нал инквизиции и карать ересь и колдовство. И говорю всем от лица Святого трибунала. Пусть те, кто знался с Сатаной, читал черные книги, ворожил во зло другим или себе в добро, и те, кто отринул от себя Святую Церковь нашу и впал в блуд реформации, придут до завтра, до конца обедни, к главному в городе храму Господню, и пусть раскаются. И тогда прощены будут. И легкой епитимьей искуплены будут. А коли они не придут и не раскаются сами, то взяты будут неласково и держать их станут в железе, и над ними учреждено будет расследование. И епитимья будет им нелегкой. Также! Коли честный человек города, кто ведает про тех, кто знается с Сатаной или чтит недобрые книги, ворожит и подлости праведным людям колдует, так пусть про того придет и скажет до конца обедни, что завтра. И тому будет десятина от имущества злого человека. Также! Кто скажет про того, кто хулу на Церковь и Папу говорил или подбивал на иконы плевать и не чтить святых отцов, кто других склонял к подлости и ереси, кто про такого скажет завтра до конца обедни, тому будет десятина от имущества злого человека. Да пусть так и будет от имени Господа.
Кавалер снял подшлемник и перекрестился. За ним крестились и Брюнхвальд, и Максимилиан, и Ёган, и Сыч, и даже мальчишка-трубач быстренько осенил себя знамением. А за ними стали повторять и все люди на рыночной площади, стягивая с голов уборы.
– Где у вас тут главная церковь? – спрашивал Ёган у ближайших мужиков. – Нам еще там читать надобно.
Те услужливо указывали нужную сторону и предлагали проводить.
Они поехали к церкви, а люди на рынке не расходились, с трепетом и благоговением говорили о трибунале, колдунах и еретиках. Стали вспоминать слова, что зачитал рыцарь божий, и о его щедрых посулах, и думать, кто у них в городе есть такой, за кем трибунал мог приехать. Жители вели себя смиренно и чинно, не то что до приезда трибунала. Никто не лаялся, не грозился, и торговались все без ругани. Тихо стало на рынке.
У церкви читать сам бумагу Волков не стал, охрипнув еще на рынке, и отдал ее Максимилиану. Мальчишка передал штандарт кавалера Сычу, чтоб держал, сам взял бумагу и стал декламировать громко и звонко, да так, что люди выходили из храма смотреть, что происходит. Максимилиан уже дошел до посулов, когда кавалер увидал хлипкого человека в мехах, берете, черных чулках на худых ногах и дорогих туфлях – тот торопился к ним, скользя по льду. За ним, тоже скользя и чуть не падая, спешил второй, не такой богатый, с кипой бумаг и переносной чернильницей с перьями. Первый остановился в пяти шагах от всадников и кланялся, не зная, к кому обратиться.
– Что вам угодно? – спросил Волков, отвечая на поклон, но не так чтобы уж очень вежливо и с коня не слезая.
– Мое имя Гюнтериг, – заговорил человек в мехах, – я бургомистр и голова купеческой гильдии города Алька.
– Мое имя Фолькоф, я рыцарь божий и охрана Святого трибунала.
– Очень рад, очень рад, – кланялся снова бургомистр, но смотрел не в лицо рыцарю, а на коня, будто с ним разговаривал. – Я так понимаю, что вы сюда приехали чинить дознание.
– Да, и от вас нам потребуется место, и место хорошее, для проведения дознаний.
– А аренду… – начал было Гюнтериг.
– Нет. Никакой аренды Святая инквизиция не платит, – пресек эти разговоры Волков. – Мало того, холодно у вас, потребуются жаровни и дрова. Дров нужно много. Святые отцы-комиссары не любят мерзнуть.
– Значит, и дрова за счет казны? – понимающе кивал бургомистр.
– Также нужно будет место в вашей тюрьме для задержанных и прокорм им. А еще палач и двое подручных.
– Все за счет города? – огорченно уточнил господин Гюнтериг.
– Все за счет города, – подтвердил кавалер. – Во всех тратах я подпишусь.
– Конечно, конечно, – снова кивал бургомистр.
– Господин, – вдруг заговорил его спутник, – дозвольте сказать.
Гюнтериг и кавалер уставились на него в ожидании.
– Дозвольте сообщить, что палачей у нас сейчас нет. Один уехал сына женить в деревню, а второй лежит хворый уже месяц как.
– И что же делать? – сурово спросил Волков.
Бургомистр и его человек тихо посоветовались, и человек в мехах предложил:
– Жалованье нашим палачам сейчас не платится, мы на это жалованье попытаемся взять палачей из соседних городов.
К этому времени Максимилиан уже закончил чтение, и собравшиеся вокруг люди прислушивались к разговору городского головы и какого-то важного военного.
– Господин, – заговорил Сыч, – коли будет жалованье, то и искать никого не нужно, я сам поработаю за палача.
– А ты справишься? – спросил Волков.
Сыч только хмыкнул в ответ:
– Да уж не волнуйтесь, справлюсь с Божьей помощью. Хоть дело и непростое.
– Вот и хорошо, – обрадовался бургомистр. – И искать никого не нужно. А утром все будет готово. И дрова, и жаровни, и печи завезем.
– Вот и славно, – произнес Волков. – Только не забудьте, господин Гюнтериг, отцы-комиссары тепло любят, привезите дров побольше. Пусть будет воз.
