– Молчаливый, значит. Сыч, а разведи-ка огонька, без него нам ничего говорить не желают.
Сыч подошел к мужику, пнул кровать и многообещающе сказал ему:
– Ты, братка, потерпи, ты только не подохни, пока я приготовлюсь. Уж дождись раскаленной кочерги, с нею-то тебе всяк веселей помирать будет.
– Чего тебе? – хрипло спросил мужик у Сыча. Видно, в нем он чувствовал своего, с ним мог говорить, не то что с господином кавалером.
– Меч где? – Сыч сразу сделался мягким, присел рядом с кроватью на корточки. – Найти нужно, вернуть, вещь ценная, но денег за нее вам много не дадут.
– У Ганса… он, – тяжело дыша и делая перерывы между словами, заговорил Черный Маер.
– А где Ганс?
– Ушел, Вильма… велела всем уходить из города.
– Вильма велела? Велела? Так это она у вас верховодила? И каково оно, когда вами мохнатка верховодит? А, брат?
Бандит промолчал. Насупился.
– Да расскажи, чего ты? – В словах Сыча чувствовалась жгучая насмешка. – Суровая она бабенка была? Кому из вас давала? Она вас, по случаю, затычки для себя вертеть не заставляла?
– Суровая… – зло сказал Черный Маер и задышал тяжело, – она бы и тебя затычки… заставила вертеть.
– Меня? – смеялся Сыч. – Так я, может, и не против бы навертеть ей затычек. – Вдруг он стал серьезен. – Только вот есть тут человек, который из вашей Вильмы сам затычку сделает, когда найдет ее.
– Не найдет, – Черный Маер даже фыркнул. – Вильма… не дура. Не найдете вы ее. Потому что… нету ее уже… в городе. А где… я не знаю. Хоть режьте… меня, хоть жгите…
– Выйдите все, – приказал Волков. Его уже бесил раненый бандит: подыхал, а заносчив был, и кавалер едва сдерживался.
Все покинули лачугу, а рыцарь подошел ближе и спросил, заглядывая Маеру в лицо:
– Обещаю, что не убью, если ответишь мне на один вопрос, всего на один.
– Спрашивайте, – сухо произнес бандит.
– Месяц назад останавливался в «Безногом псе» купчишка один с того берега, звали его Якоб Ферье, знаешь такого?
– Я… имен у них… не спрашивал, – говорил Маер. – Вильма с ними говорила. Нас… только для дела звала.
– Так помнишь купца?
– Нет, много их… было, разве всех… упомнишь.
– И что, всех убивали?
– Зачем? Только самых дураков и самых… жадных. Кто с добром… своим по-хорошему… расставаться не хотел. А так… чего зря душегубствовать. Вильма так вообще чаще… спаивала отваром.
– У купца того сумка была кожаная с бумагами. Может, помнишь?
– Не помню, она… хоть полталера… стоила? – Бандит говорил все тяжелее и тяжелее.
– Нет, не стоила.
– Тогда… выбросили ее. Если, конечно… этого купчишку… мы оприходовали. А то… может… и не мы. Не мы одни… в городе… промышляли.
– А меч мой Ганс с собой взял?
– На кой черт он ему? Только внимание… привлекать. Тут… кому-то из скупщиков отдал… задешево.
– Кому?
– Да мне… откуда знать, тут сволочей этих… в городе больше… чем воров. Каждый трактирщик… да кабатчик… краденое скупают.
Волков все больше проникался неприязнью к этому человеку, он поднес к его лицу правую изрезанную руку с зашитой раной и с угрозой произнес:
– Я так ничего от тебя и не узнал, и это будет последний мой вопрос: ты меня изрезал, пока я от ведьминого зелья слеп был?
Вопрос был лишним. Кавалер не сомневался, что именно Маеру он воткнул стилет в мясо. А тот только нагло ухмыльнулся и ответил:
– Нет… Не знаю, кто… вас резал. Я внизу был… пиво пил.
– Пиво, значит? – Кавалер больше не мог сдерживаться.
Больным и израненным кулаком он врезал бандиту сверху вниз в морду, в нос, так, что слышно стало, как хрустнули кости и хлипкая кровать под бандитской башкой. Маер застонал. А Волков ударял еще и еще.
Под двумя последними ударами Черный Маер даже не шелохнулся, не кряхтел: он закатил глаза под веки, разинул рот с синими губами и, казалось, не дышал. Кавалер вздохнул глубоко и пошел на выход. Сапогом пнул дверь так, что та чуть не оторвалась, и зарычал:
– Сыч, разводи огонь, кали железо, жги эту сволочь, пока не скажет, где мой меч, или не сдохнет.
– Ёган, подсоби, – крикнул Сыч и чуть ли не бегом кинулся в лачугу и уже оттуда стал причитать: – Экселенц, да вы его, кажись, прибили.
– Не прибил, – отвечал Волков, стараясь держать себя в руках, – я его кулаком только.
– Господин, да вы с вашим кулаком и здорового убьете, а из этого и подавно дух вон, – продолжал бубнить Сыч.
– Жив он, – говорил кавалер, разглядывая больной кулак.
Шов на ране чуть разошелся, и одна за другой наземь скатились две капли крови. Волков подошел к монаху, тот сидел в телеге и делал вид, что его все происходящее не касается. Не любил брат Ипполит, когда у кавалера дурное расположение духа, уж больно страшно было с ним рядом. Но кулак кавалера он осмотрел и сказал с укором:
– Нельзя так, господин, рану беспокоить нельзя, последствия будут.
