– Эй вы, стойте, парус не ставь, говорю, догоню – замордую.
Но мужики на барже поднимали парус, хоть и косились на него.
– Замордую, – свирепел Сыч.
– Эй вы, стойте, – к нему подошел и Брюнхвальд, – стойте, а то хуже будет.
Но баржа, подняв небольшой парус, все быстрее на попутном ветре уходила по течению.
– Давай, ребята, навались, – командовал хозяин лодки и понимал, что гребцы из солдат так себе, – только вместе. И раз, и раз…
И баркас ускорился, но шел вовсе не за баржей, а поперек реки.
– Эй ты, – орал на мужика Сыч, – ты куда плывешь? Нам за ними.
– Не волнуйтесь, господин, – отвечал тот, – не уйдут, сейчас на быстрину выйдем и вмиг догоним, и парус им не поможет.
Брюнхвальд только погрозил ему пальцем, смотри, мол.
Вскоре баркас и вправду попал в быструю речную струю, солдаты приноровились к веслам, и они полетели. Кормчий на барже тоже повернул к быстрине, да куда там, пока она развернется. Баркас быстро догонял баржу и был все ближе и ближе, идя к ней наперерез из середины реки.
И видя это, две молодые бабы в хорошей одежде стали отпирать сундуки и кидать в воду что-то сверкающее на утреннем солнце.
– Чего они там? – щурился Брюнхвальд, стоя на носу баркаса сразу за Сычом.
– Деньги, – тот повернул к ротмистру изумленное лицо, – деньги в реку кидают.
– Деньги, – удивился ротмистр не меньше, чем Фриц Ламме, и, повернувшись к солдатам, крикнул: – Навались, ребята, навались!
А молодухи только и нагибались к сундукам, летели в реку и меховые шубы, и подсвечники из серебра, и посуда дорогая.
А вот Рутт, бабища злобная, не кидала ничего, стала на борт баржи, на самый край, носки над водой, взялась за веревку и неотрывно смотрела на приближающийся баркас. И шептала что-то сквозь зубы.
Но ни Сыча, ни Брюнхвальда не пугала, Сыч с недавних пор боялся господина своего больше, чем всех ведьм, вместе взятых, а ротмистр давно уже вообще слово «страх» позабыл.
Десять метров до баржи, восемь, пять, и вот Фриц Ламме уже багром за борт ее цепляет, тянет к себе и первый на борт лезет. Бабенки последние вещи кинуть не успели, бьет их Сыч на ходу, а сам к ведьме спешит, схватить ее. Чуть не дотянулся, рука уже почти юбок коснулась, да та крикнула яростно:
– Будьте вы прокляты, – и плашмя рухнула в воду.
– Ах ты ж, вот крыса, – орал Сыч раздосадованно и прыгнул бы, да плавать не умел. Смотрел, свесившись с борта.
Так бы и потонула Рябая Рутт, да слишком много на ней материй было. Платье атласное, да рубаха под ним, да юбки нижние. Вынырнула она как пробка из воды и плыла рядом с баржей, руками слегка перебирая, ждала, когда тряпье воды наберет. А Сыч с Брюнхвальдом с борта на нее смотрели, пока их мужик с баркаса не подвинул. Тот пришел и багром за юбку ведьму подтянул, сказал:
– А ну, подсобите, а то она в борт упирается.
На помощь ему пришли солдаты, цепляли бабу багром. Та орала благим матом, шипела, вырваться пыталась, да мужик-лодочник юбку крепко намотал и тянул наверх, пока солдаты не схватили ее за ногу и волосы и за одежду не втащили ее на палубу.
Уж как радовался Сыч, так и не передать, стал над Рябой Рутт и начал бить ее по мордасам кулаком, так мужиков не всех бьют. И бьет, и бьет, и приговаривает:
– Под монастырь подвести меня думала, а не вышло. Уже отдам тебя экселенцу, уж он тебя не помилует. Шибко ты нужна ему.
Ведьма молчала, терпела, сдалась, сидела на палубе в лужах воды, растрепанная и мокрая, и ничего не говорила. Сыч повалил ее на доски избитым лицом вниз, достал с пояса свою веревку, с которой не расставался, и стал ей руки крутить. Сам улыбался, счастлив был. Бабенки, что с ведьмой плыли, сидели у борта – выли от ужаса.
А солдаты Брюнхвальда собирали те деньги с палубы, что не долетали до борта. И блюдо серебряное нашли, и хороший отрез бархата. Все несли своему ротмистру, а баржа уже плыла к берегу.
Глава 32
Плитка на полу в ратуше была великолепной, сразу видно, делали большие мастера, а заказчики не скупились. Удивительные узоры, гладкость стекла – как по такой ходить грязными сапогами? А на стенах гобелены тончайшей работы и неимоверной цены с мельчайшими деталями, на них сражения и охота. И мебель полированная, везде резьба, даже большие стулья кажутся невесомыми, настолько они ажурны. И зала огромна, и окна. Да, богат город Хоккенхайм.
За столами, на стульях, сидят двадцать членов городского совета.
За ними стояли городские нобили, человек сто. Все поголовно в мехах, в золотых цепях, кружева из-под колетов по горлу торчат по последней моде, дорогие перья на беретах. Лица сумрачны, ничего хорошего не обещают.
И перед ними стоит рыцарь божий, хранитель веры, Иероним Фолькоф по прозвищу Инквизитор. Не один он, на шаг позади барон фон Виттернауф. И барон чувствует себя перед недобрыми нобилями плохо, а вот кавалер ничуть не робеет и говорит громко и твердо:
– Этой ночью я арестовал бургомистра города Хоккенхайма.
Ни слова, ни шепота, ни жеста или шелеста – нобили молчат, они и так про это знают.
– Хотел арестовать лейтенанта городской стражи, но он сбежал.
– Кто дал право вам, рыцарю из Ланна, арестовывать нашего бургомистра, чьим именем вы это творите? – холодно спросил голова городского совета, почтенный муж с седой бородой.
Сам говорить Волков не стал, глянул через плечо на барона, и тот сделал шаг вперед.
– Именем принца Карла, Карла Оттона Четвертого, герцога и курфюрста земли Ребенрее, – не очень уверенно отвечал барон.
– Мы выясним, так ли это, – с угрозой в голосе пообещал советник.
– Гнать их отсюда, – крикнул кто-то, – пусть обер-прокурор ведет дела, а не всякие бродяги из Ланна.
– Убирайтесь к себе в Ланн! Слышите, рыцарь!
– Все должно быть по закону!
Поднялся галдеж.
– Тихо, господа, тихо, – урезонивал кто-то земляков.
Барон коснулся рукава кавалера, опасливо похлопал его. А Волков только голову упрямо вперед наклонил и заорал:
– Обер-прокурор сие дело не решит, ваш бургомистр знался с ведьмами, и расследование будет вести Святой трибунал инквизиции. Я писал уже архиепископу Ланна, просил слать сюда святых отцов. И они выловят у вас здесь всех ведьм и тех, кто служил им и сатане.
– Не бывать тут попам из Ланна, – крикнул один из нобилей, и кавалер узнал его.
То был кузнец Тиссен. Волков поднял палец и, указывая на него, крикнул:
– Так и ты тут, ты меч у меня украл, вор.
– Собака, – орал кузнец, – не воровал я, я купил его! Зарезать его, пса ланнского!
– И барона тогда режьте, – крикнул Волков, вытаскивая меч. – Мятеж так мятеж. Только знайте, убьете вы рыцаря божьего и посланника герцога Ребенрее, архиепископ может вас и еретиками объявить, а как это случится, и двух недель не пройдет, как увидите вы на дороге ландскнехтов императора. Господин наш еретиков не жалует, особенно таких, как вы, богатых.
– И неизвестно, кого вы увидите раньше, – вдруг заговорил барон, – ландскнехтов императора или рыцарей герцога. Вам будет непросто, стен-то у вас нет!
На мгновение в ратуше повисла холодная, злая тишина, и Волков сразу воспользовался этим:
– Пока нет бургомистра, кто выполняет его долг?
– По городскому уложению, коли бургомистр болен или отсутствует, – нехотя сказал глава городского совета, – должность его ведет старший советник. То есть я.
– Вот и прекрасно, берите все в свои руки, казну и все дела, бургомистра вы долго не увидите, а командиром стражи я просил быть коменданта Альбрехта. Если думаете, что есть более достойный, скажите.
Он говорил это так, как будто вопрос уже решен, и, как ни странно, никто ему не возразил. Тогда он поклонился низко нобилям и совету и, подхватив барона под руку, пошел к выходу. Никто им вслед ничего не крикнул.
– Вы сумасшедший, Господи сохрани, а если они и вправду поднимут мятеж? – выговаривал Волкову барон. – Герцог с меня голову снимет, и поделом будет.
– Бросьте, это ж бюргеры, не посмеют. Вы правильно заметили, у них даже стен нет.
– Стен нет, но, когда сюда подходили еретики, они по щелчку пальцев выставили в поле две тысячи двести людей, из них двести арбалетчиков и сто человек с аркебузами. И еще четыре кулеврины. Нет, с меня точно герцог голову снимет.
– Тогда мы можем уехать, – вдруг предложил кавалер, внезапно вспомнив, что у него в покоях стоит целый сундук серебра, – просто соберемся и уедем.
– Нет, – твердо сказал барон, – сначала бумаги. Но подумайте, может быть, вы отпустите бургомистра.
Самоуправствовать в чужом городе – верный путь обозлить всех местных нобилей, в том приятного мало, да и опасно это. Может, и стоило выпустить бургомистра, но опять ему вспомнился сундук с серебром, который тогда пришлось бы вернуть.
– Нет, – твердо отвечал кавалер, – отпустим бургомистра – не найдем бумаг.
– Что ж, будь что будет, – философски согласился барон, и они сели на лошадей.
Барон глянул на профиль кавалера. Каменный, тяжелый, рубленый. Выбриты волосы от макушки до уха, там шрам некрасивый; из руки проколотой, которой вожжи сжимает, еще нитки торчат, но взгляд исподлобья непреклонный. Хоть и худой сам, не то что раньше, но сила и упрямство читаются в лице.
«Нет, этот не отступит, – думал барон, – кажется, зря я с ним связался».
И поехали к своей гостинице, и день только начинался.
У гостиницы увидели они богатую карету с четверкой коней и отличного вороного жеребца. Волков, в отличие от барона, сразу признал ту самую карету, на которой разъезжала Рябая Рутт. И Сыч стоял тут же, руки в боки, и цвел лицом – кавалер сразу понял, что его ждут хорошие новости. Сейчас он как никогда в них нуждался.
– Экселенц, – улыбался Сыч, подходя и забирая поводья у Волкова, когда тот слезал с лошади, – вы просили – Фриц Ламме сделал.
– Ну, хвались, – говорил Волков, – поймал ведьму?
– А то как же, поймал, вон она, – он указал рукой.