Одна морока с ними и никакого удовольствия.
«Ням! Ням!» – плакал малыш, размазывая слезы по чумазым щекам.
– Не плачь. Я принесу вам поесть.
Но, как только он оказался у двери, дети завыли с новой силой.
– Ладно, ладно! Я вас не брошу. Пойдем в столовую. Заодно прогуляетесь. Но сначала давай умоемся, – строго сказал Сева самому маленькому, – нельзя есть с такой грязной моськой.
Он потащил малыша к раковине, от чего тот заплакал еще горше. Соседи по палате тоже подвывали. Открыв кран, Сева принялся брызгать в лицо крохи водой, причем его крик стал совсем невыносимым.
– Я же не пытаю тебя. А мою! Да не крутись ты! Не возьму с собой!
Наконец он поставил ребенка на пол:
– Иди грязный. Только не плачь!
Сева обернулся. Дверь была приоткрыта. Стоило догадаться. Остальные, испугавшись, что их тоже будут мыть, улизнули.