– Пока, – так же тихо ответил штурман. – Сестричка, курить принесла?
Вика не ответила.
– Что с оборудованием? Рацию, приборы приняли? Все в комплекте?
– Разбираться надо, но как будто все в комплекте. Приемник уже работает, радист и второй пилот там колдуют.
– А вы что?
– Я вас ждал, сейчас пойду помогать.
– Заглянуть в самолет они не пытались?
– Нет.
– Как раненые? – по-прежнему почему-то не глядя на штурмана, спросила Вика.
– Есть, по-моему, хотят, – тихо сказал штурман. – Да и нам, грешным, не мешало бы рубануть из котелка.
Штурман посмотрел на Гарамова.
– Есть сухпаек, – без всякой жалости сказал Гарамов.
– Бросьте вы – «сухпаек»… Попользоваться надо. Неужели здесь нельзя что-нибудь отхватить? Отель высшего разряда, официанты в манишках. Неужели там не найдется горяченького? И курева, – штурман посмотрел на Вику, – сестричка забыла.
Но Вика вдруг медленно пошла на него, закусив губу. Штурман заметил ее угрозу и начал пятиться.
– Ты что? Ты что? Чумная, что ли? – зашипел он. – Очумела?
– Я вам сейчас такое курево устрою. Задохнетесь. Гарамову показалось – она сейчас ударит штурмана.
Но Вика остановилась и отвернулась. Видать, злость у нее быстро проходит. Штурман растерянно завертел головой:
– А что я такого сказал? Вы же все слышали? Что я такого ей сказал?
– Ладно вам. Молчите.
– А что ладно-то. Я же только про курево. А она на меня буром…
Подошел Исидзима, штурман замолчал.
– Что-нибудь случилось?
Исидзима оглядел их исподлобья. Враг, подумал Гарамов, глядя на его смуглые скулы, тонкий нос и глаза, почти невидимые в щелочках век. Это его смертельный враг, агент японской секретной службы, да еще – лихоимец, замысливший спасти на их самолете богатство, нажитое за счет других. Но этот враг ведет себя так, что Гарамов испытывает к нему сейчас чуть ли не симпатию. А может быть, это очень даже хорошо, что он пока, вот именно пока, будет испытывать к нему симпатию? «Постой, – подумал Гарамов, – что же получается? Я должен испытывать к нему симпатию, а потом – предать? Какая ерунда. А он что – не собирается меня предать? Тогда и конец разговорам». Пока эта симпатия работает на руку и ему и всем остальным. А вот когда они сядут в самолет и поднимутся в воздух, когда люди Исидзимы, в этом Гарамов был уверен, попробуют их взять, – тогда он посмотрит насчет симпатий.
– Ничего, господин Исидзима. Я хотел попросить горячей пищи для экипажа и несколько пачек сигарет или папирос. Людям нечего курить.
Исидзима поклонился:
– Понимаю, господин Гарамов. Вам скоро все принесут.
Бортмеханик снова отошел к бензонасосу, и Исидзима добавил:
– Но вас, когда вы управитесь здесь со всем, попрошу все же находиться в комнате официантов. Надеюсь, вы понимаете, зачем это нужно? Положение такое, что вы должны быть все время у меня под рукой.
Из люка спрыгнул второй пилот. Он явно хотел что-то сказать Гарамову, но, увидев рядом Исидзиму, осекся. Директор отеля все это отлично разглядел и повернулся:
– Здравствуйте. Надеюсь, господин… или как у вас – товарищ Гарамов сказал о моей роли? Я – директор этого отеля.
Второй пилот, очевидно пытаясь сообразить, как себя вести, молчал. Исидзима посмотрел на Гарамова:
– Господин Гарамов, я жду ответа.
– Да, он обо всем знает. Это член экипажа.
– В таком случае я хотел бы спросить у этого члена экипажа – как идут дела? Что с приборами и рацией? Когда самолет будет готов к взлету?
Гарамов, поймав взгляд лейтенанта, кивнул:
– Скажите.
– Приборы и рацию заменяем, но работы много. Всю доску придется перебирать. Ну и бензин еще не закачан.
– Что значит много? – спросил Исидзима. – Когда вы закончите?
– Если повезет – часа через три-четыре.
– Ну, считайте, через пять. Уже стемнеет. Что ж, меня лично это устраивает. Еду и сигареты вам сейчас принесут. Еще какая-нибудь помощь нужна?
Второй пилот посмотрел на мерно двигающийся поршень насоса, потом на стоящий поодаль вездеход. Гарамов подумал: а ведь от этого пацана зависит, взлетят они или не взлетят.
– Самолет нужно развернуть.
– Развернуть?
– Видите, колеса в песок въехали? А взлетать надо в другую сторону, по глинозему.
– Понятно. Что для этого нужно?
– Нужны машины, и не одна. – Второй пилот по-мальчишески провел ладонью по вихрам. – В идеале – парочку вот таких, как этот вездеходик. Тросами зацепим – и сливай воду.
– Может, одна потянет? – спросил Гарамов.
– Может, и потянет, если она двужильная. Но лучше две.
– Подождите. – Исидзима коротко оглянулся. – Подождите, господин член экипажа. Кажется, я придумал. Будут две машины. Это ведь не очень к спеху? Через час-два не поздно?
– Ага, – сказал второй пилот. – Не поздно. Через два – в самый раз.
– Господин Гарамов, подождите меня здесь.
До чего же он корректен, просто сил нет, подумал Гарамов. Поклоны через каждое слово.
