– Ну, эта баба… Вот тут только что была. Что вы уставились на меня, никто не видал, что ли? Полуголая, стояла тут, у двери… Визжала так, что сердце холодело… Что, не слышал, что ли, никто?
Полуголых баб тут, похоже, и впрямь никто не видал, и за всех вежливо и успокаивающе заговорил управляющий Вацлав:
– Господин рыцарь, сюда, в покои для важных персон, ведет только одна лестница, что из конюшни, что из столовой, но мимо меня не пройти, а я никаких дам не видал. Никакая дама вечером наверх не поднималась.
– Да ты, видно, пьян, – не очень вежливо сказал Волков.
Вацлав жестом призвал всех собравшихся в свидетели:
– Нисколько, господин рыцарь, и трех стаканов вина за день не выпил, а коли мне не верите, так других спросите, и слуг из столовой, и с конюшни – не было женщин сегодня.
– А чего же вы все собрались тут? – не верил своим ушам кавалер.
– Так шум большой стоял, все его слышали – и слуги, и соседи ваши. Поэтому за людьми вашими послали, думали, что в покоях ваших резня идет. – Он помолчал и добавил с укоризной: – А может, и мебель ломают.
Кавалер уже и сам не мог понять, что было, а чего не было. Стоял растерянный, в кольчуге и с мечом перед разными людьми и видел, что ему не верят, но насмешки в словах не чувствовал. Он обернулся, поглядел в покои и жестом пригласил Вацлава тоже взглянуть. Тот сделал шаг и обвел глазами комнату. Все было в порядке.
Люди стали расходиться, Вацлав ему кланялся и тоже ушел, а Сыч, монах, Ёган и Максимилиан остались. Слуга помог ему кольчугу снять, меч забрал. Кавалер сел на кровать уставший, словно скакал без остановки весь день. И баб ему больше не хотелось, все желание словно рукой сняло. Люди его не решались говорить с ним, не спрашивали ничего, только монах предложил:
– Не желаете, господин, помолиться на ночь? Могу с вами.
– Сам помолюсь, – буркнул кавалер.
– Может, капель дать сонных?
Нет, капли ему сейчас не нужны, он и сидел-то еле-еле, уже мечтая лечь. Оглядел своих людей недружелюбно. Те были рядом. Не уходили.
Не нравилось ему все это, словно провинился он или оступился, и все упрекают его молча, а вслух не говорят, только ждут чего-то.
– Ступайте все, – зло сказал он, – спать буду.
Люди его вышли, и никто не сказал ему, что Эльзы они не нашли.
… Анхен вышла из гостиницы мимо кухни, через конюшню, прошла людей, что еду делали и за конями смотрели, и никто в ее сторону даже не глянул, хотя она двигалась между ними и любого из них могла рукой коснуться. Шла быстро, сразу за углом свернула в проулок меж домами. На небе луна за облаками спряталась, у гостиницы фонари горели, так то на улице, а в проулке темень – хоть глаз коли. Но ее поступь была уверенной, платье подбирала – лужи перешагивала, в грязь ни разу не ступила. Ночь для нее, что день для людей. За домом ее ждали. Возок стоял с крепким мерином, а рядом две женщины.
– А это кто с тобой? – спросила она у одной из них.
– Шлюшка Вильмы-покойницы, не помните ее, госпожа? – отвечала Ульрика. – Тут ее встретила, хромоногий ее пригрел, как Вильма умерла. Она ему служит.
Это было неожиданно и хорошо. Анхен приблизилась к девочке, хоть и темно было, заглянула ей в глаза, присмотрелась: та стояла почти не шевелясь, словно спала стоя и с открытыми глазами.
– Глаз у нее стеклянный, ты ее тронула? – спросила Анхен.
– Тронула, иначе не хотела со мной идти. Шуметь пыталась, господина своего, дура, звала. Что делать с ней будем, отпустим?
Благочестивая Анхен всматривалась в девичье лицо.
– Не отпустим. С собой возьмем, пригодится. – Анхен уже знала, для чего ей девочка.
И пошла.
– А что с козлищем хромоногим? – спросила Ульрика и пошла рядом, провожая госпожу к возку. – Как он?
– Как и должно, – сухо отвечала красавица, – от него, как и от всех других мужиков, козлом смердит.
Говорила она зло, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. А Ульрика, глупая, не почувствовала ярости в ее словах и продолжала:
– Неужто не взяла ты его, госпожа моя?
Анхен было уже полезла в возок, да остановилась, лицо ее перекосилось от злобы, а больше всего от стыда, что не смогла она взять мужика хромоногого, да еще все это и при Ульрике, при ее Ульрике, которая ее почитала больше матушки и которая считала ее всемогущей. И так Анхен тяжко стало, что вырвалась вся злость из нее, и все на подругу, на сестру. Анхен схватила ее за щеки так, что ногти кожу рвали, и зашипела ей в лицо:
– Не взяла я его, не взяла. Не прост он. Довольна ты?
И толкнула Ульрику. А та все равно кинулась к ней, даже крови со щек не оттерев, и, словно извиняясь, заговорила:
– Так по-другому возьмем хромоногого. Не печалься, сердце мое.
– Возьмем? – все еще клокотал гнев в красавице. – А что я матушке сейчас скажу? Что слаба? Что не смогла?
– Да уж что-нибудь! – говорила Ульрика успокоительно. – Авось матушка поймет, добрая она.
– Добрая?! – заорала Анхен удивленно. – Матушка добрая?! Рехнулась ты совсем?
Ульрика замерла. Думала, сейчас еще получит и оплеуху, но Анхен взяла себя в руки, полезла в возок:
– Чего встала? Поехали. И девку забери, а то так и останется тут стоять до утра.
Ульрика полезла за ней, и они поехали, а Эльза Фукс следом шла. Не волею своей шла, а потому что Ульрика тронула ее. Умела ведьма так тронуть, что человек и себя не помнил. Теперь девочка слушала ее как госпожу и бежала за возком, словно собачка.
Глава 24
Ночь прошла, словно Волков и не спал. Утром привычно шумел тазами и кувшинами Ёган, тихо говоря с монахом о чем-то. Он открыл глаза, потянулся рукой к изголовью привычным жестом. Пояс и меч на месте. Сел на кровати, солнце в окно уже льется, а он как будто и не ложился. Ни свежести утренней в членах, ни ясности в голове, ни настроения бодрого. Хорошо, что хоть не болит нигде, и то слава Богу. Наверное, так старость приходит. Но сидеть и грустить или думать о старости он не собирался.
– Печаль – грех есть, уныние скорбь родит, – самому себе сказал он, прочел быстро «Глориа Патри ет Филио»… и крикнул: – Ёган, воду неси.
Решил надеть лучшую одежду, выбирал перед зеркалом, как девица. Самому смешно стало. Да смех невесел оказался, не шла из головы страшная баба. Не мог он понять до сих пор, была ли она или пригрезилась ему. И ночь голову не прояснила. Так что стоял он перед зеркалом и не столько о колете и шоссах думал, сколько о вчерашнем визите и о том, был ли он вообще.
Когда Волков собрался ехать завтракать, Ёган распахнул ему дверь и пошел первым, не дожидаясь господина. Кавалер вслед за слугой вышел в коридор, закрыл дверь и остановился, огляделся. Тут окон не было, всегда царил полумрак. Именно здесь стояла она, а он перед ней. Волков повернулся к двери, поглядел на нее и увидал сразу то, чего вчера, когда люди сбежались, не разглядел. А надо было лишь внимательно присмотреться.
– Ёган, света дай-ка, – велел Волков, не отрывая взгляда от двери.
– А чего там? – слуга, уже прошедший коридор, стал возвращаться.
– Свечу.
Вскоре Ёган вынес из покоев свечу, поднес ее Волкову. Тот закрыл дверь и осветил огнем.
Ни у него, ни у слуги сомнений не было.
Дверь оказалась поцарапана. Словно зверь какой когти тут точил.
– Видишь? – с каким-то злорадством спрашивал кавалер у слуги.
– Ишь ты! Дверь-то крепкая, – удивился Ёган. Он даже попытался поскрести ее ногтями. – Нет, ногтем ее не взять, – продолжал он, – сразу видно, зверюга какой-то карябал.
– Не зверюга, а баба, и баба самая красивая, что я видел, – сказал кавалер, проводя пальцами по отметинам.
– Баба? – удивлялся слуга, косился с подозрением на господина. Не мог он поверить, что женщина так дверь исцарапать может.
– Нет, не баба, ведьма. Первостатейная ведьмища, ломала меня так, что едва устоял. А вы, дураки, мне не верили.
– Так никто ж не видал ее, – оправдывался Ёган, – ни Вацлав, ни слуги гостиничные. Вот и не верили…
– Ты-то, дурень, уж мог мне поверить… – победно произнес Волков, его настроение явно улучшалось.
– Да, надо было, – соглашался слуга, пряча потушенную свечку за пазуху, – и что, какова она была, и впрямь красива?
– Говорю ж тебе…
Они пошли вниз, и, пока спускались, кавалер рассказывал слуге, как все случилось. Тот слушал изумленно. Теперь он верил каждому слову.
Эльза Фукс и сама не знала, как сюда попала. Девушка проснулась на вонючих, слегка влажных тряпках, в полной темноте и сырости, вокруг были горы такого тряпья. Поначалу она не могла понять даже, где стены. Только тряпки вокруг, иногда заскорузлые. Эльза шарила вокруг себя руками и находила что-то приятное на ощупь. То был, видимо, шелк или даже мех. Затем она стала потихоньку передвигаться по кучам одежды и наткнулась на стену. Поползла по ней и нашла что-то крепкое, невысокое, с острыми углами. Ощупала предмет и поняла – сундук. Большой, кованый, с замками.
Она посидела возле него, даже поплакала немного и уже собралась кричать, как вверху, почти над головой у нее, чуть правее, звякнул засов. И заскрипела дверь, долго и тяжело. Свет появился маленький, даже не свеча, лампа масляная. Но после темноты для Эльзы и этот свет глаза резал. Она было обрадовалась, да тут услышала голоса и узнала их сразу. По ступеням вниз ступали две женщины, которых Эльза боялась не меньше, чем смерти.
Встали с лампой у светлого входа, и одна из них спросила строго:
– Где ты?
– Тут я, – отвечала девушка.
– Ко мне ступай, – велела та, что держала лампу.
Спотыкаясь и путаясь в тряпье, Эльза Фукс подошла к двери, к женщинам, и, морщась от света, остановилась. Присела низко, с уважением.
Одна из женщин приблизила свое лицо к ее лицу, едва носом не коснулась, и Эльза обомлела. Смотрел на нее ледяной ангел, его глаза изучали ее, а потом спросил он:
– Служила ты хромоногому?