Волков и сам это знал, он глянул на Эльзу Фукс, что сидела за монахом в телеге и тоже старалась не смотреть на страшного человека. В сторону таращилась, на улицу, теребила конец платка и надеялась, что он на нее внимания не обратит, а Волков обратил:
– Монах, а эту шалаву сопливую чего мы с собой возим?
– А что ж, в гостинице ее оставить нужно было? Так я думал, лучше взять, а то убежит еще. А будет вдруг нужна вам, – отвечал молодой монах.
– Максимилиан, – позвал кавалер, – проводи девицу к этой… как ее… к благочестивой Анхен в приют.
– Меня в приют? – девушка перепугалась. – Добрый господин, не надо меня в приют. Оставьте меня, я домой пойду.
– Домой, – Волков глядел на нее с укором. – А жить на что будешь? Кормилицей своей торговать по кабакам пойдешь или думаешь, Вильма вернется?
– Не знаю, но уж лучше по кабакам, чем в приют, – отвечала Эльза, начиная плакать.
Волков, Максимилиан и брат Ипполит уставились на нее удивленно.
– И чем же тебе не мил приют? – спросил кавалер.
Девушка пожала плечами и, всхлипывая, сказала:
– Не знаю, не хочу туда, плохо мне там.
– Другим не плохо, а тебе плохо. Отчего так? – не отставал от нее кавалер.
– Не знаю, Анхен злая, бабы все злые. Матушка вроде как мешок лежит, а кажется, что злее всех. Глаза вечно таращит так, что сердце в пятки падает. А можно мне с вами? Я могу помогать вам, стирать, готовить или… – говорила Эльза.
– И много ты стирала? – кавалер взял ее руку в свою, поглядел на нее. – Что-то не похоже, что ты прачка.
– Ну, могу, если нужно еще что… – робко предложила девушка.
– «Еще что» – это ты про что? – Волков поглядывал то на нее, то на свою руку, с которой все еще падали капли крови.
Девушка мялась, глядела на него смущенно:
– Ну, если я вам приглянулась, могу девкой вашей быть. Или помогать вам с чем-нибудь.
– Девок разных в городе вашем толпы, на все вкусы есть, – отвечал кавалер, – и на мой вкус ты малость костлява. А хочешь помочь, так скажи мне, кому твоя Вильма мой меч могла продать.
– Скажу, – неожиданно произнесла Эльза, – а если сыщем ваш меч, вы меня в приют не отправите?
– Обещаю.
– Ладно, – обрадовалась девушка, – один раз осенью Вильма болела, сама не ходила – ее тогда Старая Мария порчами изводила, оттого ноги у нее пухли так, что в башмаки не влазили. И вот сказала она мне одну вещицу золотую в кабак к жиду Бройцу снести. А Бройц ее не взял, говорил, что с гербом она, ему такие не нужны. Говорил, мало ли мы кого благородного зарезали. Побоялся. И тогда Вильма велела вещицу эту нести к пекарю Кирхеру, тот ничего не боится, только цену самую низкую в городе дает. Тот берет все, что хоть пару крейцеров дохода даст.
– А что за вещица была? – спросил Волков.
– Да застежка для плаща, очень красивая. Вот я и думаю, может, вам у пекаря про меч спросить.
Кавалер ласково погладил ее по голове и пообещал еще раз:
– Найдем меч – при себе оставлю.
Эльза обрадовалась, Волков пошел в лачугу узнать, как там дела у Сыча.
– Нет, экселенц, толку не будет никакого, еле жив он. Я его в разум привожу, а он тут же опять теряется. Ничего спросить не успеваю, – говорил Фриц Ламме. – Куда уж тут железом его жечь?
Кавалер смотрел на едва живого бандита, брезгливо кривил губы и наконец принял решение:
– Ладно, поехали, девка сказала, что меч мог купить какой-то пекарь.
– Меч купил пекарь? – удивился Сыч.
– Поехали, проверим, что за пекарь, а этот, – кавалер кивнул на бандита, – пусть малость оживет – тогда опять с ним поговорим.
– Вот она, пекарня, – сказала Эльза, указывая пальцем на крепкие ворота и высокий забор, – тут пекарь Кирхер живет.
– Чего-то не пахнет здесь сдобой, – говорил Ёган, оглядывая высокий забор, – и вообще хлебом не пахнет, что ж это за пекарня такая?
– Ну-ка подсоби, – сказал ему Сыч, спрыгивая с коня и направляясь к забору.
Ёган понял, чего тот хотел, встал у забора и помог Сычу забраться на него. Ловкий Фриц Ламме спрыгнул на ту сторону, и сразу же послышался лай здоровенной собаки. Но кавалер не волновался за Сыча, тот и стаю собак перерезал бы, случись нужда. Вскоре за лаем послышалась ругань, но ворота уже открывались. Как только появилась возможность, во двор протиснулся и Ёган, достав тесак из ножен. Волков с удовлетворением заметил, что Ёган уже совсем не тот деревенский мужик, которого он встретил в убогой деревушке. За слугой во двор прошел и Максимилиан, тоже достал оружие. И уже после них, как и положено господину, чуть склонив голову, чтобы не задеть свод ворот, въехал и сам рыцарь божий.
Огромный пес рвал крепкую цепь и лаял без устали, там же сидел на земле мужик, держась за окровавленную голову, рядом валялась дубина. А над ним стоял Сыч, победно поигрывая кистенем, и говорил:
– Я ему говорил не баловать, а он лезет.
Во двор вошла и Эльза.
– Это пекарь Кирхер? – спросил у нее Волков.
– Нет, господин, это слуга его, – отвечала девушка. – Кирхер другой.