Бургомистр и его спутник вздыхали, но кланялись низко. Кто ж захочет перечить Святому трибуналу.
Глава 2
Отец Иона совсем не походил на главу комиссии Святой Инквизиции. Прелат-комиссар разве такой должен быть? На лик добр, мягок в обхождении, а тучен настолько, что даже, когда садился в телегу, просил себе скамеечку, сначала лез на нее и уж потом падал или плюхался внутрь, а там долго ворочался, чтобы усесться, как подобает святому отцу. И вылезал потом тяжко, другие отцы тянули его за руки, при этом усилия прилагали видимые. На радость солдатам, которые на то прибегали смотреть.
– Два беса страшны мне, – жаловался отец Иона смиренно, – за них и спросит с меня Господь, и нечего мне будет ему ответить, потому как нет молитв у меня против этих двух злых бесов. Одного из них зовут Чревоугодие, а второго Гортанобесие.
Съесть отец Иона мог, как трое крепких людей. И оттого звучно и подолгу урчало чрево его, и иногда, не сдержавшись, неподобающе сану своему, так громко пускал он злого духа, что все слышали вокруг. Оттого и нахальники-солдаты за глаза прозвали его Отцом-бомбардой. Насмешники, подлецы.
Отец Иона страдал животом каждое утро и подолгу сидел в нужнике. Но все ждали его безропотно, ибо этот тучный монах был прелат-комиссаром Святого трибунала по всей земле Ланн и по земле Фринланд, а также и в выездных комиссиях по соседству во всех епископствах, которые своего трибунала не имели. Заслужил он большое уважение, так как за долгие годы служения своего отправил на костер сто двадцать шесть ведьм, колдунов и еретиков не раскаявшихся. А тех, кто покаялся и принял епитимью тяжкую и не очень, и не сосчитать было.
В то морозное утро Волков и люди его, как обычно, долго ждали, пока отец Иона облегчит себя от обузы чрева своего и сядет в телегу. И поехали они тогда к городскому складу, хранилищу, который купцы арендовали под ценный товар. Там и стены, и двери были крепки, и вода туда не попадала, и крыс не было, а на небольших окнах под потолком имелись железа от воров. С утра люди из магистрата растопили очаг, ставили там жаровни с углями, печи, и когда приехали святые отцы, то в помещении было уже не холодно.
– Лавки хорошие, – говорил отец Иона, оглядываясь.
– Хорошие, хорошие, – вторили ему отцы Иоганн и Николас.
– И столы неплохие, – продолжал осмотр отец Иона.
– Да-да, неплохие, ровные, струганые, писарям будет удобно, – соглашались монахи.
– И свечей хватает, и тепло, вроде всё хорошо, – резюмировал толстый монах. – Давайте, братья, рассаживаться.
Все монахи-комиссары уселись за большой стол, монахи-писари садились за столы меньшие.
– Братья мои, наверное, все поддержат меня, если я скажу, что бургомистр Гюнтериг честный человек и он старался для Святого трибунала.
– Да, мы видим его старания, – говорили монахи. – Честный человек, честный.
Бургомистр Гюнтериг кланялся чуть не до каменного пола.
– Ну что ж. Если до первого колокола заутрени никто с раскаянием не придет, – продолжал брат Иона, – инквизицию можно будет начинать.
– Так был уже колокол, – напомнил брат Иоганн. – Еще как мы сюда приехали, уже колокол был.
– Братья, так кто у нас в этом городе? – вопрошал прелат-комиссар.
Один из писарей вскочил и принес ему бумагу.
– Так, – начал он, изучая ее. – Гертруда Вайс. Вдова. Хозяйка сыроварни. Есть у вас такая, господин бургомистр?
– Вдова Вайс? – искренне удивился Гюнтериг. – Неужто она ведьма?
– А для того мы и приехали, чтобы узнать, на то мы и инквизиция. В бумаге писано, что вдова эта губит у людей скот, наговаривает болезни детям и привораживает чужих мужей.
Бургомистр, может, и хотел что-то возразить, да не стал. Удивлялся только, глаза в сторону отводил.
– Господин кавалер, – резюмировал отец Иона, – коли не пришла она сама с покаянием, так ступайте вы за вдовой Вайс. Приведите ее сюда.
Волков только поклонился и пошел на выход.
Во дворе было прибрано, пахло молодым сыром. Женщина говорила с батраком и замерла, замолчала на полуслове, когда увидела входивших кавалера и солдат. Вдова была немолода, лет тридцать пять или около того, чиста одеждой, не костлява и очень миловидна. Чепец белоснежный, фартук свежий, чистое, доброе платье и, несмотря на холод, по локоть голые, красивые руки.
Глаза серые, большие, испуганы, лицо побелело.
– Ты ли Гертруда Вайс? – спросил кавалер, оглядываясь вокруг.
– О, Дева Мария, матерь Божья, – залепетала женщина, – добрый господин, зачем вы спрашиваете?
– Отвечай, – Волков был холоден. – Ты ли Гертруда Вайс?
– Да, добрый господин, это я, – медленно произнесла вдова. – Но что же вам нужно от меня?
– Именем Святого трибунала я тебя арестовываю. – Кавалер дал знак солдатам: – Возьмите ее. Только ласково.
Двое солдат с сержантом подошли, вязли ее под руки, повели к выходу со двора, а женщина лепетала, все пыталась сказать кавалеру: