– А, так вот вы о чем? – тихо догадался Фриц Ламме.
– Получишь три золотых, думай, как все сделать.
– Уж я подумаю за три золотых-то, – обещал Сыч, уходя.
Он сел обедать, вернее ужинать, когда пришел стражник от коменданта Альбрехта и сказал, что мест в тюрьме больше нет. Если они еще будут столько хватать всякого ворья, то придется им сидеть на голове друг у друга.
– А кто ж их хватает? – удивился Волков. – Мы уже не хватаем.
– Да как же вы не хватаете, – в свою очередь удивлялся стражник, – если только за сегодня вам приволокли двадцать шесть человек.
– Какие еще двадцать шесть человек? Ты рехнулся?
– Как же, господин? Я ж не придумываю все это, меня к вам комендант послал! – бубнил стражник обиженно.
Кавалеру стало не до обеда, велел коня седлать. Тут Брюнхвальд подошел, и они вдвоем поехали в тюрьму. Выяснять.
– Камеры, господа хорошие, у меня битком, – сразу начал бодрый комендант Альбрехт, – раньше кто по одному сидел, теперь по пять. Гороху для них нет, хлеба тоже. Пиво я уже водой заменил, и если они у вас животами начнут маяться, так не взыщите.
– Так откуда их столько, кто их сюда ведет? – недоумевал Волков.
– Да как же так, господин кавалер, – в свою очередь недоумевал комендант, – вы же стражникам нашим дали денег за поимку секретаря Рябой Рутт, сами и сказали им других ловить, вот они и стараются.
– Не помню я, чтобы говорил им других ловить.
– А они все одно стараются. Двух бабенок свирепых поймали уже, и Веселую Рози схватили, и Монашку Клару. И еще других, тех, что помельче. Все уже тут сидят. Что ж делать с ними прикажете? Выпустить?
– Ну а что еще? – нерешительно говорил Волков. – Кормить мне всю эту ораву? Да и не имею я права хватать всех.
– Жаль, жаль, – произнес комендант с заметным разочарованием. – Тут и конокрады есть, и воры, и другие темные людишки, жаль выпускать их. – Он продолжил мечтательно: – На баржу бы их, да на середину реки…
– Можно и на баржу, – вдруг сказал Брюнхвальд, – там и держать, если деньги есть, а я бы охрану крепкую поставил, никто не убежал бы. И судили бы их понемногу.
– А сколько это стоить будет, не подумали? – спросил его Волков.
– А про это уже не мне думать, а вам, – сразу ответил ротмистр.
– Да уж, мне, – сказал кавалер, недовольно глядя на него.
А к чему все это ему? Да ни к чему! Зачем он этот мерзкий город от ворья будет чистить, если за это ему и спасибо не скажут, да еще и за свой счет!
– Ну так что, выпускать сволочей? – не успокаивался Альбрехт.
– Ищите баржу, Карл, – сказал Волков, сам не зная зачем, – а вы, комендант, скажите своим стражникам, что за всех я платить не буду. Всякую мелочь да простых шлюх пусть не хватают, только за крупную рыбу платить буду.
– Обязательно скажу, – заверил комендант.
– Карл, на баржу берите только сброд, всех баб из приюта оставьте тут. Им с палачами говорить придется.
– Да, кавалер.
И Волков поехал в гостиницу, чтобы наконец пообедать, вернее, уже поужинать, а Брюнхвальд стал искать на пирсах пустую баржу.
Вечером, хоть и спать хотелось, кавалер не ложился, сидел над бумагами, что из городского совета принесли, пока снизу не пришел Сыч и не сказал:
– Брюнхвальд пришел, с ним пять человек. Банкир дома. Можем идти брать его.
Пришло время решить последний вопрос. Он очень надеялся, что это на самом деле будет последний вопрос.
– Максимилиан, кони? – спросил Волков, отодвигая бумаги.
– Под седлами, кавалер, – отвечал юноша.
– Поехали.
Как ни странно, дверь им отворили сразу, даже пугать никого не пришлось. Открыла нестарая еще бабенка, не в чепце, как положено, а в обычном платке. Сыч ее схватил, обнял за шею крепко, прижал голову к груди и заговорил негромко:
– Орать не думай, говори – где хозяин.
А сам перепуганную бабу еще и за грудь хватал.
Баба что-то лепетала ему, от страха чуть живая, а в дверь уже входили, цепляясь за косяки алебардами, солдаты Брюнхвальда.
В доме сразу вой, переполох, крики. Дети заскулили, прислуга металась бестолково. Один из слуг думал в дверь выскочить, так солдаты его угомонили беспощадно. У двери упал, лицо в крови. Не велено никого выпускать было.
Волков шел предпоследним, за ним Максимилиан. Сыч кавалера наверх позвал, уже зная, куда идти. Тот пошел по лестнице, ступеньки высокие, хромал заметно, за перила держался, как старик, и все это на людях, оттого обозлился. На втором этаже кабинет был, там банкира и нашли, за столом сидел в ночном уже виде и перепуган был.
Кавалер Сыча из кабинета выпроводил и больше никого не пустил. Не спрашивая разрешения и не здороваясь, сел в кресло напротив хозяина и при свете свечей стал банкира рассматривать. Совсем нестарый, на голове шапочка ночная с тесемками. Сидит, на Волкова смотрит, кулаки сжимает и разжимает от страха. Наконец не выдерживает:
– За мной пришли?
Волкову неприятно все это, никакого зла к этому человеку он не испытывает, хотя всегда не любил это племя, этих богоубийц. Впрочем, какая ему разница, нужно было сделать дело, о котором его так просил барон, и все.
– За тобой, – сухо отвечает он. – Ты Винхель?
– Да, Винхель. Вы же из инквизиции? О вас все только и говорят в городе. Вы рыцарь божий?
– Да, – Волков подумал, что надо бы побыстрее заканчивать этот разговор. – Собирайся.
– Люди племени моего из инквизиции возвращаются редко, – говорит молодой банкир, говорит спокойно вроде, а у самого пальцы по столу бродят, ни секунды им покоя нет, боится – издали видно.
– По делам вашим вам и воздастся! – отвечал кавалер меланхолично, он и сам не знал, чего он тут высиживает, сказал бы Брюнхвальду, так его солдаты этого жида бы уже по лестнице за ноги тащили. Волков вздохнул и продолжил: – И не лги мне, что притесняют вас за племя ваше, Святой трибунал занимается только ересью среди паствы своей и ведьмами. А жидов за то, что они жиды, трибунал никогда не брал.
– Значит, вы пришли за мной… – Он замолчал.
– Ты сам знаешь, почему я здесь. – Кавалер встал из кресла, нужно было заканчивать. – Собирайся.
Банкир вскочил и заговорил быстро:
– Это все из-за этих бумаг, этих проклятых бумаг. Ведь так?
– Нет, – произнес кавалер, разглядывая свой прекрасный перстень. – Нет, это все из-за того, что с ведьмой знался, серебра хотел нажить, а ведьмино серебро всегда боком выйдет, всегда.
– Я даже не читал их! Слышите, я не стал их читать! Как увидел имена в письмах, так не стал читать дальше, – говорил банкир взволнованно.
– Об этом ты расскажешь святым отцам. – Волков понимал, что никаких святых отцов жид не увидит.
Он вскочил, обежал стол, схватил с него тяжелую шкатулку и раскрыл ее, показывая Волкову содержимое:
– Здесь сто шестьдесят талеров. Сто шестьдесят два. Я дам вам еще, отпустите ради… Я дам вам еще двести, нет, триста монет. Прошу вас. Отпустите. У меня дети.
– Хватит, болван, – зло сказал кавалер, – я здесь не за серебром. Дети у него. Когда мужиков обираешь, чертов ты ростовщик, ты об их детях думаешь?
– Я никогда, слышите, никогда не давал мужикам денег в рост, только купцам да другим банкирам, я не плохой человек, поверьте. Я больше меняю деньги и веду векселя дома нашего на предъявителя. В рост денег редко даю. Я не плохой человек, – он поставил шкатулку на стол, схватил Волкова за руку, да так крепко, как и подумать на этого заморыша нельзя было. – Я не плохой человек. Слышите?
– Да отстань ты, – кавалер вырвал руку и оттолкнул банкира, – собирайся, говорю. А будешь упрямиться, так солдат позову, поволокут с позором.
– Послушайте, вы думаете, я плохой человек, – продолжал банкир почти в горячке и снова хватал Волкова за руки, – но я не плохой! Думаете, я с госпожой Рутт по своей воле дела вел, нет! Никогда! Мне от нее дышать невозможно было. В одной комнате с ней задыхался я. А отказать ей и вовсе не мог, да никто не мог ей перечить. Разве были такие в городе, спросите хоть у кого. Она же страшная, только поглядит на тебя, сразу пальцы холодеют.
Он вдруг выпустил Волкова, схватил со стола большую книгу, быстро листал, совал ее кавалеру в лицо и говорил:
– Вот, глядите, вот! Жертвовал я двенадцать монет на приют для скорбных жен, а вот, – он опять листал страницы, – вот, покрыл крышу собора Святой Елены, она старая была – сорок семь талеров. Спросите настоятеля отца Томаса, он мне до сих пор благодарен. А вот, смотрите, каждый год даю на богадельню для стариков, по девять талеров каждый год, отец Отий и монахини – все свидетели, спросите у них, послушайте, я не плохой человек, а вот…
– Хватит, – прервал его кавалер и стал из ларца выгребать деньги, – до утра уезжай из города. Увидят тебя тут – зарежут. Даже до тюрьмы не довезут. Вопрос этот решен.
Денег в ларце было много, а кошель у кавалера и так был полон, много монет не влезло, тогда Волков стянул с головы жида его шапочку и остальные деньги вытряс из шкатулки в нее.
– Ты из дома Хиршей? – спросил он банкира.
– Да, добрый господин, – отвечал банкир. – Мой дядя…
– Если не пришлешь мне триста монет, – перебил его Волков, – найду первого из Хиршей и отниму у него, скажу, что ты должен.
– Нет, нет, не волнуйтесь, в течение недели я все вам пришлю.
– И запомни, я не шучу, если тебя утром заметят в городе – тебе конец.
Кавалер пошел на выход, а банкир семенил рядом и все что-то бубнил, рассказывая, что он не плохой человек, и благодарил рыцаря.
На выходе из кабинета, где его ждали Брюнхвальд, Максимилиан и Сыч, он остановился и сказал им:
– Это не тот, тот уехал уже. Едем к себе.
И протянул узелок с серебром Максимилиану, чтобы тот нес.
Не тот так не тот. Ротмистру и Максимилиану, взявшему тяжелую шапочку, было все равно, а вот Сыч расстроился.
– Эх, – вслух грустил он, – три гульдена за плевое дело. Не срослось.
Волков покосился на него и стал спускаться по лестнице с высокими ступеньками.