– Чтобы достать машину, мне необходимо отлучиться. Я буду примерно через два, в крайнем случае – через два с половиной часа.
Лим нажал на тонкую перепонку, соединяющую две половинки муравья, сначала большим, потом указательным пальцем. Раз, другой, третий. Серединой муравья заканчивалась первая половина участка, который Лим наметил на сегодня. Каждый раз, пробуя пальцами очередную точку, Лим придавал руке легкое колебательное движение, одновременно усиливая нажим и как бы пробуя сдвинуть невидимую крышку. Конечно, все это кропотливая и нудная работа. Но ведь за свою долгую жизнь он много раз имел возможность убедиться: как только он, да и не только он, а любой человек пытается повернуть судьбу сразу, наскоком, одним ударом, он всегда неизменно терпит неудачу. Только то, что дается не сразу, тяжким трудом, многочисленными и бесконечными усилиями, – только это может принести хоть какую-то надежду на успех.
Ощупывание стены уже начинало тяготить его – это очень хороший признак. Раз трудно, то он идет по правильному пути. С удовлетворением отметив это про себя и закончив ощупывать перепонку, Лим осторожно перевел палец чуть в сторону, к перламутровому подбрюшью. Он собрался было уже нажать, как вдруг услышал прямо у себя над ухом свистящий шепот. Шепот был страшным: пальцы, грудь, ноги Лима сразу стали ватными. Еще через секунду все в нем окаменело.
– Та-ак. Что ты здесь делаешь, свинья вонючая?
Этот шепот прозвучал для него громом. К тому же он раздался так неожиданно, что Лим сначала отказался поверить в его реальность. Но шепот был, это не галлюцинация, а он, Лим, не сумасшедший. И опять ватно обволокло ноги: тот, кто стоит за ним, долго наблюдал за его действиями, все видел и все понял. Значит, все в его жизни кончилось, обрушилось и наступает конец его надеждам, мечте о безбедной старости, конец ожиданиям счастья, которое, как он думал, заслужил под конец жизни. Он, наверное, увлекся и не услышал шагов. Теперь все. Прощай надежда. Шепот сдул ее, уничтожил. А если так, значит, у него теперь нет ничего, и лучше всего умереть. «Жестоко караешь меня, Всевидящий, – подумал Лим. – Жестоко». Лим готов был уже отнять от стены руку, но чьи-то пальцы, цепко взяв запястье, снова приложили руку Лима к стене.
– Ну-ну, гнида, – раздался шепот. – Не убирай клешню. Теперь повернись.
Лим послушно повернулся, не убирая руки. Сначала он увидел острое длинное лезвие ножа, приставленное вплотную к кончику его носа. А где-то там, за ножом, было видно, как его ощупывали глаза Масу, нового швейцара. Ну да. Он ведь наверняка мог видеть, как Лим вошел в отель, а потом поднялся на второй этаж. Лим постарался изобразить на лице высшую степень почтения:
– Господин Масу? Как я рад, здравствуйте, господин Масу! Ради бога, простите, господин Масу! Ради бога, пощадите меня, если я в чем-то провинился!
– Свинья, – прошипел Масу. – Быстро выкладывай, что ты здесь делал? Зачем ощупывал стену?
– Господин Масу, пощадите! Я не хотел ничего дурного! – Лим, сделав вид, что готов заплакать, придал дрожь щекам, губам, подбородку. Ему самому показалось, что он сейчас заплачет, но на Масу это не подействовало.
– Или ты перестанешь юлить, или я убью тебя.
– Я не хотел ничего дурного! Пощадите, господин Масу, вы ведь добрый! Я не хотел ничего плохого. Клянусь богами! Просто я очень люблю эту стену!
– Что? – Нож сполз с кончика носа и уперся в щеку. – Ты любишь эту стену? Почему это, интересно, ты так ее любишь?
Масу нажал, и Лим почувствовал, что нож сейчас проткнет щеку.
– Я очень люблю троесловие «Саньянь»!
Масу сузил глаза и приставил нож к горлу Лима:
– Что? Ты очень любишь троесловие «Саньянь»? Сволочь! Я что, слепой? Думаешь, я не видел, как ты лапал стену, будто клопов давил? Быстро: что ты там искал?
Масу схватил Лима за волосы, задрал ему голову и приставил нож к правому глазу:
– Быстро, или я выколю тебе глаз. Говори, что ты искал? Считаю до трех! Раз!.. Два!..
Кончик ножа больно уперся в веко. «Да, – лихорадочно думал Лим, – если я сейчас не скажу, что искал, он в самом деле выколет глаз. Может быть, лучше остаться без одного глаза, чем выдать тайну? Но ведь Масу, выколов один глаз, вполне может выколоть и второй. Как же Масу удалось подкрасться так бесшумно? Наверное, это случилось потому, что я слишком увлекся и в мечтах о счастье забыл, что никогда не следует забывать об опасности».
– Все! Я тебя предупреждал, – зло прошипел Масу.
– Подождите, господин Масу! Подождите. Я все скажу!
Масу приблизился к его лицу вплотную.
– Сволочь! Посмей только обмануть… Что ты искал?
– Тайник… Я искал тайник, господин Масу…
– Тайник? Какой тайник?
И в этот момент они оба услышали совсем недалеко, где-то в середине коридора, легкие шаги. Лим сразу узнал их: это были шаги господина Исидзимы. Неужели спасение, подумал он. Лицо Масу застыло, он лихорадочно оглянулся. Увидев занавеску окна, показал Лиму ножом: «Тихо!» – и втащил его за цветастый полог.